снишься

Знаешь, а ты мне до сих пор снишься. Я после всего вернулся домой, к семье. Отец со мной вообще не разговаривал до сих пор, да и не виделись мы толком вообще, а мать рыдала и была счастлива, что я вернулся живым и здоровым. Физически, может быть, да, внутри же я чувствовал себя так, будто меня жгли беспрерывно раскаленными углями. Братишка мой жил не с нами, а у одной из наших теток в деревне, поэтому на мои крики из-за ночных кошмаров прибегала только мать, но ей не всегда сразу удавалось меня будить, и я раз за разом, раз за разом смотрел, как ты уходишь под воду, иногда с земли, а иногда и рядом с тобой, пытался схватить тебя за руку, вытащить, но, как бывает обычно в кошмарах, лишь отдалялся, все дальше и дальше, крича и захлебываясь ледяной водой, а после этого внезапно выныривал на поверхность, в реальный мир, где меня, сотрясающегося в беззвучных рыданиях, держала в успокаивающих объятиях мать, а я проклинал тебя, оставившего меня одного с этой безумной болью. Чертов эгоист. А потом все внезапно прекратилось. Нет, не ты перестал мне сниться, просто я перестал спать. А если и забывался ненадолго, на час или два, то просто проваливался в черноту, где не было никакой боли и сердца, разрывающегося от воспоминаний, где не было безнадежных мыслей о том, что это все очередной кошмар, где не было тебя. И меня это устраивало. Но потом ты вдруг появился. В ту ночь я, как обычно, лежал в своей холодной постели и пялился воспаленными из-за долгого отсутствия сна глазами в стену напротив. Сон не шел, да я и не пытался заснуть, все равно бесполезно. Несмотря на постоянное чувство разбитости и ощущения, что вместо головы у меня чугунная кувалда, я был рад внезапно появившейся бессоннице. Из-за вечно путавшихся мыслей я мог забыться ненадолго и чем мог помогал матери по дому. Она только смотрела на меня с безграничной жалостью и тоской, но ничего не говорила, потому что до этого я пару недель вообще не вставал с постели, а она уже немолодая и одной ей справляться было трудно. Ты не маячил у меня перед глазами навязчивым призраком, и я не срывался внезапно посреди обеда, опрокидывая стол и разбивая тарелки, а потом сидя на полу и судорожно сжимая в руках осколки, пытаясь склеить их обратно, как не мог склеить своего будущего без тебя. Мать сначала успокаивала меня, как могла, а потом уже не выдерживала и ворчала: «Ты не успокоишься, пока не разрушишь весь наш дом окончательно?» Я не слушал ее и уходил в свою комнату, хлопая дверью. Тогда мне показалось, что ты — очередная галлюцинация, которую породил мой больной воспаленный разум. Я смотрел на тебя, на изгиб твоих хрупких плеч, на растрепанные волосы, блестевшие холодным светом, на линию подбородка полуопущенной головы, из-за чего я не мог видеть твоего лица. Ты всегда неизменно сидел там, у стены, а я боялся лишний раз моргнуть, чтобы не согнать видение. После пары таких ночей, проведенных за наблюдением, я вдруг осознал, что ты никуда не денешься. И стал ждать каждую ночь с каким-то необъяснимым трепетом, что вот в этот раз ты вдруг встанешь, подойдешь и… Что "и" я не знал, просто представлял твое чудесное возвращение и надеялся на нечто такое, чего объяснить сам не мог. И дождался. В тот вечер я был нервным, как никогда, и когда спросил мать, что у нас будет на ужин, она посмотрела на меня долгим и пристальным взглядом, прежде чем ответила, так как я обычно ничем не интересовался и предпочитал молчать в ее присутствии. Быстро покончив с едой, я поспешил в свою комнату и даже взял в руки книгу, чтобы время прошло быстрее. Но не мог сосредоточиться на тексте, постоянно отвлекаясь, начиная нервно вышагивать по комнате и через каждые пять шагов смотреть на часы, висящие на стене. Через час такого времяпровождения я не выдержал и просто лег на постель, позволяя своим мыслям уносить меня куда-то далеко, в то время, когда ты был еще жив и не появлялся мрачным видением, заставляя цепенеть и задерживать дыхание ровно до того момента, как начинало светлеть и ты исчезал. Мне казалось, что я уже начал сходить с ума. К тому же я знал, что появляешься ты обычно не раньше полуночи, но, прождав довольно долго, я посмотрел на часы и увидел, что время подходило к двум часам ночи, а ты все не появлялся. Устав смотреть в одну точку, я уже начал засыпать, как вдруг почувствовал на себе чей-то пристальный взгляд и распахнул глаза, глядя широко раскрытыми глазами на ночного гостя. И это был ты. Ты стоял и смотрел на меня, впервые за все это время. А я не смел пошевелиться и лишь смотрел, как ты подходишь все ближе и ближе, раскрываешь рот и пытаешься что-то сказать, но ничего не выходит, поэтому ты, разочарованно махнув рукой, садишься на пол, и на твоем красивом и по-детски нежном лице отчетливо проступают морщины. Поборов внутреннее оцепенение, начавшееся с самого твоего первого появления, я встал и, слегка пошатываясь, присел рядом. Сама ситуация меня немного напрягала, но не так чтобы сильно, поэтому я принял все, словно так и должно быть. Я внезапно захотел дотронуться до тебя. Убедиться, что