Северная сказка

В Книге Судеб так много прозы… Два не самых простых вопроса В ней читаются, между строчек: Кто ты есть? И чего ты хочешь?.. (с) Чароит. Ухо цепляло привычно-успокаивающие звуки, всегда наполняющие корабль, идущий под всеми парусами. После того, что творилось днем, они казались тишиной. И тишина эта, наступившая после пронзительного до боли, до рези в глазах заката, казалась вязкой, затягивающей, как болото. Олаф сидел, опустив голову – один, в каюте, которую выделил им с Рупертом Вальдес – и мысли казались такими же вязкими. Привычная обстановка, казалось, шептала, что теперь-то всё будет хорошо и всё наладится, но это призрачное ощущение не могло справиться с навалившимся чувством конца. Долги отданы. Слово выполнено. Что дальше? – спрашивал себя Олаф и не мог найти ответа. Он чувствовал себя так, как, наверное, чувствует разбитый в бою корабль. Судьба дала полный бортовой, и, похоже, добила, а участь линеалов, которые нельзя восстановить, всегда печальна. В лучшем случае их ждет спокойный сон на дне… Оставалось только дождаться, когда поднявшийся вокруг шторм милосердно швырнет его на скалы, и может быть, той самой, последней волной, станет Альмейда. Он ещё тогда, в первый раз, открыто заявил, что хотел бы видеть Кальдмеера на дне, и недоволен тем, что вражеский командующий уцелел. Но раз так, постарается использовать пленника на благо Талига. Теперь Олаф никакой ценности не представляет… Руппи никто не тронет, Фельсенбург-заложник живым нужен. Ротгера только жалко, он же наверняка будет против, а Олафу не хотелось, чтобы последним делом в его жизни была ссора Бешеного с начальством. …Всё ещё будет, и паруса твоих кораблей распустятся белыми цветами, встретит радостью родной причал, а смерть отступит, растерявшись, слишком многие встанут между ней и тобой… Олаф вскинул голову, вырываясь из странной дрёмы. Чей-то шепот, пригрезившийся в полусне, показался очень знакомым, и не только шепот… Опальный адмирал хлопнул себя по плечу, чтобы избавиться от остатков сонных видений – и сжал чью-то руку. Живую, теплую, настоящую… …Свидетели на суде моря тоже казались настоящими. Олаф поднялся, как мог быстро, не отпуская руку ночного гостя, развернулся посмотреть. Он почти знал, кого увидит… он не ошибся. Странно только видеть Маргариту с распущенными волосами и в такой одежде, словно она только что участвовала в мистерии по гальтарским мотивам и не успела переодеться. - Не надо, - просит он, неизвестно зачем. - Почему? – в глазах, отражающих золотые огоньки свечей, недоумение. - Я знаю, кто ты, ты – не она. - Я та, кого ты видишь, кого зовешь, о ком думаешь. Ты всех забыл, а её – помнишь… почему хочешь прогнать? Потому что ему не надо жалости и заведомой подмены. К Ротгеру его девочки приходят в истинном облике, он любит их, а они – его, Олафу такого не дано… так и морока ему не надо! Только она не слушает, не дожидается ответа – жмется исступленно, обнимает так, словно вот сейчас отберут, шепчет, как волны, разбивающиеся о камни… или как камень, встретивший волну?! Мы плакали, мы звали, а ты не слышал – там, где грязь и беда. Мы ждали, мы боялись, но ты жив, и ты наш… волны помнят, ветер танцует, а мы знаем, и ты знаешь, ты понимаешь – тот не понимал, слышал и не понимал, он ушел, он не нужен… И губы у неё живые и теплые, а под ласковыми руками отступает застарелая боль, и сил сопротивляться уже нет. Сил вообще нет, хочется упасть и уснуть рядом с бесконечно родным существом, и плевать, кто она на самом деле. …Всё развеивается и исчезает в единый миг, оставив Олафа задохнувшимся и растерянным, словно и не было ничего. Только руки помнят мягкие волосы и теплую кожу, да на губах вкус молока и мёда. - Олаф… Что это?! Олаф смаргивает и, наконец, понимает причину, почему она так быстро исчезла. У двери застыл ошарашенный Вальдес в обнимку с бутылкой, за его спиной маячит Руппи – в таком состоянии, что, кажется, прислонится к переборке и заснет стоя. Умученность пробивается даже сквозь глубочайшее изумление. - Вам лучше знать, что… то есть кто это, - хрипло отвечает дважды пленник и всегда желанный гость. - Мне? – Ротгер наклоняет голову, щурится. – Олаф, да будет вам известно, все девочки, за мной увязавшиеся, сейчас радостно гонят «Звезду Веры» к Ротфогелю, - Олаф дернулся при упоминании корабля, но смолчал, и Ротгер продолжил: – А остальные на горе остались. Вот мне и интересно, где вы бродячую астэру подхватили? Кого вы в ней увидели, не спрашиваю, всё равно не скажете – только вряд ли у той женщины… не важно, впрочем. Руперт посмотрел на вальдесов затылок очень странным, почти безумным взглядом, но, хвала Создателю, промолчал. Похоже, узнал. - Я не знаю, - устало произносит Кальдмеер, и, проведя рукой