youth

Юнги семнадцать, и он хочет умереть. Называйте это ребячеством, подростковым ангстом, фазой, которую парень через пару лет перерастет - называйте это, как вам будет угодно, но Юнги хочет умереть, и это съедает его изнутри. Смерть кажется Юнги слишком грубым словом, несмотря на то, что, по факту, именно ее он так отчаянно ждет. Поначалу Юнги думает, что именно это ему и нужно. Он смотрит в открытое окно и диким усилием воли подавляет желание выпрыгнуть; вместо этого парень закрывает глаза и представляет, как летит, как ветер свистит в ушах в короткие секунды падения, как его тело разбивается о грубый асфальт и как, наконец-то, он погружается во тьму. Он хочет почувствовать, как ломаются кости, хочет услышать, как раскалывается череп, хочет, чтобы его умирающие нервные окончания сохраняли чувствительность как можно дольше, чтобы позволить ему прочувствовать боль и холод. Он хочет затуманенными глазами увидеть лужи теплой обволакивающей крови, он хочет притупившимся слухом услышать собственный предсмертный крик. Он хочет, хочет, хочет умереть. Порой Юнги думает о другом - по-прежнему о прыжке, но на этот раз с моста. Тут шансы остаться в живых ненамного, но повышаются, но зато какой красивой была бы эта смерть - полет длился бы дольше, но остался бы таким же стремительным. За ним последовала бы долгожданная боль от удара о плотную водяную гладь, но зато насколько бы это было прекрасным - Юнги бы ни за что не закрыл глаза. Парень понимает, что вряд ли бы успел что-то увидеть, но от этого идея не становится менее привлекательной - перед глазами бы мельтешили размашистые водяные брызги, волны; может быть мимо проплыла бы какая-то картонная коробка, брошенная в воду, и Юнги с усмешкой на губах думает о том, что вскоре и его тело стало бы таким же ненужным мусором. Если бы он немедленно не потерял сознание от удара, то начал бы тонуть, и эта мысль кажется тягуче-привлекательной. Юнги представляет, как захлебывается - как вода лезет в нос, рот и уши, как он не слышит ничего, кроме собственного затихающего отчаянного мычания и шума воды. Смерть кажется Юнги слишком обыденным словом, несмотря на то, что, по факту, именно ее он так безудержно желает. Парень смотрит на кухонный нож и, завтракая со всей своей семьей за одним столом, представляет, как берет холодную рукоятку в руки и убивает себя. Как - неважно. Иногда в своих мечтах парень перерезает себе горло; булькающие звуки становятся сладко-убаюкивающими, и Мин спокойно продолжает есть свой завтрак, уняв дрожащие руки. Иногда в своем воображении он рисует другую картину - он хочет вспороть себе живот; нанести столько ударов, сколько получится, пока силы окончательно не покинут его тело. Он представляет, как глубоко пропихивает лезвие себе прямо на уровне печени, а затем наносит удар за ударом, кромсая внутренние органы, превращая их в кашу. Говорят, что первый удар самый болезненный - дальше область начинает неметь, и человек чувствует все меньше и меньше. Это расстраивает Юнги - он хочет чувствовать. Каждый удар, каждое проникновение, каждый порез - он хочет их чувствовать; он боится того, что чувства начнут притупляться; он хочет чувствовать, как пальцы становятся липкими от горячей крови, он хочет видеть, как белоснежную скатерть разукрасят уродливые красные пятна, он не хочет терять сознание. Он не хочет терять сознание - он хочет кричать так долго и истошно, чтобы голосовые связки лопнули, словно натянутые струны. Смерть кажется Юнги слишком тривиальным словом, несмотря на то, что, по факту, именно ее он так искренне вожделеет. Перед школой Юнги затягивает потуже ремень на брюках, и представляет, как проделывает то же самое, только вокруг своей