Девушка из Берлина: Жена Штандартенфюрера

Я медленно помешивала свой кофе, не сводя глаз с Гейдриха. Мы все сидели в гостиной коменданта в его вилле, находящейся сразу же за пределами лагеря. Жена коменданта играла роль гостеприимной хозяйки и вовсю старалась, чтобы Группенфюрер остался всем доволен. Она могла не волноваться; он был более чем доволен. В крайне несвойственном ему шутливом настроении он подначивал своих подчинённых, рассказывал забавные истории и рассыпался в комплиментах жене коменданта. Она покидала комнату, только чтобы проверить, как себя чувствовали дети. Да, с ними в этом аду жили их маленькие дети. Горничная, явно одна из заключённых, но хотя бы опрятно одетая в униформу и не с таким затравленными видом, как у остальных, кому приходилось работать снаружи, предложила мне тарелку с бисквитами с застенчивой улыбкой. Я улыбнулась в ответ и покачала головой. Я даже кофе-то пить не могла, не то, чтобы есть что-то. У меня в носу до сих пор стоял тот тошнотворный химический запах из бункера, а ещё более тошнотворным было моё нынешнее окружение: комендант, его улыбающаяся жена, лающие снаружи собаки, офицеры вокруг, а больше всего - Гейдрих. Я не могла заставить себя перестать на него смотреть, если бы это помогло мне проникнуть в его мозг и понять, как он мог быть настолько бесчувственным к человеческим страданиям. И не просто бесчувственным; казалось, ему даже нравилось говорить об этом. Он обсуждал лагерь, как другие обсуждают поход в театр или новый ресторан, в котором они только что побывали. - Аннализа, вам что-то нужно? - Должно быть он не мог больше игнорировать мой пристальный взгляд и повернулся ко мне. - Нет, герр Группенфюрер. - Ах да, верно, я совсем забыл про вашего брата. - Он по-видимому немного иначе истолковал моё настойчивое внимание к его персоне. - Почему бы вам не пойти к нему сейчас? У нас есть ещё пара часов до отъезда. Рудольф, вас же не затруднит? - О нет, вовсе даже. Большинство из надзирателей сейчас всё равно отдыхают. - Комендант повернулся к своему адъютанту. - Франц, проводите её к бараку Мейсснера. - Слушаюсь, герр Комендант. Я проследовала за адъютантом Хесса наружу, в темноту прохладной сентябрьской ночи. Двое охранников с овчарками на коротких поводках открыли нам ворота в лагерь. В темноте всё вокруг выглядело ещё более устрашающим, и я невольно передернула плечами. Лучи прожекторов, бродящих по земле, время от времени ослепляли нас, собаки срывались на заливистый лай, как только мы приближались к ним; не единой души снаружи, все бараки стоят в мертвой тишине, как гробницы на кладбище с их жертвами, заживо погребёнными внутри. Когда мы подошли ближе к административной части лагеря, где и располагались бараки охраны и надсмотрщиков, я начала различать смех и даже пение. Кто бы это ни был, они, похоже, были сильно пьяны. Я бросила опасливый взгляд на Франца, но тот только улыбнулся мне. - Не бойтесь, они вас не тронут, - сказал он, словно читая мои мысли. - Подождёте меня тут, пока я пойду позову вашего брата? - Конечно. Его зовут Норберт Мейсснер. - Да, да, я помню. Франц оставил меня недалеко от входа в один из бараков, указав мне на небольшую скамью, до которой не доставал свет ближайшего фонаря. Я была даже рада, что сидела в полумраке, пока он пошёл в барак. Правда, я быстро начала мёрзнуть в моей тонкой шерстяной форме и потёрла плечи обеими руками, стараясь хоть как-то согреться. Вдруг чей-то крик пронзил тишину, сопровождаемый громким лаем. Кричала явно женщина, и прямо за бараком. Я вскочила на ноги и бросилась на звук, вдоль бесконечной стены, к самому концу здания. По мере моего приближения, к лаю и крикам примешивался мужской смех и голоса, говорящие что-то неразборчивое. Завернув за угол, я тут же остановилась в шоке от увиденного: трое эсесовцев держали за руки отчаянно сопротивляющуюся молоденькую девушку, в то время как четвёртый медленно спускал поводок на своей бешено лающей овчарке, подпуская собаку всё ближе и ближе к их жертве. Сама девушка была абсолютно голой, с разорванной одеждой лежащей под её ногами. Один из эсесовцев, держащих её, отпил из бутылки, зажатой в свободной руке и затем сунул горлышко в рот девушке. - На-ка, выпей, дорогуша! - Его приятели расхохотались ещё громче, пока он пытался влить алкоголь девушке в горло, заставляя