diamonds 'n' rust

No one lives forever, But thatʼs no reason to give up… Это происходит в два часа ночи. Чонгук не спит, потому что у него нереальный завал с документацией. Неучи-работники умудрились перепутать всё на свете, и поэтому ему пришлось взять отчёты на себя. Ну и кто, если не он? Не впервой, зато завтра в офис ехать не придётся. Когда он слышит какие-то звуки снаружи, то буквально вскакивает с места, не понимая, что происходит. И облегчённо вздыхает, когда хриплый голос за воротами оказывается голосом Тэхёна. Вопрос «почему он пришёл так поздно?» отпадает как-то сам собой. Не это важно. Тэхён стоит прямо перед ним, рукой оперевшись о стену. Вид у него какой-то потрёпанный, волосы спрятаны под капюшоном, а взгляд рассеянный, туманный. Какое-то дешёвое пойло бьёт Чонгуку в ноздри мгновенно, заставляя поморщиться. — Да ты на ногах еле стоишь, боже, — произносит Чонгук, всматриваясь. — Как вообще добрался в таком состоянии? На такси, надеюсь? — Такси? У меня нет денег на это, — невнятно отвечает Тэхён. — Пешком? Да ты чокнулся, — качает головой Чонгук. В следующее мгновение он охватывает плечи парня и пытается провести его внутрь, чтобы закрыть ворота — не разговаривать же им так, в свете фонарей и под звуки жужжащих и пищащих насекомых, так и норовящих укусить. — Я пришёл за рубашкой, — внезапно выдаёт прибывший. — Где она? Нет, к чёрту рубашку. Они подходят к дому, и Тэхён чуть не падает на ступени. Там он и остаётся сидеть, смотря в одну точку. — Почему ты так напился? — спрашивает Чонгук, усаживаясь рядом, оставляя попытки попасть в дом. Хорошо, что ночи нынче тёплые, а ступеньки не такие уж и холодные. — От хуёвой жизни, — весьма философски отвечает Тэхён. А ведь Чонгук добился чего хотел — увидел Тэхёна. Правда, мечтал он его увидеть не таким, не пьяным и не с лицом, с которого никогда, наверное, не сойдёт эта измученность, и уж точно не в такое время. Но какой есть, получите, распишитесь. И успокойтесь уже наконец. Далее следуют всхлипывания: — Суён… Женское имя, что вырвалось из уст Тэхёна, сбивает Чонгука с толку. — Суён сказала, что ему осталось немного. Считанные недели…или даже дни. — Что? Говори понятнее, — устало просит Чонгук, двигаясь ближе. Расстояние — считанные сантиметры, личное пространство нарушено им самим и намеренно. — Он умирает. Он умрёт, оставит меня… — отвечает Тэхён, лишь сгущая краски. — Да кто умирает? Что за Суён? — вспыхивает Чонгук. Вся эта сеть загадок, туманных фраз и недоговариваний его порядком заебала. — Умирает… — как заведённый талдычит Тэхён, игнорируя все вопросы. — Либо ты объясняешься, либо… Второе условие почему-то Чонгуку придумать не получается. Вместо этого он смотрит на лицо Тэхёна, которое уже успело стать мокрым из-за слёз. Плечи парня дрожат, в глазах читается сплошная боль. Тихо качается от ветра китайская роза, кружатся мотыльки у фонарей, а небо раскрашено потрясающими сине-чёрными оттенками. В этом всём своя прелесть, а Чонгук её впервые за долгое время заметил. Но не время любоваться. Совсем не время, когда на пороге твоего дома сидит человек, который плачет, да так надрывно, что собственная кровь в жилах стынет. — Давай же, Тэхён. Выскажись. Может, легче станет. Всё это так не в его духе. Когда он в последний раз пытался утешать людей? Нет, не так, когда он в последний раз искренне интересовался, что там у них? Так сразу и не вспомнить. На ум почему-то приходит случай с Хихён, которая однажды напоролась до беспамятства, а потом ныла о том, как ей хуёво прямо ему в плечо. Чонгук всё спрашивал: «Почему? Что