шеи. Парень думает, что идеальным местом была бы его комната - сюда все равно никто не заходит, а с учетом того, что у горничных вечные отпуска или больничные, а его родителей никогда не бывает дома, его вряд ли найдут быстро; может быть его тело за это время уже успеет начать разлагаться, и комната наполнится едким зловонием. Люстра на потолке надежная, а Юнги худой, так что она должна выдержать и не сломаться под его весом. У Юнги дорогой, хороший ремень, и парень, поправляя его на поясе, мечтает о том, что когда-нибудь у него хватит сил обернуть его вокруг своей шеи. Мин хочет почувствовать как не получается сделать нормальный вдох, хочет размахивать руками и ногами, в поисках несуществующей опоры; парень знает, что повеситься тихо не получится, и что инстинкт самосохранения возьмет свое, поэтому дает своему мозгу потешить себя надеждой на то, что у него будет шанс выжить. Юнги хочет слышать свои сдавленные хрипы, хочет почувствовать давление, назревающее в голове, хочет чувствовать, как глаза полезут из орбит от недостатка кислорода; если повезет, то он услышит хруст своей ломающейся шеи. У Юнги много идей - слишком много идей. Он хочет, лежа в горячей ванной, перерезать себе вены так глубоко, чтобы услышать, как рвутся сухожилия, увидеть собственные кости, и ощутить, как раны больно щиплются при контакте с водой. Он хочет наглотаться таблеток, почувствовать головокружение и блевать; блевать, захлебываясь собственной рвотой, хочет тонуть в горьком месиве, разъедающем слизистые оболочки, пока не потеряет сознание. Хочет вдохнуть газ из зажигалки, хочет броситься под машину, хочет упасть под поезд; иногда он хочет просто закрыть глаза и не проснуться. Через какое-то время Юнги осознает, что именно это ему и нужно. Не смерть - темнота. Глубокий сон, из которого нет выхода; черный коридор без двери, открывающей дорогу в свет на другом его конце. По-настоящему Юнги хочет не смерти, а забвения. Он хочет исчезнуть, испариться - так, словно его никогда и не было. Смерть, как решает Юнги, этого не дарит. Ты продолжаешь жить против своей воли - вскрытие, похороны, могильные камни; цветы, воспоминания, слезы. От отчаяния Юнги хочется удариться в по-детски громкую истерику - его разбивает осознание того, что у него нет контроля. Из могилы он не сможет заставить друзей и родных о нем забыть, не сможет уничтожить воспоминания, не cможет утереть слезы. Даже его тело - его собственное тело - и то не будет его слушаться. Оно будет гнить в земле, станет едой для паразитов, а потом превратится в удобрение для почвы и станет дарить жизнь. Ненавистную, осточертевшую жизнь, к которой Юнги не хочет иметь никакого отношения. Поэтому Юнги начинает верить в несбыточное. Он мечтает раствориться - каждый раз, когда парень ложится спать и закрывает глаза, то мечтает, что провалится в мягкий матрас, и с утра в кровати не останется и следа того, что кто-то на ней спал. Поначалу Юнги ждет ночи - ждет тишины, ждет темноты. Но вскоре понимает, что сон не приносит желаемого облегчения. С детства парню снятся иронично, учитывая его состояние, яркие сны, которые он, к своему разочарованию, отлично запоминает. Его сны отвратительно приторны - ему снится смех, солнце, природа, друзья. Ему снится клишированное счастье; ему снится жизнь. Юнги борется с желанием выколоть себе глаза, только чтобы не давать мозгу запоминать окружающую среду, которую он по ночам подсовывает Юнги, как злую шутку, присыпанную сахарным счастьем. Юнги не знает, какому счастливцу повезло настолько, что он может каждую ночь проваливаться в сон без сновидений. С Юнги это случается непозволительно редко, и скоро Мин приходит к выводу о том, что лучше бы этого не