* * *
Дикин проснулся оттого, что сверху на него капало. Его ужасный хозяин, великий белый дракон Тимофаррар, нависал над ним, роняя голодную слюну. Но Дикин чувствовал себя таким усталым и разбитым, что даже не испугался. — Мастер, если вы съедите Дикина, кто будет читать вам книжки вслух? — негодующе пробормотал он, не открывая глаз, и поглубже зарылся в солому. Тимофаррар не ответил и уронил Дикину за шиворот еще одну особенно холодную каплю. Дикин ойкнул, подскочил и проснулся окончательно. Вместо стен пещеры он увидел денник, еще слабо пахнущий лошадьми, а вместо дракона — сыплющее дождем темное небо. — Это был всего лишь сон, — вздохнул Дикин, и ему стало так грустно, что он шмыгнул носом и промокнул глаза рукавом. Ну и пусть, что старый мастер во сне хотел его съесть! Он бы все равно этого не сделал. Он любил Дикина, потому что только Дикин мог с выражением читать его любимые книжки. Хоть мастер и сердился на него порою, да. И мог даже врезать, особенно когда Дикин играл на лютне и пел. Но Дикин на него не обижался — глухота к прекрасному это несчастье, а не преступление. Воспоминания растревожили душу Дикина. Ему захотелось почтить одой память мастера Тимофаррара, и он принялся лихорадочно разгребать солому. Наконец он извлек на свет драгоценный сверток, где хранились лютня и берет с пером. Нахлобучив берет, Дикин пробежался пальцами по струнам и продекламировал хрипловатым тонким голоском: — Вы чтенье вслух и пироги любили, Пока не встретили героя на пути. Удача изменила — вас убили, И шкуру с вас содрали скорняки. (Пошла она на классные доспехи.) Но ученик ваш делает успехи, И ты утешься, скорбный прах! С Дикином, мастер, вы бессмертны: Стихи и шкура проживут в веках. Издав жалобный звук, лютня умолкла: ее напугало мощное рычание в животе Дикина. Наверное, там сидел тигр. Дикин затих, надеясь, что зверь забудет про его существование, но тот рычал все громче и громче. Он ужасно оголодал, а покормить его было нечем: у Дикина не осталось ни корочки хлеба, ни яблочного огрызка, ни кусочка заплесневелого сыра. Конечно, великим поэтам в юности положено претерпевать горести и злоключения, но горести Дикина оказались особенно злоключительными, а злоключения — горестными. И все из-за того, что он был не просто бардом, а бардом-кобольдом. Да, кобольдом! Маленьким, чешуйчатым, хвостатым и острозубым. Он немножко припахивал псиной, а когда волновался, его голос срывался на тявканье. Сородичи Дикина тоже лаяли и оставляли после себя запах псины, когда совершали набеги на фермы, убивая крестьян, воруя детей и кур, — этого хватало, чтобы люди ненавидели несчастного поэта. Они не думали, что Дикин, вкусив искусства, стал выше подобных преступлений: тявканье и чешуя перевешивали лютню и берет с пером. Но как только Дикин наловчился уворачиваться от пинков, жизнь стала вполне сносной, а в большом человеческом городе Глубоководье дела поначалу пошли совсем хорошо. Здешним издателям было все равно, с кем заключать договор — с эльфом, кобольдом или умертвием, лишь бы книга хорошо продавалась, а уж роман Дикина имел все шансы стать событием сезона! Правда, заплатили ему куда меньше, чем он надеялся, и даже меньше, чем он рассчитывал, но чем не пожертвуешь ради звания первопроходца кобольдовской литературы? И вдруг веселый город стал местом страха и смерти, а Дикину опять не повезло оказаться меж двух огней. Он сильно сомневался, что темные эльфы захотят послушать его песенки, но и защитники Глубоководья теперь преследовали и уничтожали всякое подозрительное существо. У Дикина еще оставались деньги, но никто не хотел честно обходиться с кобольдом и с его медяками. Едва-едва он отыскал в городе безопасное местечко, брошенную конюшню возле сгоревшей гостиницы. Дикин переждал здесь несколько ночей, но потом у него закончились последние припасы, и даже мышей было не поймать. Тигр в желудке взрыкнул снова: сначала свирепо и протяжно, затем тоненько и тоскливо, словно котеночек. Дикин начал икать. Он снова полез в солому за тощей матерчатой сумкой, вытащил и раскрыл большую книгу. Совсем ненадолго взгляд Дикина задержался на ярких картинках и красиво выписанных виньетках, а потом кобольд оторвал от страницы тоненькую полоску пергамента и положил в рот, пытаясь хоть как-то унять голод. Другие листы тоже имели обгрызенный вид: автору уже не в