по волосам, тяжело опускается обратно на стул. – Признаться, я подумал, что это вы… попросили. - Фью, - Бешеный придвигает второй стул, вопросительно смотрит на Руперта, а тот присоединяется к ним запоздало, и движения у него дерганые. Совсем себя загнал. - Если они сами не захотят, проси – не проси… Вообще-то мы сюда не затем шли, чтобы астэр пугать. - Зачем же? – задает Олаф тот вопрос, которого от него ждут. - Вас в порядок приводить, - Вальдес сверкнул зубами и посерьезнел. – Нам с Рупертом ваше состояние совсем не нравится. Руперт промолчал, лишь посмотрел сердито и с упреком. У молодости всё просто, а свежие раны мальчишки ещё не успели превратиться в шрамы на душе. Он их только начал наживать. А что-то ему и вовсе не рана. Он считает, что прав во всём… может, он и прав, только Олаф этой правоты принять не может. - Я в порядке, - резче, чем нужно, отвечает адмирал. - А я вам не верю! – вспылил Руперт, сорвавшись. – Вы с самого… с самого начала на себя не похожи! Что там с вами сделали?! Похоже, сегодняшний день натолкнул его на верные мысли. Зря. Лучше бы он продолжал злиться и обижаться, Олаф бы это принял, как заслуженное наказание и полный крах жизни. И вообще отвечать не хотелось, как и вспоминать. - Вы выпейте… оба, Руперт, оба! Говорить легче будет. И слушать тоже. Когда Ротгер успел разлить вино, Олаф не заметил, но бокал покорно взял. Расстегнутый рукав при этом съехал, открыв след от кандалов, который до сих пор удавалось скрыть. Руперт поперхнулся, Ротгер хищно подался вперед: - Ага, - нехорошим тоном выговорил он. - Но ведь на вас же их не было… - шепчет Руперт. Олаф молча одернул рукав, понимая, что поздно. - Кандалы не надевают, - словно издалека доносится голос Ротгера, – когда они не нужны. Руперт молчит, но дышит медленно и сквозь зубы. А лицо у него… как во время морского суда на закате. Вот только вешать больше некого. Одни подлецы уже мертвы, а другие слишком далеко. - Адмирал Вальдес… Косые утренние лучи стелются по волнам, заливают расплавленным золотом адмиральский салон. Руппи смущается, что так долго проспал… с другой стороны, Олаф спит до сих пор, ну и хорошо, ему отдохнуть надо. Бешеный поднимает глаза от карты, в которую только что задумчиво тыкал чистым, не испачканным чернилами пером. Что он таким загадочным образом отмечал, непонятно, да Руппи и не собирается спрашивать, его другое волнует. - Ну? Лейтенант, не мнитесь, как девица на выданье, вам не идет. - Адмирал Вальдес, в кого оборачиваются кэцхен? – собравшись с мыслями, единым духом выпаливает Руппи. У Бешеного уголки губ ползут вверх, Руперт торопливо добавляет: - Не как на суде. В кого они оборачиваются, когда просто приходят? К тем, кого выбрали? - А! – щурится талигоец. – Значит, вам она в истинном обличье явилась? Замявшийся лейтенант едва слышно пробурчал, что – наверное, да, в истинном. С крыльями и нечеловеческим звездными глазами… Откуда только узнал. А Вальдес перестает щуриться, бросает перо на карту и серьезно объясняет: - В того, кого человек больше всего ждет. О ком думает. О ком мечтает… - Понятно… - бормочет под нос Руперт. Мало адмиралу досталось, ещё и с этой стороны! Руппи не знает, что и думать. Маргарита для него всегда была бледной тенью, он кесарину и видел-то всего ничего. А когда видел – не присматривался к тихой девушке, старающейся не привлекать к себе лишнего внимания. Когда же Олаф успел? Неужели тогда, когда её из Флавиона вёз? И, получается, все шесть лет?.. И ленточку из-за этого со шпаги не снимал? Но, если Олафу она небезразлична, значит, в Маргарите что-то… такое… есть? И Марту она спасла. Ну не может его адмиралу понравиться пустенькая куколка, до такой степени понравиться, чтобы ведьмы её облик принимали. - А вы её знаете, - догадался Бешеный. - Знаю. Но ничего не скажу! - Замечательно, обе мои половины с вами согласны, - он хмыкает в ответ, и внезапно вспоминает, что зимой они успели перейти на «ты». – Только, Руперт… я за вашей неведомой общей знакомой в Дриксен не поеду. Вернешься – проследишь? Лейтенант обалдело кивнул. З-замечательно! Извольте, Руперт, свести своего адмирала с кесариной… ага, а до этого извольте вывести адмирала из меланхолии. И неизвестно, что будет труднее. * * * - Свободна, - бросила Гудрун с царственной небрежностью. – Понадобишься – позову. Дежурная сиделка присела в книксене и мышкой шмыгнула за дверь. Так же быстро, бесшумно и незаметно. Принцесса присела на освободившееся место у кровати отца, об ушедшей женщине она не думала. А что думать? Дело она своё делает, и делает хорошо, на все вопросы отвечает, потупив глаза: «Его Величество желает говорить только с дочерью» - а больше от неё ничего не нужно.. Желающих узнать, о чем думает Его Величество, с