Выше неба

      Дождь нещадно хлестал по лицу, заставляя натягивать мокрый капюшон ещё сильнее. Я молча выругался. В который раз. Но портил и без того никудышное настроение совсем не ливень, а сам его факт. Найти кого-нибудь в такую погоду очень сложно, ведь люди уже, несомненно, попрятались в свои дома, как в норы, уткнувшись в какой-нибудь телевизор или компьютер, а то и просто завалившись спать, как отчего-то принято у них в дожди.       Грязь под ногами беззвучно хлюпала, разлетаясь тонкими брызгами по джинсам. Сейчас важно было одно — найти хоть кого-то.       Просматривая глазами каждый проплывающий уголок, я по привычке достал нож, водя по нему грязным от земли пальцем. Остановился только тогда, когда вышел на улицу, освещённую десятками фонарей. Противная.       Она будто бы была создана специально для того, чтобы люди убегали от меня, прятавшись в жёлто-оранжевом свету. Но именно по этой улице я и любил ходить, на ходу рассматривая беззаботно играющих детей, их родителей и прочих, от которых рука сама по себе уже лезла в карман толстовки, нащупывая рукоять небольшого чёрно-серого ножа.       Сейчас же, как и ожидалось, противная улица встретила меня только пролетающими мимо листьями, сорванными тем же дождём, что так неугомонно барабанил по разноцветным крышам давно изученных мной домов.       Мокрые волосы лезли в глаза; с каждой минутой злился сильнее. Пока я шёл, мной не было замечено ни одной живой или мёртвой души, что просто выводило меня из себя.       — Гниды…       Фонари впереди стали заметно уменьшаться в количестве, уже начали попадаться разваленные дома. Это означало, что улица для «богатеньких» заканчивалась.       По обыкновению, в обычную погоду я бы уже нашёл себе кого-то за десять минут. А то и меньше. Сейчас же всё говорило о неудаче: неутихающий ливень, выходной и наступившие сумерки. Двумя словами — грёбаный день.       С самого утра я мечтал пройтись по какому-нибудь лицу, очерчивая контуры губ, уголком ножа, заставляя жертву молить о пощаде, мычать или кричать. Но особенно мне нравится, когда они твердят, что сделают всё, что я хочу.       Очнись, человек, я хочу выпустить тебе кишки и отправить спать. Вот, чего я действительно хочу, а не какое-нибудь невиданное наследство, крупные тонны бумажек или твоё жалкое тело, которое уже с самого рождения задано командой гнить в сырой земле.       Но из раздумий меня вывело постороннее движение по левую руку. Голова сама повернулась туда, а язык рефлекторно прошёлся по мокрым губам, слизывая холодные капли. Женщина.       Одинокая тень брела вперёд, безуспешно накрывая голову каким-то пакетом, что не могло не дать мне повод усмехнуться. Такой ливень, а прикрывается маленьким пакетиком, словно тот ей хоть как-то поможет. Дура.       Но пока я удивлялся безграничной глупости людей, женщина уже успела уйти далеко вперёд, оставляя после себя цепочку невидимых с этого расстояния следов.       Сейчас я был доволен, предвкушая очередную сладкую расправу, тонну визга, от которого так приятно закладывает уши, и жалких попыток спастись. Однако мне всегда было скучно. Они все слишком одинаковы. Визжат, как свиньи, трепыхаются, как бабочки, пытаются откупиться, думая, что мне это хоть как-то будет интересно.       Теперь я шёл за ней. Редеющие фонари давали тусклый свет, льющийся прямо на мою ничего не подозревающую жертву. Теперь, ускорив темп и почти нагнав её, мог рассмотреть женщину лучше.       Она оказалась молодой девушкой с совсем чёрными от воды волосами, на ногах которой красовались коротенькие жёлтые сапожки, покрытые щедрым слоём грязи. На тонких плечах бедняжки, на правой стороне, туда-сюда моталась небольшая чёрная сумка, явно уже набравшая в себя не один литр воды. Прелесть фигуры демонстрировал тонкий, облепивший тело тёмно-серый или же серый тканевый плащ.       