Северная сказка

Когда-нибудь настанут холода. И ты опять уедешь. И тогда – Тебе вослед рукой, и камнем вниз. И сны сбылись, и косы расплелись… (с) Юта …Новость расходилась от вернувшейся в Метхенберг «Звезды Веры», как круги от брошенного в воду камня. Тяжелые круги, могильно-холодные, разбивающие одну жизнь за другой. А в столицу смертоносной стрелой мчался курьер с донесением, опережая катящиеся вести. Обычно тихоня-жена Готфриду не мешала – интриги не плела, капризами не страдала, если бы не придворный официоз, на котором супруга кесаря обязательно должна присутствовать, он бы о ней зачастую забывал. Но сегодня Маргарита просто взбесила – флот разгромлен, адмирал цур зее погиб, внучатый племянник – вместе с ним, а ей непременно к мужу надо! И нашла же время… При виде буквально вбежавшей в кабинет жены злость чуть поутихла – Маргарита выглядела пугающе. Обычно она была спокойной, сдержанной, грустно-задумчивой или мечтательной – а сейчас бледной, взвинченной, и явно тряслась. «Неужели Ольгерд? Ещё не хватало…» - Что?.. – довольно-таки неприветливо спросил он вслух. - В-ваше величество, - Маргарита так и не начала звать Готфрида по имени. – Это… это правда? Мне сказали, что… что под Хексберг… - точно, трясется, даже слова с трудом выговаривает. И с каких это пор она, кстати, политикой и войной интересуется? - Правда, - буркнул кесарь в ответ. – Одна «Звезда Веры» вернулась… Что б им пусто было, и Вернеру, и Альмейде! Остаться без флота, но с таким, прости Создатель, адмиралом… Маргарита не слушала. Даже на мужа больше не смотрела. Побелев ещё сильней, до какого-то синюшного оттенка, она смотрела в стену, беззвучно шевеля губами. Одно короткое слово… или – имя? - Маргарита! …Давненько никто перед кесарем в обмороки не падал. А если и падал, то – не так… совсем не так… обычное придворное притворство. - Её Величеству плохо, врача сюда! – рявкнул Готфрид на вбежавшего слугу. Того как ветром сдуло. Примчался врач, Маргариту аккуратно переложили на диванчик, а кесарь так и стоял в стороне, в полнейшей растерянности. Готфрид держал в ежовых рукавицах не только страну, но и собственный дворец, что бы там ни воображал «любимый» племянничек Фридрих, и он совершенно точно знал, что жена ему не изменяла. Леворукий и все его кошки! Она даже не общалась ни с кем сверх положенного, последние года два – особенно. И вот теперь – при известии о гибели флота падает замертво сама. Кого она ждала? Хотя... какая разница… он не вернулся. * * * - Ваше Величество, - с нажимом произнесла Элиза фок Штарквинд – Я прошу вашей личной аудиенции. Придворные дамы выразительно переглянулись. Герцогиня Штарквиндская просит! Все знали, чего стоит эта... просьба. Элиза не просила – требовала. Кесарина подняла пустой, погасший взгляд, кивнула: - Да, конечно же. Прошу… Дверь за двумя женщинами закрылась. По гостиной тут же пополз еле слышный шепоток, а любопытные взгляды уперлись в закрывшиеся двери личного кабинета Маргариты. То, что Элиза явилась во дворец в трауре – простое серое платье, простая, даже для её возраста, прическа, из украшений один обручальный браслет – никого не удивило, в конце концов, на флагмане был её внук. Но, то что кесарина вырядилась точно так же – о-о-о, это уже тянуло на придворный скандал! Конечно, Маргарита отговорилась, что её траур – по всем морякам, не вернувшимся из похода к Хексберг, но помертвелый вид и безразличие ко всему происходящему выдавало её с головой. Не вернулся кто-то, очень ей небезразличный. Но кто? Дамы терялись в догадках. Не Кальдмеер же, в самом деле! Они могли гадать, шептаться и припоминать сплетни. У них никто не остался в чужой, холодной воде. Жены, сестры, дочери погибших плакали по домам, не торопясь ко двору… Как можно отчитывать человека или что-то ему втолковать, когда