Девушка из Берлина: Жена Штандартенфюрера

Берлин, 22 Мая 1939 Я навсегда запомнила этот день, потому что после него моя привычная жизнь начала рушиться. Телефонный звонок застал меня в дверях, когда я собиралась уходить на ланч с Урсулой, после чего мы должны были идти по магазинам. Только этому не суждено было случиться после того, как я подняла трубку. Это была моя мама, и она едва могла говорить сквозь слёзы: они только что получили повестку - Норберта призывали в армию. Всего через полчаса я сидела с ними на кухне; мама всё ещё вытирала слёзы, папа, казалось, ещё больше побледнел и осунулся, а рядом с ними - Норберт. Мой старший брат. Мой высокий, красивый Норберт, с лицом настолько идеально высеченным как по шаблону министерства пропаганды, что его только на постеры и нужно было фотографировать. Идеальный ариец, ну, или по крайней мере, он так выглядел. - Я ничего не понимаю. Почему сейчас? Мы же пока ни с кем не воюем. - Я всё ещё надеялась, что повестка, которую я держала в руках, была какой-то ошибкой. - Вот именно, что "пока," принцесса. - Хоть я и была замужней женщиной, отец отказывался бросить привычку называть меня моими детскими прозвищами. - Ты разве не слышала новости по радио? Гитлер подписал договор с Муссолини. - Нет, я ничего не слышала. Какой ещё договор? - Договор о том, что они теперь официально являются союзниками. А зачем заключать подобные договоры, если ни одна из сторон не планирует начать войну? - Войну с кем, папа? - С Польшей, конечно. Австрия была самой лёгкой добычей, когда им удалось свергнуть бывшее правительство при помощи всего пяти сотен эсесовцев. - Я это очень хорошо знала, и даже свела личное знакомство с лидером этих пятисот эсесовцев - Группенфюрером Кальтенбруннером, который и был главной движущей силой за Аншлюсом. - Затем наши войска двинулись на юго-восток, и на этот раз это была уже маленькая армия. Ни Англия, ни Франция снова не отреагировали. А теперь фюрер возжелал Польшу, что наверняка будет последней каплей, и как только мы развяжем войну с Польшей, мы окажемся втянутыми в войну не только с ней, но и с её союзниками. Теперь ты понимаешь, почему они так старательно набирают ребят в армию? Я прекрасно понимала. И больше всего мне была отвратительна сама мысль, что мой брат-еврей должен будет сражаться за победу нацистского режима. Мама снова начала плакать, почти совсем бесшумно, промокая мокрое лицо платком. Норберт же, как ни странно, наблюдал за нами с отрешённым видом, будто всё происходящее его и вовсе не касалось. - Норберт, - я тихонько позвала его. Он поднял на меня свои голубые глаза. - Хочешь, я поговорю с Генрихом? Может, он сможет тебе помочь? У него много влиятельных знакомых, так может ему удастся устроить тебя на какую-нибудь должность здесь, в Берлине? Так тебе хотя бы не придётся идти на фронт. Он безразлично пожал плечами. - Я лучше пойду на фронт и буду сражаться с настоящим врагом, чем сидеть здесь и убивать невинных людей. Его слова больно задели за живое, как острым ножом. Так вот, что он думал о Генрихе. Вот что почти наверняка вся семья думает. Будто почувствовав мою обиду, Норберт подался вперёд и взял мои руки в свои. - Прости, Аннализа. Я не то хотел сказать. Я знаю, как сильно ты любишь своего мужа, и как сильно он любит тебя. Я вовсе не думаю, что он плохой человек, я только думаю, что работа у него плохая, вот и всё. Я так не смогу. Ты за меня не переживай. Я пойду на фронт и просто буду очень сильно стараться, чтобы меня не убили. Он подмигнул мне с той же открытой, мальчишеской улыбкой, которая осталась прежней с тех пор, как он был маленьким мальчиком. Да он и сейчас не был таким уж взрослым. Всего двадцать три и даже ещё не женат. Так что если вдруг он погибнет, никого от него не останется... Зачем я об этом подумала? Какая ужасная, совершенно ужасная мысль! Нет, он не погибнет. Конечно же, нет. Он же мой единственный брат, и я люблю его до боли. Он не может умереть. - Рихарт, я так больше не могу! - Вдруг выкрикнула мама. - Я отказываюсь сидеть здесь и слушать, как мой единственный сын обсуждает свою смерть! А ты, ты со всеми твоими рассуждениями и разъяснениями, это же ровным счётом ничего не решает! Разговорами ничего не добьёшься! Вывези его из этой богом проклятой страны!!! - Илзе. - Папа строго и, как казалось, с предупреждением на неё взглянул. - Прошу тебя. - О