происходило и вовсе. Такие ночи дразнят - они заставляют Юнги верить в то, что и на следующую его сознание отключится, позволит хоть на секунду приблизиться к мечте, но этого не случается. Юнги с трепетом закрывает глаза и снова видит сны - ненавистные, красочные, живые. Мин хочет пропасть - убежать, уехать, улететь; умереть. Его до дрожи во всем теле отвращают чужие чувства - он их не просит, они ему не нужны. Ему не нужна чужая любовь, не нужна чужая привязанность, не нужна чужая доброта. Он хочет, чтобы все друзья разом отвернулись от него, по очереди плюнув в лицо. Он хочет, чтобы они его ненавидели - тогда исчезнет пресловутое чувство вины, и Мин с чистой совестью сможет, наконец-то, сдохнуть. - Кто-нибудь, пожалуйста, - шепчет Юнги каждую ночь, давясь слезами. Он умоляет, но не может решить, что значит его пространная просьба. Мин хочет всего сразу - он хочет, чтобы ему в кровь разбили лицо и усыпали щеки поцелуями, он хочет, чтобы ему сказали, что ненавидят, а потом - что любят; он хочет, чтобы его убили, а затем вдохнули жизнь назад. ~ - Ну что, ты пойдешь с нами? - бодро спрашивает Чимин, сжимая ладонь Чонгука в своей. Юнги подавляет импульс презрительно скривиться, вместо этого сохраняя ровное выражение лица. Друзья приходят к нему домой без приглашения, и Юнги в сотый раз жалеет о том, что позволил горничной впускать их в дом, перед этим не советуясь. - Зачем? У вас же свидание. Или вы из тех извращенцев, которым нравится, когда на них смотрят? Чимин и Чонгук, не разнимая рук, быстро переглядываются, и Юнги громко фыркает. - Мы просто хотим, чтобы ты пошел с нами, - говорит Чонгук, игнорируя чужой резкий выпад. - В чем твоя проблема вообще? - Отъебись, - бросает Юнги. Парень запускает руки в карманы, достает пачку сигарет и закуривает. - Куда вы хотите пойти? - В кино, - отвечает Чимин. - На что? - Что будет. - А может Хоби позовем? - спрашивает Юнги, делая глубокую затяжку. - Он не может, мы звали, - говорит Чимин. - Он с Джин Хо. - Джин Хо? Кто это? - Ты не знаешь? - удивляется Чимин, снова переглядываясь с Чонгуком. - Я думал, он первым тебе рассказал. - Про что он должен был мне рассказать? - ровно спрашивает Мин. - И кто, блять, такая Джин Хо? - Она его... - начинает Чимин, но Чонгук тут же его перебивает. - Забей. Никто. Он сам расскажет. Мы сами толком ничего не знаем. - Ладно, - говорит Мин, проглатывая очевидную ложь, и выдыхая ее вместе с дымом в противоположную от парней сторону. - Я иду, только чтобы вы оставили меня в покое как минимум на неделю. Друзья синхронно улыбаются, и Юнги кажется, что его стошнит. Мина не слишком интересуют отношения, которые связывают Чимина и Чонгука. В пятнадцать лет парни перестают стесняться держаться при друзьях за руки, в семнадцать - спокойно целуются. Кто они друг другу и что именно происходит, они не уточняют, а остальные не спрашивают. Юнги хочется думать, что они просто друзья с привилегиями, но парень знает, что это совсем не так. Чонгук и Чимин отвратительно влюблены; их взгляды такие сладкие, что во рту становится приторно, будто только что съел самый сладкий торт. Они - живое подтверждение того, что любовь может быть такой, как в книжках. Они держатся за руки и каждый раз краснеют, будто в первый раз, они жмутся друг к другу и жадно ловят даже самые короткие взгляды. Юнги не знает, что его раздражает больше - их отношения или то, через что друзьям приходится проходить каждый день ради этих отношений. Удивительно то, что в их компании не оказывается гомофобов. Юнги списывает это на то, что Хосок в принципе не умеет что-то ненавидеть, Тэхену и Намджуну просто наплевать, хотя последнему сначала все-таки не нравится эта затея, Сокджин, как