Всё как я любил. Она точно будет плакать и кричать, разнося вдаль жалобные звуки, прерывающиеся высоким, истеричным визгом, что будет захлёбываться в своей же крови, встретив белоснежной шеей остриё ножа.       Убрав мокрые волосы с лица, сделал последние рывки вперёд, быстро сократив разделявшее нас расстояние. Девушка, казалось, ничего не слышала и не видела, кроме самой себя. Оно и не удивительно, если учесть, как воет ветер, волнуя ветви деревьев и заставляя их биться об прозрачные, чёрные окна домов, и хлещет холодный ливень, гоняя по телу табун быстрых мурашек.       Схватив растерявшуюся девушку за руку, я рывком перебросил её через себя, неся трепыхающееся тело к ближайшему фонарю. Она должна видеть моё лицо.       — Что ты делаешь? Отпусти меня! Отпусти! — кричала испуганно девушка, рьяно барабаня тонкими руками по моей спине.       — Заткнись, — шикнул в ответ, уже расплываясь в довольной улыбке, предвкушая каплю веселья.       — Не трогай меня! Отпусти! Помогите!       Продолжавшая кричать девушка замолчала, когда оказалась в грязи внизу. Теперь её губы дрожали так, будто она готова была разреветься в эту же секунду. Впрочем... думаю, так оно и было бы. Если бы вмиг побелевшая бедняжка не посмотрела мне в глаза.       И вот, мы смотрели в глаза друг другу: она, лёжа в грязи, облокотившись спиной о фонарь, и я, присевший на корточки перед ней и вертящий в руках нож, водя по нему пальцами, с которых тонкими струйками стекала кровь.       Карие, испуганные глаза, блестящие и молящие. Единственное, что сказала в эти пять минут девушка, было короткое «не надо», произнесённое ей так, будто она уже умерла. Далёкий, глухой, еле слышный из-за ветра, но показавшийся мне удивительно твёрдым голос.       — Почему? — вырвался вопрос. — Почему нет?       Я широко улыбнулся, следя за реакцией жертвы, которая, услышав мой вопрос, замерла, устремив на меня медленно оживающий взгляд. В глубине глаз, где-то в самом внутри, виднелись угольки пламени надежды, разгорающиеся сильнее с каждой секундой.       — У меня… сын… три года… мама…       Вой ветра перекрывал почти все её слова. Но мне и не надо было всё слышать, чтобы понимать. Однако я всё же придвинулся к ней, нагнувшись и водя по замершей ладони говорившей кончиком ножа.       Она продолжала говорить, уже глядя мне в глаза. Взгляд жертвы то и дело проходился по моему лицу, заставляя улыбаться ещё сильнее, отчего спиной девушка еле заметно вжималась в фонарь, будто пытаясь слиться с ним и пропасть с моих глаз, превратившись в облупленную краску железного покрытия.       — У меня есть только я. И мой верный друг, — склонил я голову набок, чуть надавив на рукоять ножа. — Мне нечего терять.       — Тебя посадят. Ты лишишься свободы и будешь сидеть за решёткой, как в клетке.       Глаза девушки упёрлись тяжёлым взглядом в мои, но с её глаз стекали слёзы, быстро смываемые дождём. Такого я давно не наблюдал. Надо отдать ей должное… не так мучить, как хотел.       — С чего взяла? — усмехнулся, опустив надоевший капюшон вниз и убирая в сторону волосы с глаз. — Сама прекрасно знаешь, что этого не будет.       — Знаешь… ты прав, — она посмотрела прямо перед собой, рукой вытирая смешавшиеся с дождём слёзы. — Мне нечего тебе сказать, чтобы ты не делал этого. Убей меня.       Карие глаза потускнели, а холодная рука девушки дотронулась до моей, сжимавшей в руке нож, что острым концом упирался в её ладонь. Она сама надавила на рукоять, вызывая во мне странные чувства. Мне не было её жаль. Ни капли. Просто это было… непривычно.       