Обиженные оборотнем

Белый потолок, весь в подтеках и трещинах – вот, что я увидела, когда открыла глаза. Вокруг не раздавалось ни звука. Это было неожиданно так же, как мягкая поверхность, на которой я лежала. Лежала! Мне нельзя было лежать, мой соперник казался слишком сильным, и любое промедление могло стоить мне жизни. Жизни, которая только чудом еще принадлежала мне. Но онемевшие пальцы не сжимали знакомое древко. В доли секунды я перекатилась на левый бок, в надежде оценить обстановку на поле боя, и свалилась… С кровати! Понимание, что удивившая меня мягкая поверхность была элементарным предметом мебели, пришло, когда я слегка задрала голову и краем глаза взглянула в сторону. Аккуратно поднявшись на четвереньки, я огляделась. Возле кровати, с которой я упала, стояла тумбочка, напичканная пузырьками и колбами с разноцветными зельями. Больше пространство, огороженное ширмой, ничего не заполняло. В тот момент я соображала так туго, что мне понадобилось еще минут пять, не меньше, чтобы соотнести обстановку, резкий запах лекарств, накрахмаленную ночную рубашку на мне и понять – я в госпитале. Меня вырвало. На каменный пол, не залитый привычной уже кровью. Рукавом незнакомой рубашки я вытерла рот и встала. Необходимо было понять, сколько времени я пробыла без сознания и что за этот период успело произойти. Я выпотрошила тумбу с лекарствами и постельное белье, но своей волшебной палочки не нашла. Подавив нарастающую панику, я проделала в ширме щель и выглянула. Я мгновенно признала хогвартское Больничное крыло, за последний год обучения я побывала в нем так часто, что не спутала бы ни с каким другим. В глазах защипало, когда я увидела, что все до единой кровати огорожены ширмами, это значило только одно – пострадавших было много. Бочком я вылезла из своего укрытия и отправилась в комнату медсестры, хотела найти там мадам Помфри и задать ей кучу вопросов. Все крыло через широкие арочные витражные окна заливал солнечный свет. Никаких звуков как не было при моем пробуждении, так и не появилось. Тихо ступая по шершавым камням босыми ногами, стараясь никого из больных не тревожить, я добралась до приемных владений мадам Помфри и никого там не обнаружила. Было так же тихо, как в склепе, и очень светло. Не рискуя покинуть госпиталь без палочки, я решила подождать медсестру и присела на одну из каталок, застеленную белоснежной простыней. Однако, спустя примерно полминуты, я не могла сосредоточиться ни на чем, кроме неприятного кислого привкуса во рту. Определив местоположение туалетной комнаты, я встала с каталки и пошла к ней. Умывальники в Больничном крыле были приличными. Открутив по очереди краны с холодной и горячей водой, я дождалась напористой теплой струи и с жадностью подставила под воду рот. Не совру, если скажу, что абсолютно точно не было ничего более приятного в моей жизни, чем то ощущение текущей по глотке и подбородку теплой воды в тот ненормальный момент. А то блаженство было очень быстро прервано, когда я решила посмотреться в зеркало. Мне нужно было закричать, срывая глотку, когда я увидела свое отражение, но я могла лишь апатично разглядывать себя, вмиг растратив все силы от шока. Я в зеркале точь-в-точь апатично разглядывала себя вне зеркала. Уголки темно-серых глаз моего отражения были опущены, губы некрасиво кривились. Через все лицо, ведя свое начало в левой половине лба рядом с линией роста волос и заканчиваясь на правой щеке, были протянуты три уродливых шрама. Они располагались почти параллельно, необъяснимым образом минуя глаза. Волосы были расчесаны, но потеряли весь свой ярко-рыжий цвет, став тускло-русого оттенка. В некоторых местах торчали седые пряди. Милых кудряшек не было. Не знаю, что я бы стала делать дальше, но в туалетную комнату зашла мадам Помфри, привлеченная сигнальными чарами. - Ох, мисс Браун, - только и смогла выдать она, заметив меня перед зеркалом. Это утешило меня ровно настолько, чтобы я не почувствовала ничего. Мадам Помфри - превосходный колдомедик, но совершенно никакой психолог. Она взяла меня под руку, и, разговаривая как с душевнобольной, отвела в приемный