в ответ на увещевания только кивают головой, как болванчик, и смотрят мимо, в стену? Как можно что-то объяснить, когда тебя не слушают – и не слышат? Герцогине Элизе очень хотелось по-мещански отвесить Маргарите подзатыльник. Никогда она не опускалась до подобных методов воспитания, но это, похоже, последний способ достучаться. - В конце концов – это просто… неприлично! Надо взять себя в руки и что-то делать! - Зачем? – едва шевельнула губами девушка. – Зачем?! – уже громче. – У вас семья. У вас – политика. А у меня… - Маргарита отчаянным движением вцепилась в волосы. – Зачем всё, для чего?! Элиза только вздохнула. Нет, подзатыльники тут не помогут. Тем более в чем-то Маргарита права – не оправдавшую надежд флавионскую принцессу задвинули в самый дальний угол, и жизнь шла мимо неё. Ни одной из партий не нужна была тихоня-кесарина с больным сыном, Маргариту оставили наедине с её книгами, нотами и мечтами, предоставив искать цель и смысл существования самостоятельно. И, похоже, она его нашла. И, похоже, она его лишилась… - Маргарита, - Элиза мягко обняла трясущуюся девушку за плечи. – И, все-таки, кто? - Какая разница, - в глазах слезы, с одной стороны, это хорошо, пусть выплачется, с другой – придется приводить её в порядок… - Я всегда была… была верна его величеству. Ни словом, ни делом, никогда не… не изменяла. А теперь всё равно. Ни словом, ни делом, а над мыслями не властен никто. - Маргарита, - ещё раз, настойчивей. – Подумай. Может, у него остались родичи? Дети, племянники? Может, ты сможешь что-то сделать для них? Ты никогда не пользовалась своей властью, но это не значит, что у тебя её нет, - посмотрим, кого она вспомнит. Вряд ли Маргарита в таком состоянии сообразит, что её желание кому-то помочь равносильно признанию. Для своей семьи Элиза всё сделает сама. Руппи, бедный, честный до одури Руппи, обожающий своего адмирала! Сам не вернулся и Кальдмеера не спас… ну что ж, она сделает все, чтобы хоть как-то оправдать их смерть. Фридрих и его приятели власти над Дриксен не получат! Элизу передёрнуло при воспоминании о том, с какой приторно-сочувствующей миной фок Бермессер сообщал о решении внука вернуться на обречённую «Ноордкроне». И ведь наверняка врёт о своем возвращении, никогда бы Олаф такого приказа не отдал, но опровергнуть его слова некому. Ничего, пусть радуются – пока. Она ещё отыграется. В серых с голубизной глазах Маргариты тем временем появилось какое-то осмысленное выражение. - Да, - она кивнула сама себе, пригладила волосы. – Я могу… я, правда, могу! Ваша светлость, - кесарина утерла слезы и решительно сжала трясущиеся губы. – Одна из моих фрейлин недавно вышла замуж, и её место пока свободно. * * * - Нет! – Марта, предусмотрительно усаженная на диванчик, так и подскочила. – Не хочу и не поеду! - Ты можешь не хотеть, но ехать – придется, - покачала головой Анна фок Шнееталь. Она легко согласилась принять у себя воспитанницу Кальдмеера, пока отец воюет – девочка никогда не доставляла проблем, несмотря на предупреждения гувернантки. Марта пропадала либо в библиотеке, либо в оружейной, но Ади и Олаф относились к последнему снисходительно. Анне оставалось лишь согласиться с мужем и его другом. В этот раз Марта гостила в доме Шнееталей одна. В четырнадцать лет нужна уже не гувернантка, а компаньонка, и Анна собиралась подыскать для девочки подходящую, но… Сначала – жуткое известие о разгроме, накинувшее на их дом незримое траурное покрывало. Теперь – уведомление о том, что Марта Кальдмеер принята ко двору в качестве фрейлины Её Величества, под личное опекунство кесарской семьи. - Нет, - Марта так вцепилась в резную ручку, словно её немедленно, под руки собираются волочь во дворец. – Да они… они… как они могут! – в уголках глаз вскипели слезы, которые она тут же