каждым днем всё больше… Гудрун вздохнула, грустно взглянув на лежащего с закрытыми глазами отца: оплывший, отяжелевший, дышит тяжело, с пугающими хрипами – как же он не похож на того грозного кесаря, которым его помнят! Пока ещё его таким помнят, и хорошо, что не видят, во что Готфрид превратился. Ей, принцессе, было бы больно и стыдно за отца, не смотря на обиды последних лет. Им пока удаётся скрывать от окружающих истинное положение дел, но надолго ли? У Гудрун едва слёзы на глаза не навернулись – ну почему, почему отец так не любит и совсем не ценит Фридриха?! Если бы они помирились, если бы отец увидел и понял, кто на самом деле достоин стать его наследником, как бы всё было хорошо! Помириться… вряд ли уже получится, врач говорит, что Готфрид не встанет. Почему всё так глупо получилось?! - Прости, отец, - принцесса быстро вытирает глаза. – Ты бы запретил, я знаю, но я люблю Фридриха и иначе не могу… А ведь было же когда-то… словно в прошлой жизни… Гудрун помнит и подарки, которые отец всегда приносил «своей маленькой принцессе» сам. И поездки к морю, капитан фрегата ворчал, что женщина на корабле – это к беде, а отец смеялся и говорил, что она ещё совсем маленькая, ей-то можно. И как она плакала в его плечо, когда умерла мама… Для Гудрун её мать и её тезка навсегда осталась просто «мамой». А отец тогда молча вздыхал, не умея утешать, и гладил дочь по голове. Куда всё это ушло? Когда изменилось?.. Когда в Эйнрехт приехала её будущая мачеха – невзрачная тихая девица с несчастными глазами, младше падчерицы на девять лет – они уже были почти чужими людьми, хотя, конечно, совсем худо стало перед войной. Но… но Фридрих отца окончательно невзлюбил именно тогда. Гудрун напрасно уговаривала его не злиться, ведь, скорее всего, это попытка от отчаяния и ничего не выйдет. Хотя, конечно, он был прав – к чему пытаться заводить наследника, когда уже есть ОН! Достаточно только недвусмысленно высказать «великим баронам» своё желание следующим видеть на троне именно этого племянника. А Штарквинды вполне могли бы удовлетворять свои аппетиты придворными должностями, и не пытаться отобрать у Фридриха трон! Что за глупость придумали предки, в других странах племянник по мужской линии может спокойно и законно унаследовать за дядей. Задумавшаяся принцесса рассеянно разглядывала кружева на рукаве, и на отца не глядела. Скоро ей вызывать сиделку, выходить, говорить придворным заранее приготовленные слова… соответствующее лицо делать не нужно, ей и так грустно. Неожиданный и неуместный звук – словно ветка сухая ломалась – заставил её вздрогнуть и завертеть головой. Что это?! - Отец! Готфрид, широко раскрыв один глаз – второе веко ему явно не подчинялось – пытался приподняться. Бессмысленно шарящий взгляд остановился на дочери, в нем промелькнуло узнавание… - Отец!.. – Гудрун подхватилась с кресла, бросаясь к кесарю, пытаясь ему помочь. Сейчас она не думала ни о чем. Ни о том, что не может помочь, ни о том, чем ей и Фридриху случившееся грозит… Готфрид, так же неожиданно, как очнулся, обмяк в руках обнимающей его дочери. Гудрун не удержала ставшее неимоверно тяжелым тело, кесарь опустился на подушки, опрокинув не удержавшуюся на ногах принцессу… …Вбежавшие на крик Гудрун сиделка и охранник увидели, как её высочество взахлеб, не стесняясь вошедших – да, пожалуй, не замечая их – рыдает на груди отца. Руки кесаря были ещё теплыми, но сердце уже остановилось. * * * …Почему замок Ноймариненов словно вымер? Куда все подевались? Олаф брел по коридорам, переходам, заглядывал в попадающиеся комнаты и ничего не понимал. Ладно, полночь на дворе, люди спят, но где караулы?! Безопасностью Ноймарские Волки даже в собственном логове не пренебрегали. Никого. Ничего. Тишина, ночь, снег за окнами, недобрые колючие звезды… почему зима? И какая это зима? И как он вообще оказался в Ноймаре, он ведь хотел остаться в Хексберг, это Руперта вызвали. Руперта, не его… он больше ни на что не годится, даже на обмен. Кальдмееру то казалось, что возвращение в Дриксен, суд, море – лишь сон, приснившийся из-за пророчеств Бешеного. То, наоборот, начинало мерещиться, что Излом закончился, и вместе с ним сгинули все люди Золотых Земель, а он – последний уцелевший, и бродит неприкаянным призраком, дожидаясь своей участи. «Кто-нибудь… хоть кто-нибудь, покажитесь!» - безнадежно вертелось в голове. Сейчас Олаф был бы рад не то, что герцогу или барону Райнштайнеру, даже Альмейде. Главное, живая душа. Очередной коридор привел его к смутно знакомым дверям – высоким, двустворчатым, покрытым затейливой резьбой, в которой родные северные травы и звери переплетались с какими-то чуждыми южными закорючками. Олаф, поколебавшись, дернул дверное кольцо, и дверь неожиданно легко для такой