Северная сказка

Что будет – в тумане, что будет – загадка, А в море солёном бывает несладко. Но в море выходят ребята лихие, Ведь наша стихия – морская стихия! (с) «Морская стихия» …Сестра тащит Маргариту за рукав, сияет глазами и щебечет без умолку. - Быстрее, иначе все самое интересное пропустим! Счастливица ты… Маргарита вовсе не считает себя счастливицей, скорее, наоборот, но попробуй втолкуй это Идалии. Младшая принцесса флавионская ещё верит в сказки, ей всего тринадцать лет. Маргарите в шестнадцать уже ясно, что в дворцовой жизни нет ничего волшебного. - Смотри! Они потихоньку, минуя комнаты, в которых дремлют камеристки, проскальзывают на общий балкон, выходящий на море. Здесь, под навесом, установлена подзорная труба – причуда Иды, любящей наблюдать за гаванью. Отец обожает младшую, готов потакать любым её капризам. - Вон он! Мари, ну смотри же! Правда, как сказка? И придет за тобой принц на корабле под золотыми рассветными парусами… Паруса дриксенского флагмана в утреннем свете, и правда, кажутся золотистыми, но она не дочка рыбака, которой под видом старика-сказочника явился святой Торстен и нагадал счастливую любовь. - Ида, не глупи. Нет там никакого принца, меня за кесаря отдают, а там… - Тот Самый Кальдмеер, вот кто там. О, сейчас их корабли хорошо видно, а первый… - сестрица склоняется к трубе – …какой он большой! Больше любого из наших! - Она, - Маргарита садится, складывает руки на перила балкона и кладет на них подбородок. – Это флагман Западного Флота, и зовется «Ноордкроне». Это – она! …Из её нынешних комнат не видно не то, что моря – даже Эйны, только дворцовый парк. Белый снег, черные стволы и ветви, ели зелеными иглами прошивают черно-белое пространство – тот, кто создал это место, был почти гением, парк прекрасен в любое время года. Маргарита обязательно бы полюбила его, если бы не тосковала так по дому и по морю, которое видно из комнат принцесс. Четыре года прошло с тех пор, как она увидела «Ноордкроне», входящую в их гавань! Кесарина Дриксен, мать наследника… болезненного, вялого мальчика, который так и не начал говорить. Создатель, ему уже три года! Как же так?! Дети в три года должны бегать, всё хватать, проказничать, но не молчать, тихо сидя с игрушками и не прятаться от посторонних. Матери, к счастью, принц не опасался, а вот отца… - Ваше величество, - вошедшая камеристка присела в книксене. – Вам пора. Маргарита отвернулась от окна, вздохнула – как всегда, стоит замечтаться, как сразу же её величество всем будет нужна. А потом во дворце шепчутся, что кесарина – не от мира сего, и не из-за неё ли Ольгерд таким родился. Впрочем, сказать, что её жизнь – сплошная тоска, было бы неправильным. Вдали от дома, среди чужих людей, Маргарита научилась ценить маленькие радости. Одна из которых ей сегодня перепадет. Ведь если совсем не находить в жизни хорошего, можно в самом деле сойти с ума. …Неделю ежегодных балов в честь Зимнего Излома адмиралу цур зее Западного Флота пропускать было никак нельзя. Хотя ничего Олафу так сильно не хотелось, как сбежать отсюда, куда угодно – хоть в Метхенберг, хоть обратно в Эзелхард. Там, на родине, тоже было не слишком уютно, но это был совсем другой неуют – грустно возвращаться туда, где когда-то был дом, и понимать, что теперь ты здесь почти чужой. Но – никогда бы Олаф не дослужился до адмирала, если бы отступал перед трудностями и не умел терпеть неприятное, но неизбежное. Не нравится? Не хочется? Надо – значит, сжал зубы и вперед. Но ведь для недоброй памяти фок Бермессера (была небезосновательная надежда, что он и в этом году не рискнет вернуться в Эйнрехт, после кесарской немилости-то) смыслом было не море, а именно эта придворная шелуха. Олаф не понимал – как, зачем, для чего? Все-таки чего-то сыну оружейника не дано… Кальдмеер усмехнулся этой мысли. …Ах, нет, всё-таки явился. Олаф поморщился, углядев впереди знакомую белобрысую макушку. Макушка была причёсана по последней моде и наверняка благоухала изысканными духами. Года два с лишним назад молодая жена вице-адмирала Цвайера с меланхоличным видом заявила, что на её родине Вернер фок Бермессер имел бы бешеный успех. Анэстия был родом из Гайифы, из столичных предместий, её мнение было обоснованно – и язвительная шуточка про адмирала, только для гайифской любви и пригодного, расползлась по всему флоту. А сам Бермессер госпожу Цвайер сильно невзлюбил. Впрочем, он и её мужа едва терпел, как и всех ставленников Ледяного. Целый год Вернер никому не мозолил глаза, после того, как ему повыдергал перья Бешеный Вальдес, а кесарь отстранил его от командования. Год он «проболел», а сейчас вот решил, что пора вылезать из своего поместья. И то хорошо, что не в мундире – вроде как не на службе. Век бы его там не видать. Кесарь с проштрафившимся был безупречно любезен, разве что слишком уж настойчиво рекомендовал лечить больную голову. А вот его жена… нет, Её Величество Маргарита тоже улыбалась и говорила что-то вежливое, но вот руку для поцелуя, к полному восторгу Кальдмеера и догнавшего его Шнееталя, протянула едва не на уровне