чем ты меня просишь, Рихарт? О том, чтобы я молча смотрела, как забирают моего сына и палец о палец не ударила? Ты уже стольким людям помог, людям, которых ты даже не знаешь, так почему ты собственному ребёнку помочь не желаешь? - Папа? Что происходит? - Ничего, принцесса. Илзе, давай позже об этом поговорим. - Позже? Не будет никакого "позже"! Позже моего сына заберут. Вывези. Его. Из страны!!! Поговори с Йозефом, или я сама с ним поговорю! - Кто такой Йозеф? - Никто, солнышко. Илзе, ты расстроена, пожалуйста, иди наверх и приляг, а я тебе сейчас принесу те сердечные капли, что доктор Крамер оставил. - Да объяснит мне кто-нибудь, что здесь происходит? Я сказала это так громко, что они оба сразу замолчали. И тут Норберт подал голос: - Папа работает на "Подполье." - Норберт! - Что? - Мой брат пожал плечами, пока я сидела с открытым ртом, не в силах выдавить ни слова. - Она бы всё равно узнала, рано или поздно. Да и нечестно это, от родной дочери секреты держать. Раз теперь она знает, может, расскажешь ей всё? Не бойся, она тебя мужу не сдаст. Я искала глазами папины, но он усердно отворачивался. Только когда собрался с духом и сделал глубокий вдох, он начал свой рассказ. Он говорил о начале гонений и о том, как лишился сна. Он не мог больше спать, потому что точно такие же как он евреи один за другим теряли свою собственность. Он ни куска не мог проглотить, потому что немка-домработница подавала ему обед на фарфоре и серебре, когда люди в гетто умирали от голода. Он больше не мог ходить на партийные собрания, потому что "Еврейская проблема" казалась единственным, что занимало умы его однопартийцев. Когда "они" впервые заговорили с ним в церкви, он безумно обрадовался. Они сказали, что он мог помочь многим людям в беде. Они сказали, что как адвокат, он мог подделать какие угодно документы для них: свидетельства о браке и рождении, документы о владении собственностью, о смене имени, нотариальные заверения... Он на всё сразу же согласился. Я слушала и всё больше ужасалась тому, насколько он был неосмотрителен в его отчаянном желании быть наконец-то хоть чем-то полезным, чтобы совесть не жгла его больше раскалённым железом каждый раз, как он видел, как ещё один грузовик подъезжал, чтобы увезти ещё больше людей: мужчин и женщин, молодых и старых, всех как стадо овец - на убой. Он-то знал куда их всех везли: он был членом партии, и прекрасно знал их политику. Он уже наделал кучу ошибок. Я знала о "них" со слов Генриха; они не были профессионалами, эти люди из "Подполья," не были обучены или подготовлены к подобной деятельности, они не были солдатами, просто обычными людьми, действующими согласно инстинкту выживания. Их было множество по всей Германии, но они были слишком плохо организованы, страдали от нехватки техники и оружия и хотя бы какой-то субординации. Поэтому-то они и попадались постоянно в руки гестаповцам, которые только смеялись над их жалкими попытками побороть режим. Гестапо, по правде сказать, и не очень-то ими занимались, потому как не считали "Подполье" серьёзной угрозой. Только это вовсе не означало, что они не вешали каждого такого подпольщика, когда ему больше не было им ничего рассказать. - Папа, ты сейчас же прекратишь с ними всякие контакты. - Я начала мерить шагами кухню, мысленно пытаясь просчитать, а успели ли в Гестапо выйти на него и не смотрели ли они за ним уже сейчас. - Этот человек, Йозеф, он приходит к тебе прямо домой. Я вернулась чуть раньше с репетиций и поймала вас обоих, помнишь? А ты пытался скормить мне какую-то сказку о том, что он якобы был одним из твоих студентов. Ты думаешь, тебе хоть кто-то поверит, если тебя арестуют? - Аннализа, я знаю, что делаю. - Нет, ты вовсе не знаешь, что делаешь! Ты и понятия не имеешь, во что ты уже втянул маму, Норберта и себя. - Я с ними больше не жила, и соответственно если бы Гестапо пришли за папой, меня бы они не тронули. Я была замужем за офицером СД и жила на другом конце города. А вот моя семья закончит свои дни в одном из лагерей. Я содрогнулась при мысли. - Я поговорю с Генрихом о том, что можно сделать. - И не думай! Ты ни слова ему об этом не скажешь, я тебе запрещаю! - Папа вскочил со стула и направился было ко мне, но я прервала его поднятием руки. - Если Гестапо уже за тобой следят, то Генрих - единственный, кто сможет об этом узнать. И единственный, кто сможет нам помочь.