махины подалась под рукой. За ней явно какой-то зал; адмирал потянул створку на себя, в смутной надежде хоть там найти кого-то или что-то, что объяснит происходящее. Зря… Зал бы пуст и гулок. Эхо шагов отражалось от высоких сводов, когда Олаф медленно прошел к возвышению, на котором стоял герцогский стол. Ледяной узнал это место – здесь собирались для пира лишь по большим общим праздникам, в обычное время парадный зал стоял пустым и холодным, но любопытных туда пускали. Он сюда попал лишь однажды, как раз прошлой зимой, когда сдружившийся с Рупертом Арно Савиньяк потащил нового приятеля посмотреть на знаменитый щит Манлия. Олаф тогда захотел отвлечься от грызущих разум и душу мыслей, и пошел с мальчишками вместе. Савиньяк был не слишком-то доволен, зато Руппи так радовался… …Щит был единственным, что здесь не изменилось. Щит да, пожалуй, сами стены. В остальном зал был похож на старинную гравюру, изображающую времена переселения варитов и (куда деваться) агмов в Золотые Земли. Откуда что взялось? Ведь Ноймаринены – не Окделлы, за старину сверх необходимого не цеплялись и оставляли только то, что необходимо и хорошо служит. Это не Надор, где всё, как при… …Какой Надор?! Кальдмеер потряс головой, пытаясь привести мысли в порядок. Про эту талигойскую провинцию он если и думал, то в свете неудачного похода Фридриха, не сумевшего Надор захватить, про замок же вообще не вспоминал. Олаф и про трагедию-то узнал, лишь второй раз в Талиг попав. Так почему ему в голову приходят сравнения живого, дышащего силой замка Ноймар с никогда не виденными обветшавшими стенами, выстывшими комнатами и выцветшими гобеленами на стенах? Почему мерещится тень обреченности в поднявшейся за окнами метели? Откуда он знает, что там было именно ТАК? Черный пёс, ещё не ставший волком, строго смотрел на Олафа с висящего на стене щита. Адмирал сморгнул – взгляд показался ему слишком живым, да и само изображение казалось чересчур совершенным даже для гальтарских времен. И почему-то совсем не удивило, когда пёс шевельнул ушами, чихнул и плавным движением выпрыгнул наружу. Щит висел высоко, но оживший рисунок это не смутило – огромный зверь плавно приземлился на пол, отряхнулся и деловито потрусил навстречу растерявшемуся человеку. Олаф замер. Он ещё помнил горных волкодавов родного Эзелхарда, и то, на что были способны эти зверюги. В своё время он не боялся – благородные, прекрасно выдрессированные псы относились к детям снисходительно-покровительственно, как к бестолковым и беззащитным щенкам, но теперь он был взрослым, он был чужаком, а те волкодавы рядом с манлиевым псом показались бы щенками-заморышами. В рукав ткнулся черный кожаный нос. Олаф приготовился к тому, что его сейчас будут есть без хлеба и соли, но черный пёс с желто-золотистым подпалом неожиданно тихо и тонко заскулил, принявшись охаживать себя хвостом по бокам. Так, словно встретил давно и, казалось, безнадежно потерянного обожаемого хозяина, который щенка размером с рукавичку выкармливал и выхаживал. Ещё больше растерявшийся Олаф потрепал пса за ушами, в ответ его едва не опрокинули, любовно потеревшись боком. Вот тебе, адмирал, живая душа, встретить которую ты так мечтал в опустевшем замке. Что теперь делать? Пёс на этот счет сомнений не ведал. Высказав Кальдмееру свою собачью любовь, он немыслимо бережно и аккуратно взял его зубами за руку (горячее дыхание казалось более крепким и материальным, чем этот захват) и потащил в сторону, к одной из стен. Олаф послушно шел, куда его вели, что ещё ему оставалось делать. В стене оказалась маленькая дверь. Пёс, выпустив руку, принялся сосредоточенно скрести её когтями. - Туда, говоришь? – задумчиво протянул Олаф. Он не помнил, была ли эта дверь раньше. - Что ж, пойдем. …Там не было ни зимы, ни снега. В полыхающее закатное небо упиралась черная башня, и солнце подстреленной птицей бессильно лежало на её вершине, а вокруг, насколько глаз хватало – завалы, груды, лабиринты камней… - Шварцготвотрум! Если бы здесь было море! Он знал бы, что и как делать! Но не среди ненадежных, осыпающихся, качающихся под ногами глыб, облитых небесной кровью. Тверды и незыблемы, как же, как же… А пёс уже перелетел через порог – мощное тело взвилось слитным, бесшумным движением – и оказался на неком подобии тропинки. Обернулся, подняв уши. Олаф и сам чувствовал, что надо идти вперед, туда, к Башне, и… и будь, что будет. Он всегда делал то, что полагал своим долгом, хоть бы оно и грозило ему гибелью. А Башня звала и манила, и… и не о ней ли твердил Руперт в бреду? Если он видел такое же… это можно принять и за маяк, правда, за готовый вот-вот погаснуть маяк. Черные птицы взлетели с верхней площадки, закружившись в кровавом небе. Олаф усмехнулся, вспомнив