пояса. Физиономию Вернера, которому пришлось сгибаться пополам, Олаф не видел, а вот короткий одобрительный взгляд кесаря – заметил. - Умница девочка, - еле слышно высказался Адольф. – Уела. - С полного согласия Его Величества, надо думать… - согласился Олаф. …Стоило ожидать, но всё равно было приятно – и самому Олафу, и его капитану к маленькой ладошке, закованной в положенные по статусу кольца, склоняться почти не пришлось. Танцевать Олаф не то, чтобы не умел – пришлось когда-то научиться – но не любил. Поэтому после окончания официальной части приёма всегда старался незаметно отойти, и где-нибудь в стороне от толпы придворных переждать неизбежное. Шелка, кружева, бархат, дорогое сукно. Блеск орденов и драгоценностей. Перья в прическах дам. Улыбки, прищуры, поклоны... интриги, интриги, интриги… …У кое-кого тоже потанцевать не получалось. Кесарина – не принцесса, её нельзя пригласить на танец без разрешения супруга. Точнее, можно, но сам пригласивший должен быть принцем крови. Последних наблюдалось ровно двое – но Бруно к балам относился почти так же, как Олаф, от Фридриха же бедная девочка первой шарахалась. А спросить никто не догадывался – при дворе редко встретишь бескорыстие, а для интриг Маргарита совсем не годилась, о ней думали и вспоминали реже, чем о её сыне, и не брали в расчёт. Вот и скучала молодая кесарина одна, всеми забытая. - Ваше величество… - адмирал поклонился, приветствуя. - Добрый вечер. Вы, как всегда, игнорируете и танцы, и общество? Как она, четыре года просидев в столичной грязи, сумела сохранить способность так искренне улыбаться? Кальдмееру всегда при виде кесарины хотелось одного – погладить девочку по голове, угостить пряником и сказать, что всё непременно будет хорошо. Но это ни в какие рамки этикета не укладывалось, и потому Олаф ответил спокойно и ровно: - Я больше привык к палубе, чем к паркету. - Как я вам завидую, - вдруг призналась Маргарита. – Вы заберете своего нового адъютанта и уедете обратно. А я… - запнулась, поддела пальцем обручальный браслет. – А я так по морю соскучилась. Готфрид даже в Ротфогель, к своему фрегату, последние годы не ездит. Что видела Маргарита здесь? Эйнрехт да летнюю резиденцию… Ротфогель тоже видела, но всего один раз и мимоходом, когда её везли из Флавиона. - Простите, вам, наверное, это совсем неинтересно. - Почему же… я вас понимаю, я тоже скучал бы, разлучи меня судьба с морем. Ещё одна улыбка – радостно-удивленная. Наверняка же застенчивая девочка не решится просить и настаивать на том, чего ей хочется, даже если это «что-то» несложно осуществить, а занятый политическим лавированием Готфрид вряд ли замечает свою тихонькую жену. Из столицы слышно только о принцессе – Гудрун то, Гудрун это, Гудрун первая красавица двора, а кесарины словно и вовсе нет. О больном Ольгерде и то вспоминают чаще, всё же возможный наследник. - Расскажите мне. - О чём? – не понял Олаф. - О чём-нибудь… о том, как назовут новые корабли. О том, как ваши капитаны контрабандистов ловят. О талигойцах тоже можете рассказать… Гар-Флавион не только столица, это порт, дома не захочешь – всё узнаешь, а здесь мне и поговорить не с кем. Желание угостить пряником и погладить по голове стало ещё сильнее. В Эзелхарде, на родине Кальдмеера, их с чем только не пекли – и просто медовые, и с орехами, и с засушенными ягодами, и с вареньем, и с варёным молоком. Марта последние особенно любила… жаль, в этот раз не получилось взять её с собой, девочка за одну осень умудрилась трижды простудиться, и брать её в дальние поездки Олаф не рискнул. Адмирал вздохнул чуть слышно и принялся рассказывать о новых кораблях. И о тех, что недавно спустили на воду, и о пока ещё стоящем на верфи новеньком красавце, которого хотели назвать «Солнечным сиянием», если, конечно, кесарь в последний момент не передумает… с новых линеалов разговор как-то сам собой перешёл сначала на старые, а потом и на их капитанов. Проговорили они довольно долго, до тех пор, пока сначала до Олафа не добрался Адольф с женой (судя по выражению физиономии, жаждущий постучаться головой о ближайшую стену за неимением мачты), потом за Маргаритой пришла герцогиня фок Штарквиндская (с Элизой тоже было, о чем поговорить, но темы набирались всё больше серьезные и малоприятные), потом… потом каждого потянуло в свою сторону, к своим обязанностям. Вот только кесарина весь вечер тихонько улыбалась каким-то своим мыслям. * * * …Сказать, что Руппи волновался – не сказать ничего. Пальцы не дрожали – он, в конце концов, теперь лейтенант, а не фёнрих какой-то! – но внутри всё тряслось самым позорным образом. Парень уговаривал себя, что это же не бой, что бабушка знала, что делала, когда решила представить его адмиралу Кальдмееру чуть раньше, чем начнётся официальная служба. «Им будет полезно друг на друга посмотреть» - заявила герцогиня Элиза, обрывая причитания дочери. Руппи мысленно обмирал и был готов, не смотря на все приказы, начать исполнять обязанности адъютанта хоть прямо сейчас. Он до сих пор не верил своему счастью, ведь его! Именно его! Перевели к самому Ледяному