ты — всего лишь галлюцинация, и спокойно сходить с ума дальше. Мазнув по воздуху рукой совсем рядом с твоим лицом, я отдернул руку, не решаясь, боясь, надеясь. Ты вдруг поднял свой взгляд на меня, и я не выдержал, дотронулся до твоей щеки пальцами, задерживая дыхание, ощущая что-то и одновременно не чувствуя ничего. Ты дернулся, будто от удара током, и вперся пронзительным взглядом, проходясь по иссушенному тоской лицу, по синякам под глазами, глубине цвета которых позавидовало бы любое море, и осуждающе покачал головой. Знаю, ты бы не хотел, чтобы я вот так страдал, но я не мог иначе. Это же ты, черт возьми, чертов Альбрехт Штайн, покоривший мое сердце с того самого момента, когда вызвался помочь заправить постель совершенно незнакомого человека. «Не нужно было меня бросать, — ответил я на его немой укор, одновременно обводя кончиками пальцев фантомные скулы и мечтая, чтобы этот момент продлился как можно дольше. — Я думал, что лишусь рассудка, когда увидел тебя тогда, под водой, я готов был все взорвать, лишь бы тебя вытащить, ты понимаешь?» — Ты в ответ лишь поджал губы и виновато опустил глаза. «Я знаю, что мы все равно рано или поздно расстались бы, но неужели было так сложно продлить это хоть еще ненадолго? Неужели того случая в ванной тебе хватило на всю оставшуюся жизнь и ты решил сделать это своим последним воспоминанием? — Я невольно усмехаюсь, глядя на твои порозовевшие щеки. Ого, а призраки умеют краснеть? — Знаешь, так страстно меня еще никто не целовал, а у меня было немало девчонок, — сказал я и сразу отмахнулся от толчка, будто мог что-то почувствовать. — Ай, ладно, я пошутил, не было у меня много девчонок, так, пара-тройка. Как был ревнивым, так и остался, — я улыбнулся, глядя на то, как ты обиженно сопишь носом. — Мой Альбрехт». Я бы еще много всего рассказал тебе, чего не успел при жизни, рассказал бы все свои чувства, до конца обнажил душу, чтобы ты смог узнать меня вдоль и поперек, но не успел. Рассвет пришел совершенно неожиданно, и ты, как-то странно дернувшись и болезненно улыбнувшись мне на прощание, растворился в воздухе. Я же лишь растерянно моргнул, перевел взгляд на место, где секунду назад стоял ты, и потер глаза руками, начиная истерически смеяться. От прибежавшей перепуганной матери я только отмахнулся и забрался в кровать, проспав до самого обеда совершенно без сновидений. После того случая я долго думал, а не привиделось ли мне это? Ведь я очень сильно хотел с тобой поговорить, но по понятным причинам не мог и выстраивал у себя в голове разные диалоги; может, мой разум просто решил дать выход всем скопившимся мыслям? Только я не смог больше ничего тебе сказать. Как ты внезапно появился, так же внезапно и исчез. Жизнь, давшая мне второй шанс на существование, снова жестко меня продинамила. За неимением другого варианта, я приобрел себе нового друга — снотворное. Пролетевшую неделю я помнил смутно, так как чудесные таблетки, которые я украл у матери, дарившие как минимум восемь часов блаженного забытья, добавляли также провалы в памяти и депрессию как побочный эффект. «Кажется, хуже, чем есть, уже не будет», — мрачно усмехался я, в который раз превышая допустимую дозу и глядя на то, как белые таблетки, весело поблескивающие при лунном свете, перекатываются в моей ладони. Я просто хотел увидеть тебя еще раз, и кто вы такие, чтобы меня осуждать? Проходил день за днем, и я метался каждую ночь, не зная, сон это или реальность, видел разных чудищ, прятавшихся под кроватью и смотрящих на меня горящими глазами с прищуром. Боже, как примитивно. Еще мне мерещилось, будто тени на потолке внезапно приобретали объем, оседали до пола и, пружинясь, возвращались обратно на потолок. Ты тоже иногда приходил. Вышагивал резко из-за стены, словно тебя что-то выталкивало, смотрел на меня и не предпринимал никаких попыток подойти. Будто тебя что-то удерживало. А я махал рукой в знак приветствия и пьяно смеялся, глядя на то, как ты смотришь в ужасе на пустые бутылки из-под какого-то дешевого самогона, валявшиеся вокруг меня, но не подходил. Мне так и хотелось подбежать к тебе, взять за шкирку и начать трясти, крича в лицо "за что ты меня так мучаешь, господи?" и "отпусти меня, пожалуйста, Альбрехт, отпусти...". Но иногда тебя будто подменяли, и ты улыбался так ярко, что солнце, увидев тебя, не выдержало бы конкуренции и навсегда скрылось за горизонтом. И ради таких моментов я снова готов был вынести что угодно, лишь бы видеть, лишь бы дышать с тобой одним воздухом, шепча что-то бессвязное и неразборчивое; а ты только снова улыбался и оставлял невесомые поцелуи на моем лице. После очередного твоего прихода я лежал в постели и, слушая шелест листьев за окном и ощущая, как снотворное вкупе с алкоголем начинает действовать на сознание, думал о том, можно ли свить такую веревку, длины которой хватит, чтобы она доставала до Луны. И перед тем как отключиться, в голове у меня билась мысль: «Скажи мне, дай какой-нибудь знак, что там, где ты сейчас находишься, тебе хорошо, ведь если нет, то я пойду вслед за тобой».