Я улыбнулся. Убивать самому одно, но когда твои жертвы лишают жизни сами себя — другое. Однако…       — Кто сильнее, — обратился к девушке, — паук или мошка?       — Паук, конечно, — она непонимающе склонила голову.       — Кто выиграет, — продолжил, — тот, кто сильнее, или тот, кто умнее?       — Тот, кто умнее, — ответила, посмотрев на меня.       — Нет. Тот, кто хитрее, — улыбнулся ей кровожадно и весело в один момент, резко вставая и выбивая из её второй руки так не понравившийся мне предмет.       Она схватилась за ушибленное место, вскрикивая, а серый электрошокер отлетел вперёд, утопая в грязи.       — Я не тупой, чтобы поддаваться на это и верить в такие сказки.       Теперь я надвигался на отползающую девушку, глаза которой были наполнены липким страхом. Она была такой же, как и другие. Просто чуть умнее. Однако со мной никогда такое не пройдёт, потому как всегда слежу за всеми действиями своих жертв. И если увижу левое…       Не стоит. Сейчас эта силившаяся некогда девушка была напугана до смерти. Она отползала и отползала, упираясь утопающими в грязи ладонями. И от этого градус моего настроения повышался, будто мне подливали любимого абсента, горечь от которого ещё оставалась на моих губах.       — Что, уже не хочешь умереть? — усмехнулся я, и под стихающим дождём, тихо стучащим по старому асфальту, мои слова прозвучали глухо.       Вопрос безответно повис в воздухе. Ожидаемо. Но ответа никто не ждал. Я — точно нет.       Девушка попыталась встать, но моя подсечка сбила её с ног, вышибая из головы подобные помыслы. Поднял её, сдавив рукой шею, и широко улыбнулся, чувствуя полную беспомощность своей жертвы, что вцепилась в мою руку, царапая, пытаясь ослабить хватку. Но этим лишь сильнее распаляла меня, заставляя сжимать хрупкую шею сильнее и разжимать, когда чувствовал, что вот-вот жизнь невидимым светлячком упорхнёт от неё.       Сжимал и расслаблял, играя и наблюдая, как тяжело она хрипит. Как дёргает ногами, почти бессильно ударяя по моим своими каблучками. Как до крови кусает губы, пытаясь держаться. Как зажмуривается, представляя, что это лишь её ночной кошмар, способный испариться, когда она вновь откроет глаза.       И от этого зрелища тягучая эйфория прошлась по мне, питая сердце и наполняя душу.       Но девушка резко вцепилась в мои волосы, начиная тянуть в беспорядочные стороны, хаотично размахивая руками в своих попытках высвободится и бежать.

***

      Бежать, чтобы не видеть его. Его лицо, его улыбку. Я продолжала тянуть, а он оскалился, зло ударяя меня о забор. Голова начала гудеть. Всё вокруг медленно плыло, расплываясь тёмными пятнами, сквозь которые пробивались еле заметные светлые полоски лучей фонаря. Я попыталась встать, но мои первые попытки были сразу же пресечены, а перед глазами вновь возникла ужасающая вырезанная улыбка, в свете фонаря казавшаяся чем-то неживым, будто парень внутри был уже давно мёртв.       Его выжженные веки давили на сознание, а изуродованное лицо выбивало дух, говоря о моей участи. Говоря о его жизни, его мире.       Он был сильным, ужасно сильным. Каждая минута кричала об этом ровно так же, как и я, в очередной раз встречая головой деревянный забор, всхлипывая и плача от безнадёжности, потому что к ударам я уже давно привыкла.       Но перед глазами что-то мелькнуло и заблестело сотнями светлых точек, уже прыгающих перед глазами и вытанцовывающих свой победный танец. Нож.       Голодное лезвие, еле прикасаясь, блуждало по моей шее. Я замерла. И единственное, что сейчас слышала, были не слова психа, а бешено стучащее сердце, грозящее силой своих ударов пробить мне рёбра.       