Олафу! К тому самому, о котором на Северном флоте легенды ходили… И теперь – такая удача! Ещё никогда Руппи не мечтал о том, чтобы праздники скорее завершились. Что здесь делать, в Эйнрехте? Если не на приеме каком-нибудь, то дома сидишь. При маме, которая только и делает, что воркует над «милым Руппи» или, того хуже, плачет над тем, что ему опять уезжать – и не сбежишь никуда, не оставлять же её, такую. Бабушка с отцом заняты политикой, младшие остались в Фельсенбурге… что тоже огорчает маму… Скорее бы в Метхенберг! Руппи взволнованно лохматил волосы, ходил из угла в угол и ждал, когда его позовут. И все равно, при виде вошедшей бабушки, сердце ёкнуло и провалилось куда-то в живот. - Руперт, приведите себя в порядок, - если бабушка начинала обращаться к внуку на «вы» не в письме, это значило, что она недовольна. Руппи торопливо пригладил волосы и поправил шейный платок. Взгляд Элизы помягчел, герцогиня одобрительно кивнула, поманив Руппи за собой. - И не дрожи, - чуть насмешливо напутствовала она. – Олаф человек суровый, но лейтенантами не питается… Сам адмирал был не слишком-то рад, и знакомство с новым адъютантом, наоборот, хотел оттянуть. Велика ли радость смотреть на очередного… орденопросца. Конечно, то, что это внук герцогини Элизы и сын канцлера фок Фельсенбурга, несколько обнадеживало, совсем уж глупцов в этих семьях не водилось. Но после тесного и многолетнего общения с «дорогим Вернером» Олаф был твердо убежден, что из высшей знати если кто на флот и идет, так одной политической карьеры ради. Нет, был ещё и друг Ади, и вышедший в отставку фок Миддельбург, но всё же первыми среди аристократии Дриксен они никогда не значились. В отличие от. Адмирал чуть заметно поморщился. С другой стороны, Элиза права, и тянуть кота за хвост ни к чему. Лучше заранее знать, на что похож этот... кесарский родственничек. Кесарский родич, на первый взгляд, картину собой представлял удручающе знакомую. Молодой, улыбчивый мальчишка, голубоглазый и темноволосый, как все Фельсенбурги – красивый мальчик, нельзя не признать – в новом, с иголочки лейтенантском мундире. Не смотря на неофициальную обстановку, Руперт старательно соблюдал субординацию… и смотрел во все глаза. Впрочем, Ледяной Олаф не был бы Ледяным Олафом, если доверял первому взгляду. Именно это пристальное разглядывание заронило первые сомнения. Кальдмеер привык, что аристократия всегда смотрит на него сверху вниз. За редким, очень редким исключением – одним таким была Элиза, может, потому он даже не попытался отказаться принять её внука. Руперт смотрел снизу вверх и с несомненным обожанием. Олаф привык видеть такое на лицах лейтенантов, только то были обычные мальчишки, выпускники Морской Школы. Но чтобы фок Фельсенбург?! «Надо написать в Хелленштайн, узнать, за что ему лейтенанта дали. Хотя… зачем писать?» - можно напрямую спросить и послушать заодно, как он о море говорит. - Лейтенант, вам доводилось участвовать в сражениях? – издалека начал адмирал. То, что фок Фельсенбург начал обращаться к нему по уставу, Олафу очень помогло. Официальный тон в ответ на официальный же звучит пристойно. Отталкивать внука герцогини Штарквинд сразу же и глупо, и не хотелось. - Да, мой адмирал! – Руперт просиял глазами. – В северных морях всегда неспокойно, и мы… и два года назад, когда каданцы опять… - все-таки мальчишка правильного тона не выдержал. Таким он Олафу понравился больше – с горящими глазами, оживленный, то и дело лохматящий волосы (и тут же смущенно их приглаживающий) – Руперта оставалось только подталкивать наводящими вопросами. Рассказывал мальчик вдохновенно и азартно. Пытался, конечно, вернуться к спокойному тону, но после очередного вопроса опять загорался и начинал тараторить. В терминах не путался, о сражениях рассказывал толково... смутился на прямой вопрос о повышении… «Мальчик небезнадежен?» * * * Вот и закончились праздники. Олаф собирался – и чувствовал, что с каждым часом ему становится легче дышать. Ветер с далекого моря нес снежные заряды, а ему казалось – запах соли, с души медленно отваливались камни – к морю, к морю, где все просто, честно и легко. Легко, даже когда трудно и больно, ведь там ты сам творец своей судьбы! Туда, где тебя ждут… в Эйнрехте адмирала догнали несколько писем, одни написанные красивым почерком гувернантки, другие – детским, не устоявшимся, Марты. От вторых на душе теплело. Вот только в этот раз в душе занозой засела мысль об остающихся. «Вы уедете к морю, а я так по нему соскучилась». «Ваше Величество! Надеюсь, это поможет вам скучать по морю чуть меньше и напомнит о вашей родине». Маргарита перечитала короткую записку дважды. Две строки и подпись. Она никогда не видела вживую этого твердого косого почерка, адмиралу ни к чему и не о чем было писать ей раньше, а доклады на имя кесаря она тем более не читала. Вместе с запиской ей передали нечто прямоугольное, зашитое в плотную чёрную ткань, и, судя по тому, как это нечто держал паж – тяжёлое. - Откройте, - негромко попросила Маргарита. Приказывать не терпящим возражения тоном она так и не научилась. Из