случилось?», а вместо ответа получил обблёванные джинсы. Ну, а эта дура — платье. Когда люди чем-то расстроены, надо их как-то успокоить, так? Чонгук, может, и хотел бы, но он не знает как, всё это такое далёкое от него, он попросту этого не умеет, разучился. Говорить что-либо ещё рано, он не может разобраться, что к чему. Что, если жестами? Ну, приобнять, погладить по спине, предложить воды? Вместо всего этого он говорит: — Ну же, давай. Можешь довериться мне. То ли в алкоголе дело, то ли настал момент для тех самых откровений, которые Чонгук хотел постичь всё это время — не суть. Тэхён начинает рассказывать ему. Глотая слёзы и рвано дыша, рассказывает о том, какую никчёмную жизнь он проживал в Тэгу. В ней было место и задираниям в школе, и семье, которая его не принимала, и людям, которые предали. Ещё в ней было место Тэилю, тому самому парню Тэхёна. Самая важная часть повествования. Тэхён рассказывает и о том, что Тэиль в своё время подсел на наркотики и даже успел слезть. В надежде на перемены пара переехала в Сеул, но мечты о лёгкой и другой жизни быстро разбились. Жильё пришлось снимать и адово пахать, чтобы хватало хоть на дешёвую растворимую лапшу. В бедном районе, у весьма неприятной женщины, которая долгое время отказывалась им эту самую квартиру предоставить. В квартире, где шла исключительно холодная ржавая вода, постоянно вылетали пробки из электросчётчика, протекал холодильник и даже бегали тараканы. Но на грани с абсолютной нищетой парням жить не хотелось, и потому они действовали. Малой кровью им не доставалось ничего... — А потом Тэиль снова подсел, — горько продолжает Тэхён. Плакать он перестал ещё на середине своей истории. — Я, сука, не сразу заметил. Как-то вечером он вернулся, быстро засобирался в ванную, и я увидел всю его истыканную голень... Синяк на синяке, мелкие дырки, кровоподтёки. В предплечья он начал колоться чуть раньше, но умело прятал. — И что ты сделал? — осторожно спрашивает Чонгук. Ему не по себе от всей этой темы. — Устроил скандал, отобрал все деньги, пробовал запирать. Но с нашими дверьми…они же, блять, на соплях держатся! Он стал сбегать. После такого кошмара Чонгук поёживается. Наркомания — всегда страшно, даже не столько для самих наркоманов, сколько для их родных и близких. Никто не хочет смотреть на чужое саморазрушение. — Но это ещё не всё. Он не только начал заново ширяться, он стал наркотики толкать. Представляешь? Бизнесмен хуев. И даже не героин, не мет там!.. Он решил впарить поддельную кислоту некоторым парням. А они не простые оказались, мелкие барыги, но связанные с большими такими дядями. — И что дальше? — Так вот те барыги, кажется, решили сами продукт не пробовать, а сразу метнуться к боссам. Видимо, мой милый парень пиздец как нахвалил товар, а они уши развесили. Большие дяди же сразу просекли, что это наёб, и велели Тэиля как следует проучить. С тех пор мы от них и бегаем. Так вот оно что… Теперь Чонгук всё окончательно понимает. — Я…я с ними договорился, что отдам деньгами, лишь бы Тэиля не трогали. Воровал, влез в кучу долгов, а они требуют всё больше и больше. Они выбили окна, они преследуют, они знают всё… Тэхёна прорывает снова. — А теперь… Суён говорит, что он загнётся. — Кто такая эта Суён? — интересуется Чонгук. И, о боже, его рука гладит спину Тэхёна. Долго же он на это решался. — Это дочка хозяйки нашей квартиры, — поясняет Тэхён сквозь слёзы.