первый раз приходилось утолять голод собственным творчеством. Чернила были горькие и противные, пергамент немногим лучше, но совсем плохо было на Дикиновой душе. Он скучал по госпоже Феос. Старый мастер, конечно, был поосновательнее, зато госпожа Феос не гоняла его шипастым хвостом по всей пещере и не рыгала ему в лицо. И еще от нее хорошо пахло (ну, не после ожесточенного боя и трехдневного перехода по пустыне, конечно), и у нее были теплые руки, которые так приятно трепали Дикина по макушке… Кобольд уже привычно подставил лапу, чтобы крупные и тяжелые, как катышки соли, слезы не капали на страницы, потом утер глаза, нахлобучил берет, закинул за спину мешок и отправился на промысел.* * *
Последние недели небо Глубоководья затягивал дым от пожарищ, а сегодня из-за сыплющих дождем туч совсем трудно было понять, ночь сейчас или день. Улицы опустели, в окнах не теплилось ни огонька — город словно вымер. Только ворона с унылым упорством долбила клювом «морозильник»: хоронить мертвецов было некогда и, чтобы избежать эпидемий, тела сваливали в кучи, замораживая их заклинаниями. Сквозь мутный лед то здесь, то там проглядывали искаженные смертью лица и морды недавних противников, но Дикин давно перестал их бояться. Мелко семеня лапами, он перебежал через маленькую площадь с пересохшим фонтаном, юркнул за «морозильник», еще раз зыркнул глазами по сторонам и глубоко втянул ноздрями воздух. К запахам сырости, мокрой гари и нетающего льда вдруг примешался слабый, но явственный аромат жареного мяса. Ноздри Дикина заработали усердней. Разумеется, никто не поделится жарким с Дикином, даже если он попросит очень вежливо, но где готовится мясо — там жилье или таверна, там мусорные кучи, полные вкуснейших объедков! Зачарованный приятными мечтаниями, кобольд позволил аромату повести его по темным улочкам. Запах становился все сильнее, все слаще… но теперь он неприятно отдавал горелым. Тканью… и кожей… и волосами. — Фуууу! — выдохнул Дикин. Пожалуй, в этот момент его душу наполнило скорее разочарование, чем ужас. Открытого окна кухни, из которого доносилось бы шкворчание мяса, не было. И бака со вкусными отбросами — тоже. Зато была закопченная стена, а под ней — такое же черное, обугленное, скорчившееся тело, перед которым валялась старая сандалия. — Фуууу… — повторил Дикин. Кобольды неприхотливы. Его соплеменники не отказались бы погрызть и такое мясо, но не для того Дикин носил берет с пером и сочинял книги. Он только подумал, что теперь ему нужно убегать как можно быстрее. Барды — они тоже немножко волшебники, и если кто-нибудь застанет Дикина рядом с обгорелым трупом, объяснить, что он тут не при чем, будет очень непросто. Если от него вообще потребуют объяснений, а не прикончат на месте. — Дикин понимает, что тени сгущаются, и осмотрительному кобольду пора смываться, — пробормотал он фразу для будущей книги, сделал шажок, сделал другой, а затем что есть силы припустил прочь, пока с размаху не налетел на чьи-то сапоги. Длинноногим людям для того, чтобы понять чужие намерения, желательно поглядеть в лицо. Дикин же, покинув родные пещеры, пребывал в мире, где зеркалом души была пряжка пояса (только в нее он мог на равных вглядеться собственными глазами), а обувь говорила о своем владельце куда красноречивее, чем всякие гримаски. Так вот, сапоги, на которые он наткнулся, были на редкость опасными. Высокие, с узкими презрительными носами — от пинка ими остается воспоминание на неделю. Выше можно было и не смотреть, но Дикин, весь дрожа, поднял глаза и тут же пожалел, что сделал это. Перед ним была эльфийка. Черная эльфийка. Не обугленная, а просто черная, что еще хуже. Просто чернокожая беловолосая дроу Тонкая рука сцапала барда за шею и запросто, вместе с мешком, подняла в воздух. Еще прежде, чем пальцы сдавили его горло, Дикин понял, что тут ему и конец. От ужаса он заверещал, на выходе получился страшный пронзительный звук, разрывающий уши до самого мозга. Пальцы дроу разжались от неожиданности, Дикин шлепнулся наземь, не прекращая верещать, и вместе с воплем из его пасти вырвался столб пламени. От бриджей темной эльфийки повалил дым, она вскрикнула, потом выругалась, но что последовало дальше, Дикин уже не видел, потому как мчался прочь, не разбирая дороги, натыкаясь на стены, потеряв мешок с драгоценной лютней, и визжал, визжал, визжал!