её кашлять, отплёвываться и хватать ртом воздух. - Не смей выплёвывать, сучка ты еврейская, давай, пей за победу Великого Рейха! Девушка дёрнула головой, отчаянно стараясь отвернуться от бутылки, но надзирателя это, похоже, только ещё больше разозлило. - Или ты пьёшь из этой бутылки, шлюха ты жидовская, или я её тебе между ног засуну! Судя по одобрительным крикам и хохоту его дружков, эсесовцы встретили предложение своего вожака с большим энтузиазмом. - Какого черта вы с ней делаете?! - Я наконец обрела контроль над своим голосом. - Сейчас же отпустите её! Четыре пары глаз немедленно уставились на меня, и я нервно сглотнула. Я вдруг очень пожалела, что офисным сотрудницам СС не разрешалось ношение личного оружия. - А ты ещё кто такая? - спросил эсесовец с бутылкой. - Я - личная помощница Группенфюрера Гейдриха, - попыталась ответить я насколько можно увереннее, принимая в расчёт ситуацию. - Да ну? - Саркастичная ухмылка перекосила его лицо. - И с чем же ты ему помогаешь? - Может, ты и нам с чем-нибудь сможешь помочь, а? - Ещё один грязно мне подмигнул, и все они рассмеялись. - Я не думаю, что это прилично - разговаривать в подобной манере с официальным представителем инспекции СД, господа офицеры. А ещё я не думаю, что подобное поведение будет одобрено вашими командирами. - Но они же сейчас не здесь, не так ли? - Почему бы тебе тогда с нами не выпить? - Знаешь, а ты очень хорошенькая. - Да, намного лучше, чем эта жидовка. "Вот дьявол, ну почему у меня нет при себе хоть какого-то оружия?" Эсесовец с бутылкой подошёл вплотную ко мне, но я и шагу назад не сделала. Они как собаки - начнёшь убегать, только хуже их разозлишь. С такими надо разговаривать лицом к лицу, пусть даже пот уже выступил у меня под рубашкой. Он остановился в сантиметрах от меня, и я невольно поморщилась от водки, которой от него несло. Должно быть это был адреналин, но как бы то ни было, я вдруг почувствовала такой прилив бесстрашия, что прищурила глаза и сказала едва слышно, сквозь стиснутые зубы: - Только попробуй хоть пальцем меня тронуть, и будешь завтра с утра болтаться вон на тех парадных воротах. - А ты не из трусливых, да? - А меня есть кому защитить. - Ты его любовница? Точно, его. Потому-то он тебя с собой и притащил, да? Ты и вправду очень хорошенькая... Не бойся, мы не трогаем генеральских девушек. Ну раз он сам пришёл к такому неожиданному, но весьма удобному для меня мнению, было бы глупо его разочаровывать. - И эту тоже в покое оставьте. Она же еврейка, в конце-то концов. Если, конечно, не хотите присоединиться к остальным заключённым за преступление против чистоты расы. - Ах, вот вы где, Аннализа! Голос адъютанта коменданта был как нельзя кстати. Я едва сдержала вздох облегчения и повернулась как раз чтобы увидеть его разъярённое лицо при виде обнажённой девушки и держащих её надзирателей. - Какого дьявола вы делаете?! Да сколько раз вам можно говорить?! Бестолочи! Ты, ну-ка быстро оделась! А вы все - завтра же утром к коменданту на ковёр, всё ясно?! А теперь проваливайте к чёрту отсюда, и чтобы духу вашего здесь больше не было!!! - Так точно... Эсесовцы, явно расстроенные, что их "вечеринка" подошла к такому неожиданному концу, кое-как отдали Францу честь и побрели обратно к своему бараку. Девушка-заключённая тем временем подбирала вещи с земли и надевала их дрожащими руками, тихонько всхлипывая. - Быстрее, быстрее, я тебя всю ночь ждать не собираюсь! - Прикрикнул на неё Франц, и девушка задвигалась быстрее. Франц повернулся ко мне и указал в направлении, откуда он пришёл. - Ваш брат пошёл искать вас вон за тем складом, просто окликните его, он должен быть где-то неподалёку. А я пока отведу её обратно в барак. Я кивнула и пошла, куда он мне показал. Сердце всё ещё бешено колотилось в груди, и я вытерла потные ладони о юбку. Как только я завернула за угол, я столкнулась с ещё одним эсесовцем, но когда я попыталась отпрыгнуть назад, он поймал меня за плечи. - Эй! Это же я, глупышка! - Норберт! - Я так и не могла разглядеть его лица в темноте, но его голос был как музыка для моих ушей. Я обняла его за шею и крепко прижала к себе. - Слава богу! Как же я рада тебя видеть! Он расцеловал меня в обе щёки и снова меня обнял. - Моя малышка-сестрёнка! Это и вправду ты! Я поверить не мог, когда Франц сказал мне, что ты