— Она работает в наркодиспансере. Она сказала, что у таких, как он, шансов нет… Шансов нет, блять! Шансов нет? О, Чонгук знает, что это такое — понимать, что шансов нет. Знает не понаслышке. И ему тоже почему-то больно. Прямо сейчас. Пальцы почему-то дрожат, а к горлу подступает тошнота. Ещё он знает, что слова поддержки — всё это такая хуйня, которая не помогает. Раны словами не зашьёшь, это как заклеивать пулевые ранения пластырем. — Я…мне так жаль, Тэхён, — тем не менее выдавливает он из себя. — Он умрёт. Мой Тэиль умрёт… Чонгук выносит Тэхёну воды и снова усаживается рядом. — Ты знаешь, какой взгляд у наркоманов, Чонгук? — внезапно спрашивает гость. — Нет. — А я знаю. Он у них пустой. Ты говоришь с ними, а они смотрят так… так, словно перед ними никого нет. Слышат, но не слушают. Обещают, а через час принимаются за старое. В общем, меня для него уже не существует. Я для Тэиля мешающий элемент, которому, сука, вечно что-то нужно. Я враг. Эта ночь определённо запомнится Чонгуку если не навсегда, то надолго. Он чувствует, что должен что-то сделать, как-то повлиять на происходящее. — Я могу как-то помочь? С деньгами? Сколько требуют те парни? И это тоже на него не похоже. Альтруизм, филантропия, милосердие — всё мимо. Периодические пожертвования в детские дома и прочие организации не считаются, да и в этом, скорей, заслуга тёти. Но Тэхён… Блять. Он ведь не просит, чтобы ему помогали. А Чонгук ему никто, чтобы помогать. — Не надо ничего, — вымученно говорит Тэхён. — Мои беды — не твоя забота. Цитирование фразы, которую Чонгук сказал в машине в день их встречи, вызывает противоречивые ощущения. Возможно, он предложит помощь снова, в другой раз, когда Тэхён немного отойдёт и будет трезвым. А они сидят на этих ступеньках до самых первых солнечных лучей. Голова Тэхёна каким-то образом оказывается на коленях Чонгука. Им обоим нужен сон и спокойствие в жизни. *** Чонгук, наверное, может смело идти нахуй со своим желанием дружить. Потому что Тэхёну не до этого. У него умирает близкий человек. Когда такое происходит, всё остальное отходит на второй, третий или десятый план. Потому что после того, как Тэхён проснётся, он отдаст ему эту чёртову рубашку и снова проводит до дверей. И потом они расстанутся, как в море корабли, потому что как вести себя дальше Чонгук без понятия. Потому что он сам до конца не знает, а нужна ли ему эта дружба вообще. Дружба — это тоже чувства, это взаимные ответственность и доверие, общие интересы, готовность к жертвенности. Ещё дружба — это близость. А Чонгука тошнит от одного только этого слова. Если говорить начистоту, близость у него, безусловно, есть. Физическая. Эмоциональная же была когда-то, но она себя изжила. Теперь это что-то непостижимое. Это то, чего он не достоин. Он пытается заглушить свои мрачные мысли за работой. И у него это даже получается. До тех самых пор, когда на пороге его кабинета появляется тот самый человек. С сонным и немного опухшим лицом, таким красивым и убивающим этой самой красотой, поразительной симметричностью и болезненностью. — Доброе утро, Чонгук. Чонгук заснул, проспал каких-то три часа, вечно ворочаясь, выпил кофе и сел за скопившуюся работу. Утро не было добрым, а теперь стало. — Доброе. Похмелье? Тэхён как-то слабо улыбается. — Я, наверное, должен уйти. Прости меня за моё вчерашнее поведение. Я не должен был заявляться пьяным, да ещё и ныть… — Не надо винить себя за это. — Тем не менее, я повёл себя, как последний мудак. Сам себе поражаюсь. И футболку твою ещё забыл, блять. Он замечает горы бумаг, которые лежат на столе Чонгука, и начинает пятиться назад. — Ты занят, а я тебя отвлекаю. Извини. Просто отдай мне рубашку, и я исчезну. Чонгук и рад бы отдать рубашку, но последние