мы были друзьями

Мы были друзьями. Наверное, даже, лучшими друзьями, еще с самого детства, с тех самых пор, как моя мама встретила свою бывшую одногруппницу и они стали общаться снова. Как же они радовались, что их детки общаются так же хорошо, как и они когда-то. А я, маленький, несуразный, семилетний парнишка глядел на него большими глазами и тянул лапу восьмилетнему ему, поражаясь его ямочкам на щеках от слишком яркой и теплой улыбки. Мы были друзьями. Везде вместе, хён помогал мне с учебой, когда я в двенадцатилетнем возрасте начал испытывать проблемы с физикой. В школе он постоянно был где-то рядом со мной, шутил, веселил, и одноклассники сначала завидовали, что у меня есть такой крутой хён, а потом смеялись, что мы реально как парочка, везде друг за другом. Хён вытаскивал меня на выходные на прогулки, раз в месяц мы вместе покоряли Намсан, а Хондэ стала нашим вторым домом. Хён танцевал, а я заводил народ шутками и веселыми разговорами. В семнадцать хён встретил свою первую любовь. Самую светлую и чистую, как ему казалось, самую сумасшедшую и накрывающую с головой. Теперь мы не были «неразлучной парочкой». Теперь Намсан покорял я один, потому что у хёна по выходным кино и кафе, а на Хондэ она неизменно сидела напротив него, влюбленным взглядом преследуя каждое его движение. Она звала его «Хосок-а» как-то чересчур противно и приторно, когда я произносил это намного мягче и с большей заботой, а вскоре и мое любимое «Хосокки-хён» сменилось каким-то чужим и неизвестным «Хоби-хён». Это она его так назвала, а Хосоку слишком нравилось, чтобы иметь что-то против. Наши совместные прогулки теперь можно было пересчитать по пальцам, а с каждым днем я становился все больше и больше хмурым, стоя на перемене от них в стороне. Больше никто не смеялся, больше никто не старался подколоть меня на тему хёна, услышав один раз, как я сорвался на одноклассника, накричав на него и приправив сверху отборными матами. Влетело мне тогда, конечно, сильно, но это стоило того. В свои семнадцать я понял, что все пропало. Хён уже не хотел учиться, он хотел проводить все свои вечера с ней, все свое время, каждую секунду. Восемнадцатилетний Хосок уже хотел семью, срочно и прямо сейчас, рассказывая мне, что: «Секс — это на самом деле очень крутая вещь, Тэхен-а. Намного круче любой самой классной компьютерной игры». А я злился чертовски, отвечал односложно, а скоро меня тошнить стало от одного только вида этой «Моей единственной». Я хотел, чтобы она исчезла, хотел, чтобы она растворилась, пропала, просто ушла куда-нибудь! Бросила Хосока, жестко, чтобы он навсегда разочаровался в девушках! Чтобы он был… со мной? Эти мысли грели меня холодными вечерами в одиночестве, но после этого я чувствовал себя конченой мразью. Я не понимал, что со мною творится, я не хотел об этом думать, не хотел признавать или же обмозговывать. Я чувствовал, что что-то идет не так, не так, как должно было быть, особенно, когда во сне я начал видеть прелестные ямочки от широченной улыбки и чуть вьющиеся каштановые волосы. Длинные пальцы с узкими ладонями и тонкими запястьями, которые гладят меня по лицу. Темно-карие глаза, которые смотрят на меня так же, как и на нее… нет, не так же. В его взглядах ко мне больше чувств. Хотя, куда уж больше. Мы были друзьями. Мы были лучшими друзьями, даже, наверное, пока я не понял, что влюбился в Хосокки-хёна по уши. Он закончил школу раньше меня и пропал. Я захлебывался слезами на его выпускном, и, хотя мы больше и не общались как раньше, так же близко и часто, хён обнял меня, а я без конца извинялся, шептал тихое и сопливое «прости» ему куда-то в шею, понимая, что все. Точно, все. Наша эра закончилась, я все еще школьник, а у него девушка, дальнейшая учеба, взрослая жизнь, и я в прошлом, милый тонсэнни, о котором было забавно заботиться. Хён пропал из моей жизни, а я пытался пережить тяжелейшую потерю. Можно же было просто написать, спросить, как у него дела, но… еще тогда, на выпускном, я видел в его глазах, что он прощался со мной. Он осторожно вытер мне слезы с щек, глянул мне в глаза и улыбнулся своей самой солнечной улыбкой, на которую он был способен. Я разрыдался еще сильнее, но от понимания, как же мне сейчас хочется поддаться вперед и впиться в его губы. Целовать жадно, напористо, прижать к себе близко-близко и никуда и никогда не отпускать. Я отвратителен. Мы были друзьями. До тех пор, пока я не напился. В первый раз в своей жизни напился в какой-то подворотне, глотая слезы и заливая в рот соджу. Напился не до беспамятства, а до нечеловеческой решимости и убивающей скуки, что растекалась по