здесь! Мы уселись на ступенях склада рядом с бараком и взялись за руки. Он никогда не держал меня за руку, когда мы были подростками, потому что я была девочкой, а он не хотел выглядеть "тряпкой" в глазах своих друзей. Теперь же мы не могли отпустить друг друга, наши перчатки сброшены и лежат подле нас. Говорил почти всё время он, а я только слушала, чувствуя себя всё хуже и хуже от каждого его слова. - Я здесь больше не могу. Правда не могу. Мне приходится напиваться, чтобы уснуть каждый божий день, только чтобы забыть всё то, что я увидел днём. Что я делал, что другие делали. Это - самая настоящая фабрика смерти, Аннализа, вот что это такое. Они хотят медленно загнобить всех этих людей. Им нравится над ними измываться, день за днём; они радуются, наблюдая за их мучениями. Здесь они чувствуют себя богами, с неограниченной властью решать, кому жить, а кому умереть. Им плевать, мужчина ли это или женщина, ребёнок ли, старик... Для них это не люди, а так, скот. Потому-то они и клеймят их как скот, набивают им номера на руку, чтобы ещё больше их обесчеловечить, заставить почувствовать себя ничтожествами. Мне до смерти противно быть частью всего этого, Аннализа, ты и представить себе не можешь как! Я сам себе омерзителен. Я ненавижу себя, Аннализа, я правда себя ненавижу. Я не заслуживаю того, чтобы жить с единственной целью - смотреть, как остальные умирают вокруг. - Не говори так, Норберт! - Его слова уже откровенно меня пугали, и я крепче сжала его руку. - Я поговорю с Группенфюрером Гейдрихом, я попрошу его перевести тебя куда-нибудь, я обещаю! - Он тебя не станет слушать. Я уже с комендантом говорил миллион раз, и он каждый раз мне отказывал. Он говорит, что я один из немногих, кто не доставляет ему никаких проблем, и что ему такие люди нужны. В каком-то смысле он прав: в конце смены я заваливаюсь в кровать со своей бутылкой и остаюсь там до следующего утра, в отличие от остальных. Я уже сама знала, чем именно занимались те самые остальные, когда заканчивалась их смена, я только что увидела это своими собственными глазами. Норберт даже не удивился, когда я рассказала ему о произошедшем. - Они частенько себя подобным развлекают. Ничего нового. Комендант, и тот знает, он говорил им, конечно, раз сто, чтобы прекратили это, но он же не может каждую ночь лично патрулировать лагерь и следить за своими подчинёнными. Они это прекрасно знают, вот и продолжают в том же духе. - Что бы они с ней сделали, если бы Франц вовремя не подоспел? Норберт пожал плечами. - А ты сама-то как думаешь? Поиздевались бы сначала, потом скорее всего изнасиловали бы, потом собаку натравили, потом надписи бы всякие на ней понаделали своими кинжалами, опять бы изнасиловали, сигаретами пожгли, да чёрт их знает, чего бы им там ещё в голову пришло. А потом отвели бы её обратно в барак. Если бы наутро она была ещё жива, то пошла бы на работу. Я хотела что-то сказать, хоть что-нибудь, но не могла найти слов. С минуту я просто держала его руку в своей, гладила по отросшим светлым волосам, по небритой щеке, прижимала его голову себе к груди. Я так отчаянно хотела забрать его с собой, обратно домой. - Я вытащу тебя отсюда, родной, обещаю, - Наконец сказала я, целуя его в лоб. - Я всё сделаю, но тебя вытащу, вот увидишь. Он довёл меня обратно до виллы коменданта и остановился у входа. - Ты ведь знаешь, как сильно я тебя люблю, Аннализа? - Ну конечно, знаю. Я и тебя люблю, Норберт. - И маму, и папу. - Знаю, милый, знаю. - Я просто хотел ещё раз тебе это сказать на прощание. Он посмотрел на меня очень серьёзно, и что-то странное промелькнуло у него в глазах. - Норберт? - Жаль, что у нас не было больше времени. Он поцеловал меня в щёку и обнял в последний раз. - Ты прости меня, пожалуйста, если я был тебе плохим братом. - Ты никогда не был плохим братом, Норберт. Ты был...ты и есть самый лучший на свете брат, какого только можно пожелать. Он грустно улыбнулся и отступил назад. - Скажешь маме и папе, что я их люблю? - Конечно, скажу. - И передай Генриху, чтобы хорошенько за тобой приглядывал. - Вот сам ему и скажешь, когда приедешь в увольнение на мой день рождения. Не забудь, ты обещал! Он молча кивнул, махнул мне в последний раз и пошёл обратно в лагерь, его чёрная форма постепенно растворялась с каждым его шагом, пока ночь не проглотила его целиком.