неё растили не правительницу, а невесту, которая не должна доставлять проблем будущему супругу. Природную застенчивость это только усугубило. Под тканью обнаружилась шкатулка с толстым дном. Маргарина вспомнила краем уха услышанный на том же балу разговор и невольно улыбнулась. «На розы посреди зимы у адмирала денег нет, - подумала она, усилием воли возвращая лицу спокойное выражение. – А на эзелхардские музыкальные шкатулки, получается, есть…». Выпуклый рисунок на крышке изображал море, паруса и гальтарскую змеедеву с арфой. Змеедева целомудренно прикрывала грудь длинными волосами, обнимала инструмент и мечтательно смотрела вдаль, туда же, куда под полными парусами стремился корабль. В Агарисе подобное категорически не одобрили бы, но где Агарис, а где Дриксен – сюда мода на астэр доползла из Талига лет триста с лишним назад. Маргарита ласково улыбнулась мальчику и сказала: - Прекрасной работы вещь. Отнесите её в мой кабинет. Кабинет назывался рабочим, но работать Маргарите было не с чем, она даже письма родителям и сестре писала редко. Но кабинет и детская – единственные месте, не считая спальни, где она могла остаться одна без противоречия этикету. Туда Маргарита от свиты и сбегала время от времени. - Ва-аше величество, - совсем молоденькая фрейлина, родственница одного из генералов (надо признать, из самых бездарных, зато ну очень знатного) изумленно распахнула глаза: - Неужели вы это примете? - Я и письмо напишу с благодарностью, - тихо ответила кесарина и сбежала, предоставив дамам возможность пошушукаться в волю. С тех пор, как Маргарита вышла замуж и надела корону, ей никто, никто не дарил подарков просто так. Разве Готфрид на рождение наследника. Остальные – только по датам, потому что так положено, только с намёками. А просто так, потому что пожалел и захотел порадовать – никто… кроме безродного адмирала цур зее. …А песня, которую наигрывала вторая шкатулка, была знакома любому жителю побережья, от Метхенберга до Хелленштайна и дальше. Морская колыбельная, такая древняя, что никто не сказал бы, где и когда её начали петь. Может быть, в Седых Землях? Во Флавионе её тоже знали. Везде – и в рыбацких лачугах из самых бедных, и в герцогском дворце. Поёт прибой, хейя-хой, и чаячий крик летит над волной. И арфы звон, хейя-хой, ветрам вторит чисто, ой… * * * Новый адъютант – это всегда хлопотно. Сколь бы умным и старательным ни был мальчишка, некоторая бестолковость в его действиях изначально всегда присутствует, служба ведь незнакомая, непривычная. Поэтому многие высшие флотские чины старались подходящих адъютантов при себе держать как можно дольше, чтобы пореже приходилось терпеть новичков. Олаф Кальдмеер к таким не относился. Неспособных к службе обалдуев, сколь бы высокородными они ни были, он рано или поздно прогонял, смотря по степени неисправимости. Способных – наоборот, продвигал по службе, считая, что талантливым офицерам надо становиться на крыло как можно раньше, а не таскаться следом за ним хвостом. Каждый раз, когда такие уходили, на душе у него становилось светло и грустно. Каким будет молодой Фельсенбург, пока оставалось неясным. Но мысленно Олаф уже склонялся ко второй категории, хоть благоприобретенный скептицизм по отношению к братьям кесаря и близких к ним семей нашептывал, что выводы делать рано. Суша – сушей, посмотри, дескать, как он себя в море поведет. …Руперт пока вел себя не лучше, но и ничуть не хуже обычного двадцатилетнего лейтенанта. Неизбежная бестолковость присутствовала, но мальчишка не зевал, похоже, нужные навыки приобретет быстро. Знания его адмирал ещё по дороге из столицы проверил и остался доволен. Для окончательных выводов осталось только понаблюдать, как он поведет себя с другими офицерами. Случая толком за Фельсенбургом понаблюдать не представлялось, дел скопилось немало за время отсутствия адмирала, вот Олаф ими и занимался. И на земле, и на воде, то есть на флагмане. Как раз сейчас он накопившееся почти разобрал, дела входили в привычную колею. Олаф задумчиво взглянул на адъютанта – почему бы нет, в конце концов? - Руперт. Задумавшийся мальчишка встрепенулся, готовый немедленно мчаться (или, наоборот, закапываться в бумаги) по первому слову. - Пока можете быть свободны, до нашего возвращения на берег вы мне не понадобитесь. - Мой адмирал? – а глаза уже сияют, ещё бы, такой случай… - Осмотритесь, вам здесь служить, - Олаф уже потянулся за очередной бумагой, но не судьба была сегодня его адъютанту спокойно осмотреться на «Ноордкроне». - Олаф! Это уже никуда... это уже ни в какое… Капитан фок Шнееталь, застывший в дверях, так и не решился закончить ругательством ни одну фразу, не смотря на взбешенное состояние. Руппи не знал, что вывело из себя капитана до такой степени, что он забыл о субординации, да при постороннем – знал только, что лично он ни в чем не виноват. Но на всякий случай постарался слиться с переборкой адмиральского салона. - Что случилось? - Случилось, что жениться тебе надо, и уже давно! Руперту со своего места было отлично видно, как напряженное внимание на лице адмирала