покой. Что она говорила, я практически не слушала, это были какие-то несвязные предложения, призывающие к спокойствию. Как будто я не была совершенно спокойной. Наложив диагностирующие чары, мадам Помфри обследовала мой организм и вынесла вердикт: - Все ткани благополучно срослись, но я настаиваю на постельном режиме сроком в неделю для стабилизации состояния. - Война? – это было мое первое слово после пробуждения, и оно было очень важным. Мадам поняла меня сразу. - Кончилась, - она так счастливо улыбнулась, обнажая зубы, что все ее лицо моментально подернулось частой сеткой морщин. В том, какая сторона победила, сомнений не осталось. Хотя могла же мадам Помфри играть на другой стороне? – Кончилась, - повторила она, наслаждаясь эти словом. - Гарри? – все же спросила я. Мало ли? А отрывочные слова – это все, на что я была способна. Мадам Помфри как-то странно задергалась, и я сильно нахмурилась, стараясь не представлять, как выгляжу. Пружины, норовившие выскочить сквозь бархатную обивку из старого, подранного стула, на который меня усадили, больно кололи ягодицы. - Гарри? – более настойчиво попросила я информации. - Мистер Поттер одолел Того-Кого-Нельзя-Называть заклинанием «Экспеллиармус», - зачем-то кивая самой себе сообщила мадам неуверенным тоном. – Я пришлю к Вам друзей, мисс Браун, вернитесь в кровать. Вряд ли я была бы так покорна, не увидев своих метаморфоз, явившихся следствием войны. Я бы расспросила обо всех подробностях, узнала бы о ходе сражения, о погибших и раненых. Но я могла ощущать только апатию, все еще не до конца принимая себя уродом. Нельзя меня обвинять в том, что в тот момент я придавала много значения внешности. Так было до того, как меня затронула война. А после разных тягот войны, выпавших на мою долю, это было меньшим, что я готова была отдать за то, чтобы жить. Я малодушно боялась, что меня не примут такой. Оттолкнут, отвернутся, едва заметив три злополучных шрама на лице. Они действительно были столь ужасны, а времени прошло еще слишком мало, чтобы примириться с ними. Я вежливо кивнула целительнице и вернулась в постель. Я собиралась продолжить упиваться жалостью к себе, но тут случилось то, что сделало мое настроение еще более поганым. Пришли родители. Красивое сопрано моей красивой матери звучало воодушевляюще и почти взволнованно: - Лаванда, детка, мы с твоим отцом так рады, что ты… Ой! Миссис Аннабель Браун, моя мама, замолкла на половине своей пылкой речи, когда полностью протиснулась в отверстие ширмы. Она не сумела сразу скрыть гримасу ужаса на своем миловидном личике, и я сразу поняла – началось. Папа взял себя в руки гораздо быстрее мамы, но и он был шокирован. - Привет, героиня! – натянуто улыбнулся он, затаскивая два стула для посетителей. – Ты очнулась очень вовремя! Уже завтра состоится церемония награждения. Ты видела свою фотографию в «Ежедневном пророке»? – в этом весь отец. Он не спросил меня о самочувствии, а как всегда, по-деловому, заботился о репутации своей семьи и себя самого. - Нет, папа, не видела, - честно скажу, их видеть я тоже не хотела. Война сделала нас слишком далекими. В то время, когда мы были в самом эпицентре грязной политики под режимом Волан-де-Морта, Снейпа и Кэррроу, сражались, мои чистокровные родители отсиживались во Франции. Папа обедал с деловыми партнерами, а мама посещала светские рауты. Я уже давно пересмотрела систему своих ценностей, а родители так и жили, удовлетворяя свои низменные потребности. Мама поправила свои белокурые локоны, завернутые в премудрую прическу, и я некстати вспомнила Нарциссу Малфой. Злую, растрепанную, готовую всех порвать за своего сына и мужа. Мама с ее псевдоаристократичностью и в подметки не годилась этой суровой леди. - Девочка, Лаванда, милая, кто тебя так? – мама всегда с места в карьер. Отсутствие такта также не делало ее аристократкой. Сколько же заблуждений я имела в детстве! - В газете было написано, что она подверглась нападению некоего Фенрира Сивого, - папа сообщил это ровным, будничным тоном, словно зачитывал колонку новостей из газеты. А для меня это стало откровением. Я наконец вспомнила, что