любитель розовых соплей, с радостью согласен терпеть рядом с собой любое проявление чужих чувств, а сам Юнги просто из принципа идет наперекор всему, что ему говорят. Парень старательно убеждает себя, что не испытывает отвращения к Чимину и Чонгуку только потому, что весь остальной мир их ненавидит. Если бы в Корее все было наоборот - если бы отношения двух парней были нормой, Юнги уверяет себя в том, что ненавидел бы их. Но все иначе. С детства Юнги слышит, что это мерзость. Что это неправильно, что это ошибка, что это оплошность природы - что такие люди глубоко несчастны и больны, но не заслуживают сострадания. Они заслуживают порицания и ненависти - они слабы; они поддаются мерзкому желанию, которое нужно подавлять. Юнги часто узнает новости о самоубийствах - какой-то айдол сбросился с моста, из-за того, что все узнали о его ориентации; другой - повесился через полтора года после каминг аута. Люди вокруг говорят страшные вещи; звучит тривиально, но другого слова на уме у Юнги нет. Эти слова жестокие, гнилые и очень страшные. Парень как и не понимал в детстве, так и не понимает сейчас, откуда в людях столько яда. Юнги видит то, с какой любовью друг на друга смотрят Чимин и Чонгук и не понимает, как на них кто-то может смотреть с ненавистью. Юнги жаль. Искренне жаль, потому что Чимин часто плачет, и кажется, что слезы постоянно стоят в его глазах. Он плачет, потому что знает, что никогда не сможет познакомить Чонгука с родителями, никогда не сможет взять его за руку и не оглядываться по сторонам, не выискивая в толпе враждебные лица. Он никогда не сможет представить Чонгука как своего парня (слово «муж» вслух Чимин и вовсе не может произнести), не сможет перестать бояться. А страх есть всегда - даже когда Чимин улыбается и смеется со всеми, Юнги видит этот страх. Этот тонкий назойливый червяк, который трепещет где-то в стенках глаз Чимина, искажая зрение парня - Юнги понимает, что Чимин не может трезво смотреть по сторонам; что в каждом углу ему видится опасность. Как-то Юнги замечает, что у Чимина в телефоне нет ни одной фотографии Чонгука, а все сообщения он тут же удаляет. Поэтому Юнги не знает, что он ненавидит больше - любовь или ее последствия. Любовь, которая заставляет плакать и прятаться, но в то же время затягивает все глубже, даря поцелуи и улыбки. Последствия, которые заставляют бояться; Чимин счастливый, но безнадежно запуганный, и Юнги не уверен, что игра стоит свеч. Фильм заканчивается слишком быстро, и Юнги, даже если его очень сильно попросить, не сможет пересказать сюжета. Все время показа парень витает в своих мыслях, наблюдая за тем, как только в темноте кинотеатра Чимин позволяет Чонгуку взять себя за руку. Как только свет начинает зажигаться, Пак немедленно выдергивает ладонь и вскакивает со своего места, как ошпаренный. Снаружи уже вечереет, и Юнги освобождает друзей от нужды произносить неловкое прощание. Парень коротко машет рукой и говорит: - Надеюсь, вам хватило. А теперь отъебитесь от меня, пожалуйста. Желательно надолго. Юнги поворачивается спиной, игнорируя чужое неуверенное «пока», и быстро шагает вниз по улице. Мин быстро достает из рюкзака телефон и выбирает нужный контакт. Хоби? - слегка раздраженно спрашивает Юнги, когда друг поднимает трубку только с четвертого раза. Шуга? - отвечает Хосок, пародируя чужой тон. Юнги слышит приглушенный женский смех, но заставляет себя поверить в то, что это помехи, вызванные плохой связью. Я хочу встретиться. Обычно после этих слов Хосок тут же отвечает согласием и назначает место, но сейчас, к удивлению Юнги, он произносит: Я занят, если честно, - Мин снова слышит пресловутый высокий смех и сжимает свободную ладонь в кулак. - Это