медленно сменяется глубочайшим изумлением. - Адольф? Что это значит? - Да то и значит, что… девчонок воспитывать мать должна, а не… - капитан махнул рукой. – А, сам смотри. Давай, заходи! – кому-то за дверью. Тот, кто стоял за дверью, неловко, бочком скользнул в кабинет. Точнее, не тот, а… Руппи изумленно разглядывал существо, на вид не старше двенадцати лет, в мальчишеской одежде, но при этом с двумя длинными черными косами – ниже талии, у сестренок, и то короче – причем ленточки в косах были завязаны не бантами, а узелками. Присмотревшись, он даже сумел понять, что это знаменитые «кошачьи лапки». Вот эти узлы Руппи добили. Из опыта всей предыдущей жизни он вынес, что девочки – это существа нежные, трепетные, возвышенные. Почти воздушные. И обращаться с ними надо как можно бережней, не допуская соприкосновения с грубой прозой жизни. Ни одной из его сестренок не пришло бы в хорошенькую головку переодеваться мальчиком, а уж о том, как она оказалась на флагмане, Руппи не знал, что и думать. А главное, зачем?! И при чем тут холостяцкая жизнь адмирала Кальдмеера?! - Так… - адмирал, тем временем, похоже, все понял. – Марта, и как это понимать?! Девочка потупилась и прошептала что-то вроде, что ей никто не запрещал, и она кого-то там предупредила. Письмом. Руппи в красках вообразил, что было бы, найди его мама такое письмо… и задумался, кого больше стоит пожалеть – девочку, её гувернантку или адмирала? - Так, - повторил Кальдмеер. – Я сейчас с этим чудом в перьях поговорю с глазу на глаз. Руперт, подождите в приемной, вы ещё мне понадобитесь. «Вот и походил по флагману» - огорчился лейтенант. …Чего только не ждал Руппи от своей адъютантской службы, но вот такого не смог бы вообразить и в кошмарном сне. Присмотреть за какой-то девчонкой! Ну, ладно, не за какой-то. За адмиральской воспитанницей. Но за девчонкой! Стоило ради этого уходить из дома! Парень поднял голову, разглядывая мачты и такелаж. Наследника Фельсенбургов на флоте встретили скептически, и Руппи, готовый в узел завязаться, но всем всё доказать, быстро заучил, что где находится и как оно называется. И уж тем более, как чем пользоваться, справедливо рассудив, что какой же из него морской офицер, если он на собственном корабле не ориентируется. И теперь мог назвать любую снасть без запинки. Взгляды, которые кидала на него Марта, очень напоминал Руперту те, что он встречал два года назад. Независимо и эдак свысока. Тогда он мирился, это было заслужено и справедливо, но сейчас и от девчонки, которая младше его на восемь лет! - Значит, вы к нам с северного флота? А сколько вы уже прослужили? - Два года, - хмуро ответил Руппи, нехотя спускаясь в мыслях с мачт на палубу. И в очередной раз напомнил себе, что девочки – существа нежные и воздушные. Даже если они переодеваются в мальчишескую одежду, которая им великовата, и завязывают ленты «кошачьей лапкой». - О-о-о тогда вы уже должны знать многое… - сладким голосочком пропела Марта, а вот зажегшийся в серых глазах нехороший огонек Руппи категорически не понравился. - Ну... я надеюсь, что всё необходимое, - не так уж он и соврал! Ведь адмирал остался его знаниями доволен. - И вы знаете, как перебрасопить гротмарсарей по ветру на другой фокагалс? Руппи чуть не поперхнулся. Ах, ты, мелочь наглая! Собралась ловить его на такое детство! Мысли о недопустимости обижания девочек сгинули, словно и их не было, зато мгновенно созрел план страшной мести. - Первым делом, - ровным голосом ответил он, - делаешь поворот оверкиль. Затем травишь мартин-гик через бом-брам-стеньгу. Потом... - Ты что, издеваешься? - жалобно вопросила Марта. - А кто первый начал? – не остался в долгу Руппи. Выяснения, кто был первым, а кто во всем виноват, прервал сдавленный смешок из-за спин. Руппи, обернувшись, встретился с веселым взглядом парня одного с ним возраста, в таком же лейтенантском мундире, только без повязки адъютанта. Светловолосый, светлоглазый, обаятельный, хоть и без малейшего намека на аристократический лоск, он смотрелся на палубе удивительно правильно и к месту. - Простите... я тут ваш разговор слышал, - незнакомец пожал плечами, широко улыбнулся. – Вот и не удержался. Впрочем, незнакомцем он был для одного только Руперта, Марта же кинулась к нему с радостным криком: «Зепп!». - Все-таки забралась к нам на флагман? – он, явно на правах старого знакомого, шутливо подергал её за косичку. Руппи мысленно вздохнул – попробовал бы он так… хоть своих сестер, хоть Марту эту. Да и не решился бы. - Зепп, познакомься, - Марта уже тянула приятеля к Руппи. – Это… - Руперт, - торопливо протянув руку для офицерского приветствия, пока девочка не назвала его фамилию. - Йозев, - тот крепко сжал ладонь в ответ. – Вы новый адъютант Ледяного, да? - Да, - как мог спокойно кивнул Руппи, похолодев внутри. Если Йозеву уже рассказали, КОГО адмирал взял… если от него опять шарахнутся… а так хотелось по-настоящему сдружиться с кем-то. - А я тоже здесь совсем недавно, - новый знакомец заметно смутился. – С севера перевели. - Так я оттуда же! Где вы служили, мы ведь могли встретиться