выбранный герб, и шагнул вперед. …В комнате было темно и тепло. Пожалуй, даже жарко. Олаф недоуменно поморщился, приподнялся на локте, отбросив тяжелое, давящее на грудь одеяло. Адмирал чувствовал себя разбитым и уставшим, как после тяжелой болезни. Волосы противно слиплись от пота, но лихорадки он не чувствовал. - Наконец-то… Олаф повернулся на шепот. На табурете рядом с кроватью сидел нахохлившийся Ротгер, похожий на сердитую хищную птицу. Единственная свеча на прикроватном столике не позволяла разглядеть, есть ли в комнате кто-то ещё. - Я долго пролежал? – хрипло ответил Олаф. – Какой сегодня день? - Сегодня? Сегодня уже семнадцатое Летних Волн. Скоро светать начнет, - Ротгер дотянулся до кувшина с водой, налил полный стакан (явно медицинский, значит, его лекарствами отпаивали) и протянул больному. Олаф с благодарностью принял, отметив, что рука у него еле заметно дрожит, а на запястье плотно намотана повязка с бурым пятном засохшей крови. Странно. Ссадины от веревок и кандалов давно зажили, напоминая о себе лишь безобразными шрамами, с чего им открыться? - Что случилось? – он продолжил расспросы, только выпив всё до капли. Жажда мучила такая, словно Олаф, в самом деле, прыгал по каменной пустыне. - Врачи в недоумении, - Бешеный невесело ухмыльнулся. – Сидел, в окно смотрел, Эсператию читал, а потом раз – и лихорадка. Сейчас прошла... - Так же, как и началась, - закончил Олаф. – Внезапно, - и устало откинулся на подушки. Над головой еле заметно покачивалась под сквозняком кисть завязок поднятого полога. Ротгер вертел в руках отобранный стакан и молчал. - Что ты видел? – наконец, нарушил тишину Ротгер. Переход на «ты» не возмутил, Олаф бы и сам хотел это сделать, но себе не позволял. Ротгер о таких вещах не задумывался. - Я в бреду говорил? - Ругался на какие-то камни, с кем-то спорил и при этом упоминал соберано. Нет, я понимаю, что альмиранте из-за него «райос» поднял, но чтобы в бреду с ним спорить… Так что ты видел? - Пустой Ноймар, камни и Башню. И… пса со щита, - Олаф нахмурился, пытаясь вспомнить. – Кажется, я туда всё же дошёл… - И? – Бешеный подался вперед. Похоже, что его бредовые видения Ледяного нешуточно беспокоили. - Лейэ Литэ! Не помню я! - Олаф, - очень осторожно произнес Ротгер. – Ты хоть сам понял, что сейчас сказал? * * * Гаунасская пряжа не зря считалась лучшей на всём севере. Очень пушистая и очень тонкая, очень тёплая, а ещё мастера научились красить её в несколько цветов. В два, три… чем больше, тем выше цена за моток. Анэстия разобрала клубок, вытащила кончик и тихо всхлипнула. Быстро вытерла глаза. К вязанию крючком она пристрастилась в свою первую «настоящую зиму». Двойню носить тяжело, ей приходилось по большей частью сидеть или даже лежать, глядя в окно. Чтение надоедало, Густав постоянно был на службе и приходил только вечером, и Этти отчаянно скучала, у неё постоянно портилось настроение. Тогда ещё живая няня и научила Этти вязать. Девушка увлеклась и за зиму наплела себе несколько кружевных шалей. Густав молодую жену баловал, как только мог, и, когда её цветы и узоры перестали получаться совсем уж кривыми, нашёл вот такую же двуцветную пряжу. Только та была зеленая, а эта – голубая с бледно-сиреневым. Коротать время с клубком и крючком вошло в привычку. Вывязывать хитрые узоры и смотреть на море, ожидая мужа… Анэстия поддела петельку и продолжила вывязывать очередной цветок, поглядывая на дворцовый парк. Ожидая неведомо чего. - Не разрешил. В дверях, бессильно прислонившись к косяку, стояла Маргарита. - Вот скотина, - некуртуазно охарактеризовала Фридриха Этти. Кесарина бледно улыбнулась. В сером вдовьем платье она окончательно превратилась в тень, не смотря на все старания гайянки привести её в соответствующий вид. Можно сколько угодно втирать в кожу морисские масла, делать примочки и пить полезные настои, если нет внутреннего огня, не поможет ничто. После казни Олафа Маргарита погасла, как задутая свеча. - На похороны нам придётся идти обеим, - Маргарита оттолкнулась от косяка и подошла к своей даме. – Я боюсь, что после и тебя у меня отберут. И Оле тоже… - она замерла, а потом с неожиданной силой вцепилась в плечо Анэстии: - Надо бежать! Сейчас бежать! - Как? – Этти невольно потрогала фамильные холтийские шпильки, которые носила в любой причёске с тех пор, как Готфрид слёг. Смешное оружие, женское, но с ними спокойнее. Убить она не сумеет (хотя те самые холтийки убивали только так), правильного яда, чтобы смазать остриё, в Дриксен не найти, но глаз выбить смогла бы, а кое-кому пиратская повязка удивительно пошла бы. Поначалу Анэстия очень боялась, что фок Бермессер припомнит ей «гайифскую усладу», а его приятель-сухопутчик – резкий отказ в усладах, хм, прямо противоположных. «Слухи