Он хотел моей крови, хотел убить. Солёные слёзы потоком скатывались по щекам, которые всё сильнее горячели под натиском пощёчин, что сыпались, как дождь на асфальт, оставляя глубокие трещины, оставляя мысли, которые я так хотела бы, чтобы ушли вместе с моим криком, поднимаясь далеко-далеко. Куда-то туда, где меня бы услышали. Туда, куда после смерти ушёл мой муж, настоящая мать и двое детей. Туда, куда предстоит уйти и мне, проживая последние раздирающие душу минуты.       И единственное, что носилось в сознании — это плач трёхгодовалого ребёнка, оставленного дома и так и не дождавшегося лекарства.       Удар. Ещё один. Я сбилась со счёта. Но и не считала. Я была повсюду, но не здесь. Не здесь и не сейчас. Крики выходили из меня на грани разума.       И из этого оцепенения меня вырвала ужасающая боль. Сталь вошла под ребро, а глаза убийцы бешено сверкали перед моими. Он опалял мою кожу горячим дыханием, водя ножом по спине, оставляя тонкие узоры. Жгучие, вызывающие слёзы узоры.       Псих медленно вытаскивал нож. Он наслаждался моими криками, ловил руки, которыми я пыталась размахивать. Терзал душу, птицей бьющейся в неистовой агонии.       Пот смешивался с дождём и кровью, стекая по телу. Плащ давно был истерзан. Руками я пыталась остановить убийцу; пыталась закрыть рану, из которой сочилась тёмно-красная кровь; пыталась закрыть уши, лишь бы не слышать его тяжёлого смеха.       Он повалил меня вниз. Легко, не прикладывая особых сил. А я упала, будто была тряпочной куклой. Упала и схватилась за рану, но убийца навис надо мной, смотря глазами, наполненными безумной радостью. Удар в живот. Ещё один.       Я стонала от боли и отползала, впиваясь поломанными ногтями в раскисшую землю. Упираясь, пытаясь хоть что-то сделать. Кричала, надеясь, что произойдёт чудо и меня спасут.       Но чудо не произошло. Лишь удары становились сильнее, а смех веселее. И краем глаза я успела уловить лишь быстрое движение рукой, после чего живот пронзила неистовая, нестерпимая, ужасающая боль.       Мой крик утонул в моих же хрипах; в лицо последовал удар, пришедший на область носа. Вырубая, отключая реальность. Оставляя меня задыхаться в этой тьме, содрогаясь и безумно крича, захлёбываясь. Кашляя, глотая свою кровь.       И нож вышел в ту секунду, когда мне показалось, что я умерла. Что хуже уже не может быть. Но я ошибалась.       — Ты будешь такой же прекрасной, как я, — уловила слова психа, теряясь в темноте, пытаясь отползать.       Но я не могла. Кровь лилась, будто река, стекая по телу, окрашивая всё в тёмно-красный цвет и перемешиваясь с грязью. Слёзы капали вместе с кровью, уходя туда же, вниз.       Где-то в самом краю сознания глухо мелькали разные картинки. Роды; настоящие и приёмные родители; любимые дети; любовь, пришедшая после дыры в сердце, оставленной умершим мужем; успехи на работе и мысли о достатке семьи; оставленный с больной матерью ребёнок, ждущий лекарств…       И картинки пропали, сбитые моим криком, раздирающим горло. Нож прошёлся по моей щеке, разрезая, вырывая неистовые хрипы. Боль. Боль. Боль. Она была повсюду.       Чудовище. Разве люди могут быть такими? Но не это пронеслось у меня в голове, а очередная вспышка боли. Он разрезал щёки, улыбаясь, смеясь, радуясь. Что-то говорил, шепча самому себе.       Но я была покрыта пеленой тьмы. Чернеющей, непроглядной и хладнокровной тьмы. Она накрывала с головой. Сознание уходило, а веки тяжелели. И последнее, что мелькнуло перед глазами — ослепительно яркая вспышка света, затягивающая меня и вырывающая из нестерпимых, несравнимых ни с чем мучений, и где-то еле слышно пронеслось:       — Go to sleep.¹