и раньше… Марта только протяжно вздохнула. Если они заговорятся, можно будет спокойно ускользнуть из-под их носа, но второй раз за день огорчать отца как-то не хотелось. Подставлять этого… Руперта, тоже. Ну и что, что Фельсенбург… зато веселый и морское дело знает. Дела были закончены, и время, назначенное Олафом для возвращения, уже подходило – а ни Руперта, ни Марты в адмиральском салоне не наблюдалось. Что было странно, за такое время Марта должна была если не устать, то замерзнуть, проголодаться и попроситься в тепло. Конечно, прикажи адмирал, и «Ноордкроне» обыщут от трюма до клотика, но гораздо познавательнее было найти их самому и выяснить, куда же они пропали. Об опасности Олаф не думал – случись что, ему доложили бы немедленно. Откладывать принятые решения адмирал не привык. И, захватив плащ, вышел на палубу, прикидывая наиболее вероятные места для поисков. …Мог бы и не прикидывать планы поисков, нашлась пропажа сразу же. Марта, завернутая в матросскую куртку и совершенно в ней утонувшая, с широко раскрытыми глазами слушала эпическую сагу о сражении доблестного Западного флота с фрошерской эскадрой, исполняемую на два голоса. Судя по названиям кораблей, которыми сыпали рассказчики, это было знаменитое, почти стопятидесятилетней давности сражение, в котором флот Дриксен наголову разгромил талигойский. Один из рассказчиков сидел, поджав ноги, прямо на палубе, второй в порыве вдохновения приподнялся на коленях, и оба перебивали друг друга, помогая себе жестами. В первом Кальдмеер с удивленным одобрением узнал своего адъютанта. Во втором – Йозева Канмахера, того самого, которого при переводе с севера Шнееталь перехватил и который когда-то катал восьмилетнюю Марту на лодочке по метхенбергской бухте. То, что его новый приятель граф фок Фельсенбург, а в неопределенном будущем и герцог, Зепп то ли не знал, то ли забыл, а, судя по жестам, его линеал собирался атаковать корабль Руперта, заходя сверху со стороны солнца. - Папа? – Марта обрадовано высунула нос из-под куртки, головомойку, устроенную Олафом, она не забыла, но во взгляде светилась робкая надежа, а виноватая улыбка обещала, что впредь она будет пай-девочкой. Мальчишки же замолчали, как по команде, и застыли. Адмирал, забавляясь, наблюдал, как они дружно и торопливо поднимаются, чтобы встать по уставу, но ноги от сидения на корточках у обоих затекли, и получается плохо. - Вольно, - Олаф, усмехнувшись уголком губ, подытожил: – Хорошо, очень хорошо… военную историю вы тоже знаете. Марта тихонько хихикнула, уж она-то знала цену скупой отцовской похвале. Вот Руперт, похоже, ещё не понял, что прошел последнюю проверку. И это был отнюдь не экзамен по военной истории. * * * - Папа! Ну, пожалуйста! Олаф честно пытался устоять перед дочкиным напором: - Молодой барышне в праздник одной по улицам шататься неприлично. - Да-а, молодой барышне прилично только под замком сидеть, - девочка негодующе взмахнула руками. – Папа-а! Мне же всё равно с тобой рано! Почему мне нельзя просто на праздник пойти? Я ведь не ребенок уже, - она перевела горестный взгляд на украшающий запястье браслет. – Ну… и не взрослая. Ну пожалуйста, в последний раз! До заломленных бровей и надутых губок дочка обычно не унижалась, но теперь в ход пошло и это оружие. - Хвала Создателю, не в Эйнрехте живем, - с тем, что ей в свет «пока рано», оставалось только согласиться. – Во фрейлины и в тринадцать могут взять. Конечно, не думаю, чтобы тебя туда взяли… - Я туда и не хочу, - решительно открестилась четырнадцатилетняя Марта. – Я на праздник хочу! Папа, пожа-алуйста… я не могу… я не выдержу, если опять буду тут сидеть, это же… - Скучно и неинтересно, - закончил адмирал. – Понимаю. Но идти одной… - тут он осекся, задумался на пару секунд, и спросил сам себя: «А почему – одной?..». - Хорошо. Пойдешь на праздник, но, - тёплая улыбка, которую доводится видеть лишь своим, близким, - в сопровождении. - Папа-а! – на Кальдмеера налетел восторженный вихрь, состоящий в основном из голубых юбок, белых кружев и черных кос. – Спасибо!.. - Ох, птенчик… - он прижал к плечу её растрепанную голову. – Что же ты со мной творишь? Ни своих, ни чужих не боялся никогда, а с тобой? Серый флаг почти без боя! - Я тебя тоже очень люблю! – заверила совершенно счастливая Марта. Олаф улыбался, пропуская между пальцев одну из кос Марты, не торопясь отпускать – чтобы она не заметила, как в сердце кольнула непривычная боль. Спокойной жизни осталось разве что до весны! Четырнадцать лет, самая пора если не сговариваться о браке, то присматриваться к возможным женихам. А в пятнадцать девушек обычно в свет выводят. В Марте горит тот же огонь, что в её матери… конечно, пока её больше интересуют разнообразные шалости, чем офицеры, но очень-очень скоро всё изменится, уже начинает меняться. Скоро его птенчик вспорхнет и улетит из гнезда… куда? К кому? Олаф улыбался. Старики не должны держать молодых за крылья. Пусть Марта смеется, радуется, любит, пусть летит, и вовсе незачем ей знать, как больно и страшно её отцу оставаться в холодном опустевшем доме. Пусть только