о свободных нравах гайифских женщин, генерал, сильно преувеличены. Ещё один намек, и обо всем узнает мой муж». «Обо всем уже узнал его командующий, - адмирал Кальдмеер подошел незаметно и тихо, и сейчас напоминал ледяную гору из Полуночного Моря, холодную, жуткую и неумолимую. – Генерал фок Хохвенде, извинитесь перед дамой. Немедленно». А чуть ли не на следующей неделе они ушли… большинство – чтобы не вернуться. …Но почему-то ни тот, ни другой не вспомнили, хотя именно от них стоило ожидать мелкой, пакостной мести. За оскорбленное достоинство (было бы, что оскорблять…), за уязвленное самолюбие, да и на ком ещё можно безопасно сорвать злость, как не на беззащитной и не знатной вдове? Видимо, этим двоим кто-то сумел втолковать, что пока ещё стоит соблюдать хоть какие-то приличия. Но вот из дворца Анэстию больше не выпускали. - Как отсюда выбраться? – повторила она. - Через кабинет кесаря, - Маргарита опустилась в соседнее кресло, судорожно, до побелевших пальцев, сжала руки. Пробившийся сквозь листву солнечный луч заиграл на выбившемся из косы завитке. – В женских покоях тоже есть тайных ход, но там сейчас принцесса. Этот ближайший. - Нас охраняют, - Этти уже прикидывала возможности. - Один или два гвардейца? Их можно обмануть или уговорить, - в глазах Маргариты появился живой блеск. – Надо уходить отсюда! - Ночью, днем кабинет занят. Регентом, - Этти наморщила нос. – Вряд ли он даст тебе спокойно открывать тайные двери. Странно, ещё день назад, ещё вчера она готова была терпеливо дожидаться подходящей возможности, действовать хитростью, а сегодня сама поддержала наибезумнеший план. Ночью? Обманывая гвардейцев? К тайному ходу? Да, да, четырежды четыре раза да, только бы оказаться подальше от этого дворца! Смутное, непонятное, болью тянущее под сердцем беспокойство после слов Маргариты обрело вид и форму. Бежать! Бежать из этого прОклятого города, пока не стало слишком поздно. Здесь даже играющее на листве солнце кажется тусклым, ненастоящим, выцветшим… как блики на болотной воде, а под ней – заполненная грязью бездна. Булькающей, отвратительной, медленно закипающей грязью. - Этти… - Маргарита дотронулась до её руки, в серо-голубых глазах застыли испуг и непонимание. – Мне это кажется? - Нет, - Анэстия прислушалась и почувствовала, как сердце ухнуло куда-то в живот. – Стреляют. И… и близко. * * * Занявшийся пожар днем не разглядеть, а вот дым где-то на границе дворянских кварталов из окна её кельи было отлично видно. Пару дней назад что-то в городе не понравилось пожилому монаху, больше похожему на отставного офицера – и он увёл Марту из города в Адрианклостер. Здесь приходилось таиться и поменьше ходить по коридорам, зато сгинули надоевшие хуже горькой редьки парик и набитые под корсет тряпки. Марта вновь была собой. Марте было плохо. Казалось бы – отца спасли, они в безопасности, а недавно пришла весть, что и Бермессер на кого-то… на Бешеного Вальдеса, надо думать? – нарвался. Но у Марты душа звенела, как перетянутая струна на любимой арфе. Тронь – и порвется. Тронь – и прорвется… что? Девушка металась из угла в угол, налетая то на стол, то на край кровати и шипя от досады, и чувствовала, что скоро не выдержит. Ей хотелось вжать голову в плечи и бежать из Эйнрехта, бежать, бежать и ещё раз бежать, как можно быстрее и как можно дальше. В аббатстве Ордена Славы это чувство заметно стихло, но никуда не делось. Аббат внимательно выслушал сбивчивые объяснения гостьи и попросил пересказать то же самое странствующему епископу Луциану. Тот тоже выслушал и велел предупредить, если что-то в ощущения что-то изменится. Марта последний раз бросила взгляд на непонятный дым, резко выдохнула и выбежала за дверь, на ходу закутываясь в тонкий летний плащ. Отец Луциан нашёлся в центральной трапезной, сейчас пустой и гулкой. - Что с тобой, дочь моя? - Всё плохо, - с ходу заявила дочь. – Надо уходить. - Тебе? - Всем, - Марта прикусила губу. – Всем, кто может. Я не знаю, как объяснить… просто то, что шло, уже дошло, оно здесь. Вы не знаете, что в городе? - В городе бунт, - медленно произнес священник. – Гвардейские части штурмуют дворец. И боюсь, что агарисские погромы покажутся нам невинной портовой дракой. Последнюю фразу он сказал куда-то в пространство, словно не с Мартой говорил, а сам с собою рассуждал. Девушка смотрела на строгого красивого человека в сером балахоне, под которым наверняка и удобная для боя одежда, и оружие от чужих глаз спрятаны. Смотрела и вспоминала, как его беспрекословно слушались, как сам аббат ходил с ним советоваться. Странствующий епископ, как же. Сам магнус Аристид, который ушёл из Агариса, громко хлопнув дверью перед носом всего конклава, не простив им смерти своего предшественника. Он ушёл, а