сердито утёрла. – Как будто… это теперь кому-то надо! Сами папу туда послали, а теперь… не надо мне ничего! Почему ЭТОТ вернулся, а они нет? Все-таки она не выдержала и расплакалась. Отчаянно, горько, как и положено молоденькой девушке. Анна, торопливо пересев к Марте (спасибо моде позапрошлого десятилетия, согласно которой мебель делали неимоверно массивной и широкой), обняла её, гладя по вздрагивающей спине и тихонько баюкая. Сама она все слёзы по мужу отплакала в подушку, а Марта, как узнала, не рыдала даже по ночам. Застыла и молчала. До сих пор Анне с трудом верилось, что она Ледяному Олафу родная, пусть и незаконная, дочь, теперь же сомневаться не приходилось. - Что за подлые слухи! – Олаф, не смотря на самообладание, едва не выронил бокал. – Анна, поверь, я никогда бы не стал… - И я бы не стал! - Адольф возмущенно притопнул по полу, снова забыв, что он не на палубе «Ноордкроне». - Чушь какая-то. - Не чушь, а обычные столичные сплетни, - Анне стало смешно, она и не думала верить слухам о том, что Марта на самом деле внебрачная дочь её мужа, измену которого Кальдмеер покрывает. Такие выверты были совершенно не в их характере. – Ади, Олаф, успокойтесь. - Мы спокойны, - заверил любимый супруг. – Но кое-кому кое-чего в одно не упоминаемое при дамах место я бы заснул… - Не стоит, - а Олаф улыбается. – Я такое предполагал… Анна, тебе лучше знать – Марта на самом деле моя дочь. - Так почему же ты… - она не понимает, ведь в порядке вещей, что холостые дворяне своих незаконных детей или признают, или протекцию им оказывают. - Потому, - адмирал, насупившись, смотрит в бокал. – В некоторых случаях быть незаконнорожденной опасней, чем безродной сиротой. Для дочери выбившегося в адмиралы сына оружейника разницы нет никакой. Значит, дело в матери Марты, и Анна понимающе замолкает, не расспрашивая дальше. …В голове не укладывается, что они не вернутся. Никак не укладывается… - Боюсь, у нас нет выбора, - тихо произнесла Анна. – Если за дело взялась герцогиня Штарквиндская, ко двору тебе ехать придется. …Карета с гербом Штарквиндов неспешно, с достоинством катилась в сторону дворца. Внутри прочно обосновалось настороженное молчание. Элиза, окинув Марту критическим взглядом, внешним видом новой фрейлины осталась довольна. Графиня фок Шнееталь, хоть и избегала придворной жизни, толк в этикете и одежде знала, и к делу подошла ответственно. Пожалуй, высокую для своих четырнадцати, худую, как метла, и по подростковому нескладную Марту лучше одеть трудно. Тем более в серый траур. Впрочем… угловатость рано или поздно уйдет, а личико у неё и сейчас такое, что редко кто не обернется. Про иссиня-чёрные косы ниже талии и говорить не приходится. Года через два, если не через год, у Гудрун будет достойная соперница в споре за звание первой красавицы. Пошатнувшуюся репутацию кесаря надо поддержать, а репутацию кесарины попросту спасать. Если Маргарите так хочется позаботиться о дочери героически погибшего адмирала цур зее, то пусть окружающие думают, что это придумала Элиза фок Штарквинд при поддержке венценосного брата. Народу понравится, незнатным дворянам – тоже, а Фридрих со своими бермессерами может хоть удавиться. В политических играх глупо сосредотачиваться только на высших кругах, не принимая во внимания тех, кто ниже тебя! - Марта. Девочка вскинула глаза – серые, как зимнее море в пасмурную погоду, того же цвета, что и у Олафа. Странное у неё лицо, скорее южное, чем северное, косы эти, но глаза – светлые, а кожа белая… о ней говорили, и что она незаконная дочь Кальдмеера, и что Шнееталя, а уж о матери каких только предположений не строили. Элиза бы не отказалась узнать, что из этого правда или близко к правде, но Олаф отмалчивался. А теперь и спросить некого. - Это обязаны носить все фрейлины, даже в