она не ошибется так, как Матильда ошиблась. …Когда Руппи попал на флот, Северный тогда ещё, он был очень удивлен – в числе прочего – тем, что Осенний Излом, оказывается, можно праздновать. Во внутренних областях такой обычай если и был, то много веков назад тихо скончался под давлением эсператизма. Он помнил, что слуги в Фельсенбурге (не смотря на вздохи и упреки мамы) эту ночь пережидали при зажженных свечах. А моряки – моряки веселились ночь напролет под покровительством святого Адриана. Надо ли говорить, что нравилось Руппи больше! А тем более, здесь, в Метхенберг, где у него появился друг, который знает город вдоль и поперек, и всегда подскажет, как лучше провести праздничную ночь. В прошлом году Осенний Излом Руперт проводил счастливо, благо на официальный прием в Адмиралтейство адъютантов можно было не тащить. Ледяной и не тащил, предоставляя Руппи возможность повеселиться от души. - Руперт, ты, кажется, собрался встречать праздник так же, как в прошлом году? Лейтенант удивленно сморгнул – Олаф мысли читает, что ли? В глубине души трепыхнулось что-то теплое, Руппи до сих пор млел оттого, что адмирал к нему обращается на «ты». Конечно, наедине или в очень близком кругу, когда не слышат посторонние, но обращается! Его сочли достойным! Его признали своим, есть ли награда выше! Но почему Олаф спрашивает, неужели… - Да, мой адмирал. Мне нужно быть с вами? – спокойным голосом, в мыслях прощаясь с праздничным настроением. - Нет, Руппи, - какая теплая улыбка. – Тебе нужно быть НЕ со мной, потому что я надеюсь, что ты не откажешься взять с собой на праздник одну юную особу. Спешно припомнив всех известных ему юных особ Метхенберга, растерянный Руппи выдал предположение: - …Марту? – если её, это не будет тяжело. Это, пожалуй, будет даже весело! - Марту, - со вздохом подтвердил адмирал. – Девочка рвется на праздник, но раньше она была слишком маленькой, а теперь… - он уставился куда-то в угол, провел пальцами по шраму, вздохнул коротко. – Теперь стала слишком взрослой. - Конечно… мы за ней присмотрим. Ленточки в морских узлах и матросская куртка, сползающая с худеньких плеч, обманчиво-невинные подколки и выбивающиеся из косичек пряди, веселый смех и показанный под Большим Секретом камень с дыркой, обточенный морем. Нескладная и худая, большеглазая, теребящая косы, с вечными расспросами про морские битвы далекого и не очень прошлого. «Руппи, а я стрелять умею, хочешь, покажу?» - и пробитая доска с намалёванной на ней пиратской харей, с попаданием точно в нос. «Руппи, а ты можешь увольнение вместе с Зеппом взять, он меня хотел на лодочке покатать, как раньше…» - и в лицо бьют солёные брызги, а лодочка под полосатым, как в седоземельские времена, парусом, чайкой летит к дальнему мысу. Они, оказывается, до отбытия Зеппа на учёбу там в варитских танов и набеги на Агмарен играли. «Руппи, Зепп, а научите меня фехтовать, а то папа не хочет!» - и вместо тренировки с другом приходится учить держать шпагу и делать самые простенькие выпады и защиты, девчонке для забавы и этого хватит. Марта – взрослая, Марта – невеста?! У Руппи это в голове не укладывалось. Сорванец и сорванец, пожалуй, повези ей родиться мальчиком, неплохой бы моряк получился в будущем. - Я на тебя надеюсь. Ещё бы он после этих слов не присмотрел! Ветер разогнал над Метхенберг тучи, место влажной промозглости под вечер занял звонкий холод. Но кому и когда это мешало! Скоро всем станет тепло – от уже зажженных костров, от вина, от танцев, от веселья. - Потом мы её отведем и вернемся, - непонятно, зачем, повторил Руппи. – Вся ночь впереди… ничего не пропустим. - Да я не дергаюсь, - Зепп удивленно взглянул на друга. – Кто бы другой, да, а она… с ней всегда весело, - заухмылялся и толкнул локтем. – Ты бы знал, как мы познакомились. - А ты расскажи! – выскочившая на крыльцо Марта прекрасно расслышала последнюю фразу. – Руппи же не знает! – и звонко засмеялась. Косы у неё сегодня, хвала Создателю, были завязаны самыми обыкновенными бантиками. Совсем детскими, девушки уже не так косы перехватывают. Детская прическа, почти детское платье – серебряный «невестин» браслет смотрелся на её руке удручающе чужеродно. Стилизованные звери переплетались между собой, держа в лапах пластину, на которой выгравирован баронский герб Кальдмеера – Руппи не видел в полутьме, но прекрасно знал, что там изображен маяк и кружащиеся над ним чайки. Хороший герб, но тревожный какой-то. Парень взъерошил волосы, выкидывая из головы посторонние мысли. - Зепп, расскажи, в самом деле – интересно же! Героическая повесть о спасении кота, достойная древней седоземельской саги, скоротала время дороги до центра города. Под конец хохотали все трое, Зепп даже потащил друзей круговой дорогой, чтобы показать легендарный переулок. Внутрь они не полезли, конечно же, помня о заборе (может, и снесли его давно, а может, до сих пор стоит) и темноте. К чему? Ведь гораздо веселее идти по нормальной улице, держа Марту за руки с двух сторон – и ей приятно, и им спокойнее. В добравшейся до города темноте задорно полыхают факелы и костры