слова ему не нравятся. — Давай-ка поедим, для начала, — предлагает он и без всяких других слов спускается на кухню прекрасно зная, что Тэхён хоть и будет мешкаться, но всё равно отправится за ним. И отправляется же. За трапезой разговор как-то не клеится, и Чонгук поднимает ту самую больную тему, которая, несмотря на это, развязывает Тэхёну язык. — Расскажи о Тэиле. Какой он? Да, какой он? Высокий или среднего роста? Какая у него причёска? Какие фильмы он любит? Занимается ли он спортом? Какие вообще люди нравятся Тэхёну? Он производит впечатление парня разборчивого, с высокими запросами. Запросами не в плане чужого материального достатка или чего-то ещё такого, а именно в плане эмоциональной состоятельности. Почему-то кажется, что ему похуй на деньги партнёра и не похуй на него самого, на его здоровье в том числе. — Он весёлый. И добрый. У него такое чувство юмора! А ещё он высокий. Он был баскетболистом… То, с каким блеском Тэхён в глазах описывает своего парня, заставляет что-то внутри у Чонгука сжиматься. А сука, сидящая в нём всё это время внутри и иногда дающая о себе знать, говорит: «Зато с этим блеском на него так уже никто не смотрит». О, Чон Чонгук. Какой же ты всё-таки редкостный мудак. Ты выращен на боли, даже не пытайся спорить — она с тобой навсегда, и злость эта тоже. Бесспорные паразиты, они убивают тебя ежедневно, а ты даже не пытаешься их уничтожить, ты их кормишь, прямо сейчас кормишь. А Тэхён продолжает распинаться, только вот Чонгуку уже не интересно. Неинтересно слушать о том, кто по каким-то причинам смог расположить к себе этого человека, сидящего напротив. Вчера ему было жалко, сегодня — ничуточку. Он человек настроения. — То есть он героинщик? — уточняет он, словно делает это просто так. Нет, не просто. — Ну да, — отвечает Тэхён. — Начинал с кислоты, а там понеслось. — А ты? Ты сам-то пробовал? Тэхён отрицательно качает головой: — Мой максимум — это травка. Да и то, я и с ней завязал. Мы с Тэилем друг другу пообещали, что хватит с нас веществ. Любых. Как выяснилось, пообещал только я. — А его родители вообще в курсе, что их сын ширяется? — Ох, — вздыхает Тэхён. — Они давно умерли. — Вот как. А твои? — интересуется Чонгук. — А мои живые, — хмыкает Тэхён. — Но у нас с ними некоторые разногласия. Да, он ещё ночью нелестно отзывался о своей семье. Но Чонгуку хочется знать больше. — Например? — О, ну знаешь, — резко произносит Тэхён, облизывая губу. — Им однажды не понравилось то, что их пидор-сын привёл домой не девушку, как полагается настоящим мужчинам, а другого пидора. Такой ор стоял… Как ни странно, тема ориентации никогда не была для Чонгука болезненной. Он рос и рос, людей по половому признаку старался не разделять, единственное, что делал — скрывал это от тёти, которая, как ему казалось и как кажется по сей день, могла это воспринять враждебно. Гомофобия казалась ему явлением глупым и необоснованным, но её, к счастью, в его жизни практически и не было. Поэтому он не совсем в силах понять это. Не в силах понять парня, который подвергался издевательствам не только в школе, но и дома, просто за то, что он другой. Этот ебучий мир несправедлив. Ко всем. К каждому. Вместо слов поддержки и сожалений, Чонгук говорит другое: — Как ты вообще справляешься? Я бы не смог. — Иногда мне кажется, — признаётся Тэхён. — Что я держусь из последних сил. И держать меня некому. Чонгук хочет сказать, нет, выкрикнуть: «Да, аналогично!». Но разница в том, что Тэхён, может быть, и держится, а Чонгук действительно не смог — он уже давно упал, провалился и потерялся.