известный оборотень был моим последним соперником. Это объяснило наличие шрамов, но я дико испугалась, не покусал ли он меня. Родителям этот вопрос не стоило задавать, и я решила потом расспросить мадам Помфри. Вряд ли было полнолуние, так что с волнением можно было подождать. Хотя моя рубашка все-таки намокла от пота. - Кто это, Мэйсон? – взвизгнула мама. Я ответила за папу, не вдаваясь в подробности: - Пожиратель Смерти. Мама расплакалась. Но даже это она делала красиво и очень ненатурально. - Бедная моя девочка, - запричитала она. – Это же как-то можно исправить? - Что исправить? – я не очень поняла, что мама имеет в виду. - Шрамы! Шрамы можно как-то убрать? – ой, шишечки еленики и святые мандрагоры, она была невыносима. – Я сейчас же должна все узнать у медсестры! Мэйсон, пойдем быстрее, - я конечно не удивилась бесцеремонности и тому, что она ничего не узнала о моем состоянии раньше. А ведь когда-то я почитала ее как святую и не видела таких очевидных косяков. На войне взрослеешь. Я планировала заняться саможалостью, когда они уйдут, но их сменили однокурсники и собратья по Отряду Дамблдора. Они пришли гурьбой и мадам колдомедик долго шикала и шипела, пытаясь заставить неугомонных друзей вести себя тише и не тревожить других пациентов. Проблему решила Гермиона Грейнджер, она невербально наложила на ближайшую территорию неизвестное мне заклинание, которое сделало нас для всех остальных бесшумными. Парвати, моя хорошая подруга Парвати, плакала. Она обнимала меня, вцепляясь сломанными ноготочками мне в плечи, и искренне радовалась тому, что я очнулась. Со слов Невилла, чистокровного собрата по мучениям от Кэрроу за отказ пытать Круциатусом младшекурсников, я узнала, что провалялась в лихорадочном бреду пять дней. За это время похоронили павших и засадили в Азкабан пленных. - Как все случилось? – задала я волнительный и жестокий вопрос. А они в очередной раз повторили то, что говорили каждому, кто просыпался после битвы в Больничном крыле. Подробностей было много, ребята перебивали друг друга, стараясь преподать историю с разных сторон и точек зрения. Меня переполняла гордость за Гарри, Гермиону, Рона и Невилла, приложивших руку к непосредственному успокоению Волан-де-Морта; я не смогла сдержать восторгов по отношению к храбрым членам Отряда Дамблдора, уложившим несметное количество взрослых, сумасшедших, сильных Пожирателей Смерти; я зашлась в истерическом плаче скорби по павшим, которых оказалось много с нашей стороны. Эмоций было много и их разделили со мной мои друзья. - Для них сделали кладбище, - горько сообщил Джордж Уизли, потерявший в битве близнеца. Я взяла его за руку и крепко сжала в знак поддержки. Я знала – он понял. - Это будет первое место, куда я отправлюсь, когда меня выпишут. - Завтра еще награждение, - буркнул Симус, его лицо выражало недовольство этим обстоятельством. - Да, - подтвердил Невилл, - фарс, на котором не будет главного героя. - В смысле? – я уловила, что речь идет о Гарри Поттере, но из всей истории, что мне рассказали, я поняла - он жив и здоров. - Гарри ушел на следующий день, - надрывно оповестила Джинни, и, приглядевшись, я заметила ее опухшие, покрасневшие глаза, свидетельствующие о том, что девушка очень много плакала. - Куда ушел? – опешила я. - Не знаем, просто ушел, не сказал куда, просто оставил записку с просьбой не искать его, - поделился Рон. У меня даже не нашлось слов. - Так, ладно, - Дин Томас, покосившись на сердитую целительницу, предложил, - мы оставляем тебе гостинцы и газеты, Лав, придем завтра, а то нас сейчас съедят с потрохами. Выздоравливай скорее! Мы очень рады, что ты преодолела кризис, все-таки Сивый – это та еще машина смерти. Я поблагодарила друзей, выразила им свою поддержку, и они разошлись. А я принялась читать газеты и думать над поступком Гарри. И чем больше читала, тем больше его понимала. Он не должен был еще и строить новый мир, это - задача других, а парень, лишенный детства, юности и самобытности – лишь фигурка в чужой игре – должен был найти себя. Мы все должны были морально пережить свои трагедии и найти себя и свое место.