что-то срочное? Нет. Забудь, - монотонно говорит он. Юнги, - серьезнее говорит Хосок. - Точно все в порядке? Нет, знаешь что, не отвечай. Дай мне полчаса, - с другого конца доносится неразборчивый шепот, и Чон со смешком поправляется. - Час. Дай мне час. Давай встретимся где-то через полтора часа на заброшке, хорошо? Заброшке? Нам что, десять? Через полтора часа на заброшке, - повторяет Хосок, вешая трубку. Летние вечера, как решает Юнги, очень странные. Есть места, где реальность немного искажается - старые церкви, заброшенные продуктовые магазины, пустые парковки, неработающие маяки, детские площадки ночью, школы во время каникул, аэропорты с полночи до семи утра. Летними вечерами, когда солнце уже село, но ночные фонари пока что не зажглись, появляется такое же ощущение - словно ты погряз в тягучем душном вакууме, и за время, проплывающее прямо перед глазами, можно ухватиться. Почувствовать, как секунды, минуты и часы просачиваются сквозь пальцы, словно песок; вдохнуть заставшее мгновение. Горячий воздух начинает остывать, а вместе с этим начинают растворяться детский смех, гудки машин и галдеж толпы; время, которое, как всем известно, не стоит на месте, летними вечерами замирает. Мин заходит в маленький магазинчик около своего дома, и знакомая продавщица встречает его привычной улыбкой. Женщина, которую Юнги знает с самого детства, постарела. Юнги, взрослея, пропустил момент, когда в её черных волосах начала проглядываться седина, а руки начали покрываться морщинами. Не постарела лишь ее улыбка - продавщица улыбается так же, как и четыре года назад; Юнги понимает, что точно так же как и он не заметил, как женщина постарела, она не заметила, как он вырос. - Как обычно? - спрашивает она, вынимая из кармана ключи. Юнги кивает; продавщица выходит из-за кассы, отпирает закрытый на ключ шкаф со стеклянными дверцами и достает оттуда бутылку виски. Она ставит ее на прилавок вместе с пачкой сигарет и грустно произносит: - И когда ты перестал покупать у меня конфеты... Я делаю это каждый раз только потому, что знаю тебя, Мин Юнги. Не делай глупостей. Мин расплачивается и, уже стоя у двери, оборачивается и врет: - Я очень постараюсь. Честно. ~ Юнги стоит у заброшенной стройки и не может поверить в то, что Хосок действительно выбрал это место. Они не были здесь несколько лет - в последний раз, когда им обоим исполнилось пятнадцать, если быть точнее. Подъемный кран упал пару лет назад, из-за чего стройку хотели разобрать, но ни у кого в итоге до этого так и не дошли руки, так что это место предоставили во власть времени; позволили спокойно разрушаться. Постройки выглядят еще более ненадежно, чем раньше, но Юнги все равно - он подходит к зданию, в которое когда-то забрался с Хосоком, поправляет рюкзак, давящий на плечи, и лезет наверх. Подъем дается гораздо легче, чем в детстве - может тому причиной служит отсутсвие страха, может огромное количество практики, а может - все сразу. Шершавый бетон привычно царапает руки, железные прутья раздирают кожу; когда наступает пора прыгать, Юнги закрывает глаза и отталкивается от пола. Он не слышит привычного смеха, не чувствует знакомых хлопков по спине; он слышит свое тяжелое дыхание и чувствует холод стен. Хосока, как и ожидал Юнги, наверху нет - верить в обратное было глупо, потому что Юнги приезжает на двадцать минут раньше; да и Хосок был занят. Но в глубине души Мин все равно продолжал надеяться на другое - на то, что это был какой-то розыгрыш, и что когда он придет, то Хосок будет сидеть, дожидаясь его. Этого, естественно, не происходит; Юнги неуклюже опускается на пол и достает из рюкзака бутылку. По вкусу виски напоминает Юнги тухлый сироп от кашля, но парень все