трауре, - герцогиня, не тратя времени на объяснения, сама приколола на корсаж девочки отличительный знак. Марта опустила голову, дотронулась пальцем до затейливых, хитро переплетенных букв М и З, усыпанных мелкими бриллиантами. - Что это? - Вензель её величества, - сухо пояснила Элиза. – Поскольку ты под её личным опекунством, старшая компаньонка тебе не нужна. - Я поняла, - короткий кивок, и снова – молчание. А не похоже, что её радует титул фрейлины и переселение во дворец. Чьей бы дочерью она ни была, воспитание Ледяного Олафа сказывалось. * * * Путешествовать Марте приходилось не раз. Она часто гостила у Шнееталей вместе с отцом, несколько раз Олаф брал её с собой в Эзелхард. К новым местам она привыкала быстро и осваивалась легко. По крайней мере, Марта была в этом уверена до сих пор. Но, то ли дети переносят смену мест легче, то ли дворец не способствует хорошему самочувствию, то ли всё дело было в невозможности вернуться – здесь Марте было так же неуютно, как и в первый день. А дни скользили в прошлое тихо и незаметно, одинаковые, как дождевые капли. Да когда отец уходил в море, было в сорок раз легче! Марта никогда не жаловалась на скуку – даже когда дни не были забиты учебой, она всегда находила занятие по душе. Но то дома, где она была сама себе хозяйкой и могла опасаться разве что строгого внушения от гувернантки. Здесь каждый жест и каждый вздох попадал в перекрестье внимательных взглядов, поэтому Марта по мере сил изображала девочку из приличной семьи, остервенело тыкая иголкой в ткань. Вышивание она и раньше не любила, а теперь почти возненавидела. Марта подняла глаза, быстро взглянув на кесарину. Маргарита, как и полчаса назад, сидела в кресле и бездумно смотрела в окно, на медленно, торжественно падающий снег. Серо-голубые глаза, светло-русые волосы, светлые брови и ресницы, незнакомые с гайифской тушью, бледное осунувшееся личико, серое траурное платье – то ли мышка, то ли призрак. До переезда во дворец Марта не слишком задумывалась о том, какая она, жена кесаря, а если и представляла себе, то кого-то вроде Анны фок Шнееталь, которую Марта искренне считала самой красивой женщиной в Дриксен. А кесарина оказалась совсем молоденькой (ведь Руппи говорил как-то, что они ровесники!), внешне неяркой и нежной, и очень несчастной. Отец учил, что слабых надо защищать… как же, защитишь тут. Тут саму бы не съели. В горе и бедах быстро взрослеют, и, в конце концов, разве она не дочь Ледяного?! Марта понимала, что она для придворной стайки в лучшем случае «бедная сиротка» и новая кесарская игрушка. В худшем – мещанка, оскорбляющая высший свет одним своим присутствием, и занимающая место в свите её величества, в то время как это место могло принадлежать более высокородной девице. Девочка не обольщалась, но отец учил никогда не сдаваться и не выкидывать серый флаг, какими бы сильными и страшными ни были враги. Отец вообще много чему учил. «Папа, если ты там, в Рассвете, обо мне думаешь – я всё помню и никогда не буду рук опускать, обещаю!» …В том числе учил смотреть по сторонам. Она здесь лишь досадная помеха, но на Маргариту тоже смотрят отнюдь не как на хозяйку дворца. Разговоры крутились вокруг принцессы и Фридриха, Бруно и Элизы, войны с Талигом, Излома, каких-то отсутствующих в свите Маргариты аристократок… про кесарину как будто забывали. Некоторые, жалея «сиротку», старались не упоминать при Марте о море и провалившемся походе, другие же старались пошептаться и, «случайно заметив», что Марта их слышит, многозначительно замолчать. Изводили бы и сильней, но Маргарита единственный раз проявила твердость и хоть какую-то инициативу, оборвав одну такую змеюку, вроде бы троюродную племянницу генерала фок Хохвенде. Дамы всё поняли правильно – прямо Марту лучше не задевать, Маргарита может