мориски пришли… но что пришло в Эйнрехт? - Ваше высокопреосвященство, - Марта пыталась говорить твердо, но голос против воли подрагивал. – Там осталась Маргарита. То есть Её Величество. И Ольгерд. И… - …И госпожа Цвайер, я помню, - он не поправил Марту и даже не удивился. – Мы делаем всё возможное. Ты права, из города придётся бежать. Если удастся их спасти, будете уходить впятером – ты, дамы, принц и сопровождающий, которого я вам дам. - А… вы? - Мы останемся, - адриановец сжал губы, внезапно напомнив Марте отца. – Выводить тех, кто не успел уйти раньше. Марта опустила голову. Посмотрела на сжатые кулаки. Решение пришло само. - Вы говорили, - а вот теперь и голос не дрожал, - что в Адрианклостер найдётся всё необходимое. Мундир младшего офицера флота у вас тоже найдётся? Со знаками различия Западного флота, - помолчала и улыбнулась дрогнувшими губами: - С Северного я мало кого знаю. Если не удастся их спасти, она тоже останется. В конце концов, стрелять она умеет хорошо. Аккуратно сложенный мундир – иссиня-чёрное полотно, тонкий белый (ещё даже не серебряный) кант, светлая рубашка, белоснежный шейный платок. А поверх лежат плотные бинты и ножницы. Марта прерывисто вздохнула и принялась расшнуровывать платье. Удобные все-таки штуки – шнуровки впереди. Пёстренькое летнее платьице ярким пятном легло на деревянный пол. Марта подняла и по привычке аккуратно расправила, повесив на спинку стула. Сверху уложила нижнюю сорочку. …А в мужское одеваться гораздо удобнее и быстрее, надо признать. Правда, утянуться с первого раза не получилось, но Марта и с этим справилась. Поверх белья – штаны, сапоги, китель. Вот всё и готово. Нет, ещё не всё. Не бывает фёнрихов с косами мало не до колен. Зачем-то Марта отрезала от неиспользованного бинта две тонкие полоски ткани, вплела и перетянулась косы пониже подбородка. Старательно выровняла перед зеркалом. В зеркале отражалось бледное пятно – это у неё лицо сейчас такое? Девушка подержала в руках ножницы. Одно движение – и всё, пути назад не будет. - Я дочь Ледяного, - сквозь зубы произнесла она. – Я должна, значит, смогу. Ножницы щёлкнули и зашелестели, разрезая волосы чуть выше завязок. * * * - Нет! К окну не подходите! – Анэстия ловко перехватила Маргариту за рукав и буквально оттащила обратно к двери в главный дворцовый коридор. – Там бой уже почти во дворце, случайная пуля – и что?! Маргарита обернулась, хотела что-то сказать и передумала. Наверное, потому что в руку матери вцепился испуганный принц. - Всё, уходим. Этти подняла с пола заранее увязанный тючок с самым удобным из дорожных платьев Маргариты, ей самой через плечо перекинула сумку с двумя шкатулками. К побегу она начала готовиться давно и основательно, по собственному опыту полагая, что без шапки в ночь холодную бегут только законченные дуры. И заканчиваются они, как правильно, печально. - Надеюсь, там стоит кто-то не без совести. - Надеюсь, там вообще никого не стоит! – Этти взялась за ручку. Не повезло – за дверью всё-таки стоял охранник. Совсем молоденький, наверняка только-только принятый в дворцовую гвардию мальчик, светловолосый и отчаянно синеглазый. На лице обернувшегося к двери гвардейца было крупными буквами написано желание бежать на помощь к своим, но приказ же. - Где их высочества?! – не давая юноше опомнится, налетела с вопросами Этти. - В малом тронном, - бездумно ответил гвардеец. - Отлично, - шепотом произнесла Маргарита из-за спины Анэстии. А после… тихая, запуганная, никогда никому не возражающая Маргарита просто пошла вперед. Подняв голову и глядя вперед и чуть вверх, поверх головы гвардейца. И парень от неожиданности посторонился. Этти нервно обернулась к окнам, перехватила тючок поудобнее и пошла следом. Опешивший юноша пристроился в хвост процессии. Правда, после того, как Маргарита быстрым шагом миновала два коридора, он робко попытался возразить: - Но малый тронный в другой стороне… - Я знаю, - коротко ответила Маргарита. Даже не обернулась. Шум боя нарастал, и все четверо невольно ускорили шаг, теперь они почти бежали. На пути не попадалось никого. Слуги спрятались или сбежали, все, кто мог, отбивался, кто-то находился рядом с принцем и принцессой… От этого происходящее казалось дурным сном, но пробуждения не было и быть не могло. Солнце спряталось за тучу, многоцветная мозаика потускнела, Этти бросила взгляд и тряхнула головой - увидела, что камень покрылся налётом зеленой плесени. Нет, показалось. - Но Ваше Величество! – попытался воззвать юноша. Маргарита, уже взявшаяся за золоченую ручку двери кабинета, резко повернулась и срывающимся голосом выкрикнула: - Вы – из гвардии? Клятву давали?! Так спасайте своего будущего кесаря! Ольгерд снизу вверх, с упреком, посмотрел на увязавшегося