равно делает большие глотки, перебивая мерзкий вкус сигаретным дымом. Хосок, опаздывая, появляется только через сорок минут. Он молча подходит к Юнги, вырывает из рук наполовину выпитую бутылку и привычно опускается рядом; так, что колени парней соприкасаются. Хосок теплый, но Мину почему-то становится неприятно. Он хочет отодвинуться, убежать; он искренне жалеет о том, что позвал сюда друга, хотя даже не понимает почему. - Тебе нельзя пить, - тихо подает голос Хосок после пяти минут молчания. Юнги фыркает и закрывает глаза. - Хочешь? Ответом становятся тихие звуки нескольких коротких глотков. - Почему ты меня позвал? - спрашивает Чон. - Мне сказали, что нам нужно поговорить. - Кто? - Чонгук и Чимин. - Я не понимаю, о чем они. - Не пытайся меня наебать, - устало говорит Юнги, слыша знакомые нервные ноты в чужом голосе. - Врать не умеешь. - Тут правда нечего рассказывать, - спокойнее отвечает Хосок. - Они делают из этого концерт какой-то. Господи, как тупо-то! Это даже не новость. - Новость? - Не новость это, - настойчиво поправляет Хосок и снова замолкает. Юнги лениво стонет и спрашивает: - Кто такая Джин Хо? Хосок снова отхлебывает виски и выпаливает: - Моя девушка. - И давно вы встречаетесь? - Месяц. Юнги тошнит прямо на его штаны. Все, что парень съел за день - яблоко и немного попкорна в кино, поэтому его рвет немногими остатками непереваренной пищи, виски и желчью; парень блюет, судорожно кашляя, и Хосок быстро поворачивает его голову, чтобы рвота перестала выливаться на одежду. - Блять, - шепчет Хосок, небрезгливо оттирая штаны Юнги собственной ладонью. - Ты же знаешь, что тебе нельзя пить. - Закрой рот, - выдыхает Юнги. Он достает из рюкзака бутылку, набирает воду в рот, полощет его и выплевывает воду в лужу рвоты. - Я в порядке. - Тебе нельзя домой, - говорит Хосок. Парень смахивает с чужого лица остатки того, чем Юнги только что стошнило, и шумно вздыхает. - Будешь у меня ночевать. - Иди нахуй, - шипит Юнги. - Я не собираюсь у тебя ночевать. Отвези меня к Тэхену. Хосок молча достает телефон, звонит Тэхену и после короткого разговора, содержание которого Юнги не слышит, помогает парню подняться и начинает стаскивать его с крыши. ~ Тэхен и Хосок кидают Юнги на кровать; Мин не чувствует ничего, кроме горького привкуса во рту. Парни о чем-то недолго говорят, и Хосок, слабо похлопав Юнги по плечу, уходит. Если бы у Юнги были силы, то он бы схватил чужую руку и до боли вывернул ее. Но головокружение оказывается сильнее, и у Юнги не хватает координации даже на то, чтобы просто поднять голову. - Ну что, малолетний алкоголик, - фыркает Тэхен, когда за Чоном закрывается дверь. - Кому мне докладывать? Полиции или твоему папочке? - Какой же ты мудак, - стонет Юнги. - Я мудак, у которого завтра не будет раскалываться голова, - специально громко отвечает Тэхен. - А ты мудак, который завтра будет согласен отсосать мне за таблетку аспирина. - Мерзость. - Ты мерзкий. - Нет, ты мерзкий. - Почему ты еще не отключился? - фыркает Тэхен. - Потому что я не пьяный, а Хосок - истеричка. Тэхен выходит из комнаты. Вернувшись, он ставит у изголовья кровати ведро и говорит: - На случай, если тебе захочется заблевать мне кровать. - Принеси воды. Пожалуйста. Через пару минут перед Юнги оказывается стакан. Парень тяжело поднимается и делает короткий глоток. - Что опять случилось? - мягче спрашивает Тэхен. - Ты знал, что у Хоби есть девушка? - Ага. Он тебе только сегодня сказал? - Да. - И по этому поводу истерика? - Юнги не отвечает, а Тэхен поднимается со стула и садится рядом с Мином на кровать. - Юнги, что вообще происходит? - Как только выясню - ты узнаешь первым, - заплетающимся языком говорит парень. Юнги снова тошнит.