и до мужа дойти, если девочка пожалуется. Да, саму кесарину не боялись и большей частью не замечали. Но за Маргаритой стоял Готфрид, которого лучше было не злить. Марта жаловаться не собиралась. А кесарина опять ушла в себя, только иногда Марта замечала, что её величество смотрит на неё, пристально и тоскливо. И самое ужасное, что вырваться отсюда можно, только выйдя замуж! - Баронесса, - та самая троюродная племянница исходила мёдом и ядом. – Её величество желает, чтобы вы почитали ей перед сном. Надеюсь, вы знакомы с сочинениями брата Клауса… - Процитировать вам главу о Седых Землях? – Марта с облегчением упрятала вышивание в корзинку. – Впрочем, не думаю, что вам она будет интересна! И быстро шмыгнула в приоткрытую дверь. Ох, как нехорошо, надо сдерживаться. Ведь она не так уж много времени здесь провела! «Отец – варит, мать – алатка, дочь – оторва» - грустно усмехнулась Марта, вспомнив восхищенное восклицание капитана Бюнца, заставшего адмиральскую дочку во дворе с пистолетами (отец, правда, тут же на него цыкнул, оборвав на полуслове). То ли отец что-то чувствовал, то ли просто решил, что время пришло… но в шкатулке с её немногочисленными драгоценностями, в потайном отделении, лежала пачка писем, которые для Марты стоили дороже всех бриллиантов кесарской казны. Письма матери из Агариса. Последнее пришло в конце 397 года, и больше их не было. Нет, Марта не сердилась на отца за то, что он так долго молчал. И на мать, которая всё-таки была, не сердилась. Она просто не представляла, какой могла бы быть её жизнь при матери, и не жалела о несбывшемся. Ведь у неё был самый лучший, самый замечательный в мире отец! Вот именно – был. Марта незаметно прикусила щёку, не хватало опять разреветься. Она сейчас не у Анны под крылом. - Ваше величество, вы меня звали. - Да… да, конечно. Садись, - Маргарита, полулежащая на кровати в простом домашнем платье, приподнялась на локте, указала на кресло рядом. Марте показалось, что кесарина в растерянности и не знает, что делать и говорить. Мысленно пожав плечами, она села, старательно расправив пышную юбку, и потянула со столика книгу. Да, тот самый брат Клаус, только не землеописания, а жития святых. Эту книгу Марта не слишком любила, хотя рассказ о первом из варитских вождей, принявшим эсператизм, был очень интересным, его не портило даже нарочито-поучительное изложение. - Что вам почитать? - Неважно, - тот самый взгляд, пристальный и тоскливый. – Открой какую-нибудь главу, для вида. - А… хорошо, - растеряно согласилась девочка. - Не удивляйся, - Маргарита слабо улыбнулась. – Я не настолько плохо себя чувствую, просто... просто не могу больше среди этих! – она откинулась на подушки, зажмурилась. – Среди этого… курятника! - Гусятника, - мрачно поправила Марта, листая книгу в поисках того самого рассказа. – Фрошеры нас гусями дразнят. Некоторых – заслуженно! На всякий случай она опустила голову, словно вглядываясь в страницы, но слезы опять удалось сдержать. И дальше получится. Она – дочь адмирала Кальдмеера, и пусть все считают, что приемная, рыдать ей не пристало. - Да, - Маргарита попыталась улыбнуться, но получилось жалко. – Тебе труднее. Я привыкла, а ты… среди лебедей росла. Марта подняла глаза от книги – и даже не удивилась, увидев, что кесарина плачет. Без всхлипываний, без рыданий, слезы копились в уголках глаз и беззвучно текли по щекам. - Ваше Величество, ну что вы… - девочка отпихнула книгу, торопливо вскакивая и пересаживаясь на край кровати. – Вы… у вас там тоже кто-то был, да? - Прости, я знаю, кесарина не должна плакать, - Маргарита накрыла холодной ладонью пальцы Марты. – Но любое терпение заканчивается, а ты так непохожа на них… ты настоящая. - Спасибо, - только и оставалось пробормотать Марте. Что делать в таких ситуациях, её не