венам. До выжигающего все внутри одиночества. До хриплых всхлипов «Хён» в трубку в первом часу ночи. Летняя ночь слишком жаркая, алкоголь распалял еще сильнее. Как я осмелился набрать его номер телефона спустя месяц — не знаю, я просто позвонил, набрав его по памяти. Хосок долго не отвечал, а потом молчал в трубку, слушая мой пьяный и слезливый бред, как же мне плохо, какой я отвратительный, и как же сильно я по нему соскучился. Он долго молчал, слушая мои всхлипы, и вздохнул. — Тэхенни… — меня буквально затрясло от его хриплого шепота и такого обращения, — ты пьян? Я что-то угукул в трубку, утирая нос, а хён снова вздохнул и назвал адрес. А ведь я даже не знал, что он съехал. Возможно, он теперь живет вместе с ней, возможно, он и правда не думает никуда поступать, возможно, он уже и забыл своего непутевого тонсэна за какие-то чертовы полтора месяца. Последний поезд метро встретил меня пустотой. Пара остановок и покачивающийся из стороны в сторону школьник, в обнимку с бутылкой соджу, шагал к незнакомому дому. Мы были лучшими друзьями. Наверное, отчасти, из-за этого хён ждал меня на лавочке у своего подъезда. Растрепанный, в домашних шортах и не застегнутой клетчатой рубашке, от чего у меня перехватило дыхание. В отличие от меня, хён следил и следит за собой, и его мышцы не раз туманили мне разум. Я упал на лавку рядом и молчал, а Хосок забрал у меня бутылку, глянул как-то виновато и тихо спросил: — Как дела? — неуверенно улыбнувшись. Я кусал губы и сдерживал в себе слезы. Пожал плечами и опустил взгляд, а хён начал рассказывать что-то тихо, бессвязно, иногда прикладываясь к бутылке, в которой осталось не так много. Я знал, что хён всегда был против гомосексуалистов. Строго и неоговорочно, а от этого становилось немного больнее. Хотя, я не считал себя геем, я просто…любил Хосока? Он не мог не замечать мой жадный и ревнивый взгляд, ну не мог же, да? Он начал говорить о том, что не понимает, почему мы так отдалились друг от друга, почему перестали общаться, почему я не писал даже, не ответил на приглашение его мамы об ужине, и еще много чего спрашивал, а я тихо смаргивал слезы, которые редкими каплями текли по щекам. — Да что с тобой происходит-то, Тэ? — не выдержал хён, вскрикнув. Схватил мое лицо за подбородок и повернул к себе, а увидев мокрые щеки и вовсе растерялся. — Тэ… что случилось? — спросил он, осторожно стерев новую слезу с моей щеки. Он выглядел испуганным, а я улыбнулся и просто ответил: — Я люблю тебя. Это вышло так просто, так легко, как будто так и нужно. Хён улыбнулся как-то боязно, мол, спрашивая: «Ты…чего? Прикалываешься, что ли?» Мы были друзьями. Он должен понять меня! Он обязан принять меня, мы все детство провели вместе! Мы столько всего пережили! Он видел, как я рос, он сам «приварил» меня к себе, его никто не просил об этом! Алкоголь бурлил в крови, адреналин накрывал с головой, и я подался вперед, впиваясь в губы хёна самым отчаянным и страстным поцелуем, на который был способен. Оторвал его руку от своего подбородка, и одной рукой захватил оба его запястья. Немного больно, даже, наверное. Вторую руку положил ему на затылок, сжимая волосы у корней так сильно, что, такое чувство, что еще чуть-чуть, и вырву их. Я видел удивленные и шокированные глаза Хосока, чувствовал его губы, которые от моего напора немного покраснели и распухли, и это было слишком очаровательно, чтобы останавливаться. Хён был слишком в шоке, чтобы что-то сделать, а мне так хотелось, чтобы он ответил, чтобы хотя бы глаза закрыл! Хосок дернул руками, и я от неожиданности раскусил его губу до крови, тут же зализывая. Хён дернулся еще раз, потом еще, но я крепко держал его затылок и руки. В какой-то момент я открыл глаза, и увидел в глазах напротив такую ярость… опешил, а он этим воспользовался. Оттолкнул меня с такой силой, что я повалился с лавочки на асфальт, разодрав футболку и лопатки. Не успел я опомниться, как хён сел на меня сверху и ударил, больно приложив затылком об асфальт. Потом еще раз, в ту же скулу, потом еще, и еще, зарядив по носу, из которого тут же хлынула кровь, и еще… Потом тяжесть его тела неожиданно пропала, левый глаз уже успел немного заплыть, на губах я чувствовал вкус крови и, до сих пор, вкус губ Хосокки-хёна. Он стоял рядом со мной, его заметно трясло от ярости, а пальцы его были в моей крови. Хён не понял и не принял. — Н…н-не приближайся ко мне, — трясущимся голосом сказал он, — больше. Никогда. — несмотря на дрожь это звучало твердо и чертовски злобно. А потом он ушел. Мы были друзьями. Мы были, даже, наверное, лучшими друзьями. Пока я не поцеловал Хосока.