на перекрестках, сияют окна домов и кабачков, из последних ещё и пахнет вкусно – мясом жаренным, пряностями, печевом. И люди вокруг – веселые, принаряженные, оживленные. Все проблемы позабыты, всё грустное отброшено – Излом, лето провожаем! Тем, кто сегодня радуется, улыбнется сам святой Адриан… Конечно, у моряков святой Торстен в большем почете. Но в Метхенберг слишком много военных, чтобы обижать святого покровителя всех воинов. - Пойдемте на площадь! – Марта без тени сомнения тянет лейтенантов за собой. – Там скоро танцевать начнут! Танцевать там уже начали. Живая и тревожная мелодия вилась над людьми, взлетая к темному небу, и звала за собой. Руппи не сразу расслышал, что Марта подпевает музыкантам: "Герр Маннелиг, герр Маннелиг, супругом будь моим, Одарю тебя всем, что желаешь! Что только сердцу любо, получишь в сей же миг, Лишь ответь мне - да или нет?" …В древней песне рассказывалось о любви каменной девы к отважному герою. Чего только эта дева в приданое не предлагала, но рыцарь её все-таки отверг, пригрозив эсператистским проклятием. Маннелига нечисть, видно, в самом деле, любила, потому что никаких кар не воспоследовало. Руппи её слышал дома, сложно найти варита, который бы эту песню не слышал, но дома ее пели более медленно… он не подозревал, что эта песня – еще и плясовая! - Под нее еще и танцуют?.. - Конечно! Пойдем, я умею!.. - Но я… - Руппи замялся, не зная, как объяснить, что он-то не очень… что его другим танцам учили… - Иди! – возмущенное шипение Зеппа и толчок в спину от него же решили дело. – Я тебя в прошлом году зря учил, что ли?! - Встретимся здесь же! – успел крикнуть Руппи прежде, чем его затянул веселый водоворот. Марта не приукрасила, она плясать умела – и кто только научил? – хотя у нее учителей должно быть, было много. Недаром адмирал порой с горькой иронией говорил, что Марту воспитывало всё флотской командование. Да и Руппи совсем уж бездарным не был, запомнив кое-что с прошлого года. Скрипка, мандолина, губная гармоника – танец кружит и дурманит – и вся ночь впереди! И вся жизнь – впереди… * * * …Нет, все-таки не научился еще Руппи ночью пить и плясать, а утром драться. Какое драться, обычными адъютантскими делами заниматься выходило через пень-колоду, хорошо еще, адмирал Кальдмеер на него поглядывал понимающе. Его-то ни покрасневшие глаза, ни общая взъерошенность Руппи не возмущали, тем более сам Руппи изо всех сил старался сосредоточиться. А Марту они вчера вернули вовремя. Правда, после… после было после, и это было весело. Ночь святого Адриана пронеслась и сгинула, оставив на память, кроме слипающихся глаз, светло-синюю ленточку на шпаге. Завязанную – а как же иначе! – «кошачьей лапкой». Первая встреча с воспитанницей адмирала впечатление произвела неизгладимое… и надежнее так. - …как скажете, ваше высочество, - Руппи шутливо кланяется и подаёт руку, чтобы помочь Марте подняться на крыльцо родного дома. - Что?! – девочка недоуменно хлопает длиннющими чёрными ресницами. - На море адмирал – кесарь, - подмигивает приятельнице всё понявший Зепп. – Ну а ты, значит, принцесса. Принцесса Западного Флота! - Ах вот вы что, - Марта щурится и перекидывает косы на грудь. – Если я принцесса, то вы – мои рыцари, поэтому вот! Выпущенные на волю чёрные волосы, густые, волнистые, укрывают Марту не хуже плаща. Настоящая дриксенская принцесса, и та позавидует. Серые глаза смеются, а в вытянутых руках девочка держит две ленты. Протягивая их своим «рыцарям» одновременно. Олаф тоже ленточку заметил. - Вторая, как я понимаю, досталась Канмахеру? - Да… - Руппи протер глаза. – Вы… не ругайте ее, пожалуйста. - Руппи, ты-то должен был понимать, что про это скажут. - Ничего! – возмутился Фельсенбург – Мы не в Эйнрехте! А в Эйнрехте нашли бы, что сказать. От мнения о чересчур дерзкой девице до язвительного шепотка, что его, Руперта, с боцманским внуком уравняли. Метхенберг – не столица, здесь поймут правильно. Даже старик Йозев понял, хоть и ворчал, не высоко ли Зепп метится, ленточки от адмиральской дочери принимая. «Она же просто играет!» - возразил Зепп и почему-то отчаянно покраснел. - Она просто играет, - повторил за другом Руппи. – Маленькая же. А сам невольно скосил глаза на шпагу своего адмирала. У того под гардой на рукояти тоже была намотана лента с заправленными внутрь концами. Белая часть посерела, чёрная и жёлтая выцвели, шёлк сильно обтрепался, но фамильные цвета флавионских герцогов ещё различались. Хороший щелчок по носу и Бермессеру, и покровительствующему ему Фридриху – Вернера отличает принцесса, а Ледяному благоволит лично Её Величество. А все знают, что без позволения Готфрида Маргарита и шагу не сделает. Так говорила бабушка Элиза, но что думал сам Ледяной и почему много лет не снимал знак благодарности будущей кесарины, Руперт не знал. Олаф не говорил, а лейтенант о настолько личном не спрашивал. - Играет, - повторил Олаф задумчиво. – Что ж. Пусть играет… пока есть время. Времени оставалось меньше, чем они думали. Но откуда было знать дриксенскому адмиралу, какими дорогами этой ночью мчался герцог Эпинэ.