учили, значит, надо действовать по обстоятельствам. – Вы тоже не такая, как они. Хотите, расскажите, я никому ничего говорить не буду. С теми, кто понимает и сопереживает, можно молчать. Но кто здесь мог бы понять Маргариту? Не дамы же придворные! Тому, кто слабее, надо подставить плечо, это даст какой-то смысл травоядному дворцовому существованию и поможет не одуреть окончательно. Когда от горя мутится в глазах – надо идти и делать. Всё равно что, главное – делать. - Трудно говорить, когда всегда знала, что молчать надо даже на допросе… но я попробую. - Пробуйте, - Марта решительно кивнула. – Я тоже буду молчать. Даже на допросе! - Её величество заявила, что нехорошо себя чувствует, и отпустила почти всех придворных дам и фрейлин, - троюродная племянница генерала Хохвенде взмахнула веером. - А сама заперлась в комнате с приемышем этого… оружейника! – наябедничала двоюродная кузина Вернера. В их семье Кальдмеера старательно презирали. – Заигрывания его величества с низкими сословиями перешли все границы. - Его высочество Фридрих бы такого не допустил! - Его высочество может лишь советовать, - огорченно согласилась Гудрун. – Но отец не всегда его слушает. - Пока, - многозначительно мурлыкнула девица фок Бермессер и заговорщицки понизила голос. – А её величество по-прежнему страдает. Знаете, ваше высочество, если вспомнить, что она не раз спрашивала канцлера о здоровье и успехах его сына, я опасаюсь… - Опасаться больше нечего, мой очаровательный племянник пал смертью храбрых. - Но неразумных, - троюродная племянница презрительно хмыкнула. – Сам сгинул, её величество расстроил… А ведь ему предлагали спастись! – она была неподдельно раздосадована, ведь «милый Руппи» был таким завидным женихом. Двоюродная кузина согласно вздохнула. За титул графини, а в будущем и герцогини фок Фельсенбруг можно было бы побороться, но теперь это лишено смысла. Когда подрастет Михаэль, все нынешние фрейлины будут давно замужем! * * * …Дамы и фрейлины с некоторых пор начали замечать, что её величество заметно отличает юную баронессу Кальдмеер, которая не имела ничего против – сама к кесарине так и льнула. Подать шелковые нитки, дежурить ночами, почитать вслух, сопроводить на прогулку… Фаворитка, как есть! Умудренные опытом дамы многозначительно переглядывались – не смотря на более чем сомнительное происхождение, столь явное расположение могло помочь Марте сделать достойную партию в будущем. Молоденькие фрейлины завидовали и недоумевали, чем это недоразумение ходячее могло заслужить такое внимание. Те же, у кого были не только глаза, но и сердце, могли бы увидеть, что две девушки держатся друг за друга, чтобы не сломаться. Но таких при дворе было катастрофически мало. Ранняя весна в Эйнрехте ничем не отличалась от зимы. Холодно, неуютно, и хорошо, если выглянет солнце – но чаще город накрывало ватным одеялом облаков. Этот день был именно таким – сумрачным, тяжёлым и нескончаемым. Казалось бы, зимние дни коротки, но вот тянется и тянется. Любое занятие сгодится, чтобы время убить, даже ненавистное вышивание. - Марта, ты наверняка знакома с каким-то музыкальным инструментом, - в высушенные этикетом фразы Маргарита постаралась вложить побольше тепла. – Вряд ли я сейчас смогу что-то сыграть. За клавесин она не садилась с тех пор, как «Ноордкроне» покинула Метхенберг. Сначала всё валилось из рук, а после потеряло смысл. Сегодня тишина давила на уши, но заставить себя сесть и сыграть хоть что-то кесарина не могла. Ей это казалось невыносимым – словно притворяешься, что всё как раньше, когда на самом деле мир непоправимо изменился. - Да, ваше величество, - надо было видеть облечение, с которым Марта отложила пяльцы. – Я играю на арфе. Ментор говорил, что неплохо. - Так сыграй. Арфа у Маргариты была. У неё было всё, что ей