следом гвардейца и крепче обхватил материнскую руку. Анэстия сквозь зубы добавила: - А их высочества взрослые люди, сами о себе позаботятся. И в этот момент противоположная дверь распахнулась, едва не сорванная с петель. За дверью торжествующе взвыли. …Нет, это были не люди. Язык не поворачивался назвать это людьми. Вытаращенные, побелевшие, безумные глаза, оскаленные рты, озверевшие морды, эти были бы страшны, даже не будь в их руках оружия. Но оно было. Синеглазый мальчишка судорожно сглотнул и сам втолкнул в кабинет окаменевшую от ужаса Маргариту. Анэстия скользнула следом, каким-то чудом не уронив то, что несла. Кесарина уже прижималась к стене, лихорадочно отсчитывая нужную панель с нужной завитушкой. От выстрела за спиной гайянка вздрогнула. Второй… всё, перезаряжать пистолеты некогда, не успеет, придётся отбиваться в рукопашной. Этти беспомощным взглядом скользнула по украшенной дорогим оружием стене… и вдруг уронила на пол свой тючок, впихнув самодельную лямку в руку Ольгерда. - Дотащишь? Принц очень серьезно кивнул и тут же потащил – сначала к матери поближе. Анэстия без колебаний забралась на диван, оперлась одной ногой на спинку и всё-таки дотянулась до намеченного – до тонкого длинного копья. Снятое со стены, оно оказалось выше её самой, железный наконечник составлял почти половину длины. Анэстия взвесила оружие в руке. Надо же, лёгкое. Маргарита удивленно смотрела на неё от стены. - Открывай быстрее, - бросила гайянка и побежала через кабинет обратно к двери. Стоило благословлять вдовье платье хотя бы за то, что под него не нужно было утягиваться в корсет до потери дыхания, и она могла бегать туда-сюда. - Уходите! – гвардеец ловко швырнул бесполезный пистолет в катящуюся на них толпу, попал в чью-то морду, бегущий споткнулся. Толпу это не остановило – стоптали, но полминуты он выиграл. Ещё полминуты жизни… - Вместе уйдем! – Этти выставила своё оружие вперед. Нормальные люди должны были это заметить. Должны были понять, что преимущество в длине заметное, пусть даже в неумелых женских руках. Не заметили, не поняли, и Этти сама не поняла, в какой момент древко в её руках дёрнулось под уже неживой тяжестью. Она шарахнулась назад, рядом отбивался гвардеец, бледный и сосредоточенный. Счастье, что дверь намного уже коридора, счастье, что обезумевшие – кто-то в гвардейских мундирах, кто-то в обычной городской одежде, кто-то вовсе из дворцовых слуг – перли вперед бездумно. Поперек входа выросла жуткая баррикада из мертвецов. - Сюда! – крикнула Маргарита. Нашла всё-таки свои тайные рычаги. Парень отпихнул Этти назад, точным пинком окончательно заклинил полуоткрытую дверь и за руку потянул гайянку к открывшемуся входу. …По лестнице вниз ссыпались едва не кувырком. На верхней площадке парень выхватил у Этти копьё, воткнул в пазы потайного механизма и оставил так, поперёк входа. Теперь в каменную плиту можно было колотиться до посинения – её взял бы только порох. В кромешной темноте слышалось только судорожное дыхание. - Не швабра, но сгодилось, - с истерическим смешком сообщила в темноту Этти. Приступы неуместного хохота её буквально душили. – Хорошая штука. - Это не штука, это гальтарский пилум, - подал голос Ольгерд. – Его моему… - пауза, словно принц что-то подсчитывал, - прапрадеду подарили. Он редкое оружие любил, - ещё пауза и смущенное: - Я в книжке прочитал… Теперь прорвало всех. Трое взрослых сидела на полу тайного хода, отгороженные от чего-то непостижимо жуткого одной лишь каменной стеной, и хохотали. Все, даже Маргарита. Она-то первой и опомнилась. Пробормотав сквозь приступы смеха: «Я сейчас, тут должно быть где-то…» - встала и зашарила по стене. Щупала древнюю кладку она недолго, почти сразу же наткнулась на то, что искала. Что-то защелкало, по успевшим привыкнуть к непроглядной темноте глазам больно ударили вспышки искр, потом занялся фитиль. В неглубокой нише стоял раскрытый фонарь. Маргарита осторожно и тихо закрыла его и взяла в руку. - Надо идти. - Надо, - Этти огляделась и поняла, что Ольгерд её тючок честно тащил. По полу, собирая всю пыль. Отобрала его у мальчика, бросила опасливый взгляд наверх и спросила: - Мальчик, тебя хоть как зовут? - Вильгельм фок Ило, - он тоже поднялся, подобрал шпагу, оглядел и принялся оттирать платком. Бросил испакощенную ткань на пол. – И я не мальчик! - С ума сойти, кто кого спасает, - Анэстия только и смогла, что развести руками. Семья фок Ило традиционно поддерживала Фридриха, логичнее было бы этому… Вильгельму быть там, наверху, и прикрывать собой его допрыгавшееся до бунта высочество. А вот надо же. - Пойдемте, - настойчиво повторила Маргарита. …По каменной кладке чуть ли не гальтарских времен плясали тени. До окончательного спасения надо было ещё дойти.