совсем не нужно. А Марта подавила вздох, вспоминая, как выбирала, на чём играть. Когда гувернантка объяснила, что молодая дворянка по этикету просто обязана уметь играть хоть на чем-то, отец позвал её и спросил, что Марте было бы интересно. Мог бы и сам догадаться, если на день рождения подарил книгу с варитскими сказаниями седоземельских времен. Марта без колебаний выбрала овеянный легендами инструмент… Играть слащавые, модные гайифские пьески или беззаботные талигойские мелодии Марта не собиралась. Арфа должна звать и тревожить, или, наоборот, успокаивающе баюкать, как набегающие на берег волны, но только не кокетливо манерничать. И ведь сумела уговорить ментора найти правильную, старинную музыку! …Давно, наверное, дворец таких странных мелодий не слышал… - Его Величество Готфрид к Её Величеству! Марта оборвала мелодию, вскакивая и, вместе с остальными дамами, приветствуя Готфрида придворным реверансом. С тех пор, как Маргарита стала держать её при себе, кесаря она видела часто, но терялась перед ним по-прежнему. Готфрид был шумным, толстоватым, говорил всегда громко и вообще выглядел немного нелепо со своими красными щеками, топорщащимися бровями и вечно-взлохмаченными, не смотря на все старания куаферов, волосами, но глаза у него были жесткими и умными. Марту он любил потрепать по щеке, сказав что-то покровительственное, а девочка только моргала в ответ. На жену же кесарь смотрел странно, то ли смущенно, то ли недоумевающее, с затаённой жалостью. Всё понимал, обо всем догадался, но что теперь можно сделать. - Ваше величество, - Маргарита привычно подцепила пальцем венчальный браслет, она всегда так делала в растерянности или смущении. – Я… я рада вас видеть, - и вопросительно взглянула на мужа, в очень уж непривычное время он пришел. Днем у кесаря хватает дел, некогда ему тоскующую супругу развлекать. - А уж я как рад, - буркнул Готфрид, кашлянул. – Где тут твоя подопечная? - Я здесь, ваше величество, - Марта отошла от арфы, второй раз присела в реверансе. Можно бояться, можно смущаться, но прятаться – не дождетесь. Кесарь пристально оглядел девочку и вздохнул: - Радуйся, что ли… Жив наш Ледяной. Его даже вернуть согласны, в обмен на своих военнопленных. Марта, забыв обо всех приличиях, закусила большой палец, чтобы не заорать. Жив! Отец жив! Но как же, ведь говорили, что «Ноордкроне»… а потом никто из бури не выбрался… кроме Бермессера на «Звезде Веры», который бурю опередил. За спиной придушенно ахнула Маргарита: - Жив?! Он один… - Нет, ещё Руперт. Его, правда, фрошеры так просто не отдадут, за Элизиного внучка им выкуп подавай. Ну и всякие там… - Ваше Величество, - Марта готова была хоть упасть на колени, хоть рыдать, хоть хватать Готфрида за рукав, а может, уже хватала бы, если бы за её плечи не цеплялась потерявшая самообладание Маргарита. – Пожалуйста, если можно… если только можно… я могу увидеть список пленных? Я ведь… я многих знаю, с детства… Отец, Руппи, так может, и Зепп тоже?! Адольфа фок Шнееталя кесарь бы упомянул, но… Капитан Бюнц со своей «найерькой», которого она иначе, как дядя Отто, не звала. Одноглазый Зюсс, поделившийся курткой с замерзшей адмиральской дочкой. Артиллерист Ойленбах, когда-то объяснивший шестилетней Марте, почему пушка стреляет. Видно, очень хорошо эти мысли у неё на лице читались. Кесарь махнул рукой, прерывая захлёбывающиеся объяснения: - Будет тебе список. Вечером. Не государственная тайна, поделюсь… …Дверь за кесарем давно захлопнулась, но просторной светлой комнате по-прежнему было тихо. Маргарита так и стояла, стиснув мёртвой хваткой плечи Марты. Нет ничего опаснее, чем на глазах придворных змеек показать настоящее горе или настоящую радость. Маргарита обязательно постаралась бы сдержать слёзы… если бы была в состоянии осознать, что плачет.