Безумный мир WOAS

Эллисон ведет назад плечом — у нее пальцы изрезаны тетивой, а древко за спиной чувствуется слишком правильным; дополнительный орган, жизненно-важный, важнее даже чувствительных рецепторов в носу и мертвой кожи на ступнях. Она бежит, сдирая сущность в кровь; без боли, без зажатых зубов, портящих эмаль. Черное платье обхватывает фигуру — элегантное, чистое, даже пахнет порошком. Неправильно. Неестественно. До безумия в этом прогнившем до основания мире. Она — жена. Она — благоверная, пускай даже среди двенадцати других. Она — первая среди них и за это ее уважают и любят. Даже сам хозяин, пускай в своем извращенном понимании этого явления. Арджент привыкла к своему статусу — фактически королева населенного склада, где правят страх, ярость и слепая верность. Эллисон оглядывается назад, выхватывая взглядом преследователя. В мыслях отбивается наполовину обожженное лицо Скотта, что придает больше сил. Она тормозит на мокрой земле, оставляя по себе след, и прикладывает холодный металл. Оперение касается серьги-кольца в ухе, пока режущий кончик целится прямо в голову. Стрела входит с мерзким, но знакомым звуком, словно подгоняя. Радости нет, лишь холодная отчужденность, отточенная на протяжении длительного замужества. Арджент проглатывает подступившие воспоминания, давится ими до брызнувших с глаз слез, пытаясь отогнать наваждение. Но руки были реальными. Трогали подол и поднимали, оголяя незащищенную плоть. И выдох с запахом табака и настоявшегося коньяка закупоривал альвеолы. Когда хотелось заплакать, оттолкнуть, но нельзя. Потому что так надо. И вырывалось лишь тихое: — Еще. А просьба выполнялась. Ведь она королева. Даже в этом перевернутом мире, на темном складе, которым правил Ниган; он любил жену, выполнял каждую ее просьбу, словно сохраняя древнюю традицию предков, взявших облик прогнивших трупов с мизерными признаками жизни. — Расскажешь мне что-нибудь? И она рассказывала. Потому что он ее муж и так поступали люди в браке — помогали, утешали, ублажали и защищали. Рассказывала обо всем: о своих мыслях, о своей боли, о том, что можно и о том, что нельзя. — Я изменила тебе, — и почувствовала, как ласкающие руки замерли; чувствовала, как ярость заполняла его естество до краев; чувствовала, как долго он думал, не отходя от нее ни на шаг. А на следующий день раскаленный добела утюг прикоснулся к лицу Скотта, а Эллисон ничего не могла с этим сделать. Ниган их наказал болью и созерцанием этой боли. Ведь он поступал только так. И в тот момент она поклялась себе, что отомстит ему. Так, что последующий ход будет решающим для каждого из них. Арджент спотыкается об корни и не может удержатся. Колени впиваются в липкую грязь, а дождевые капли избивают плетями по спине. Трет глаза, словно застывший карий мужа сотрется с сетчатки, сотрется с памяти, вон, навсегда. Вот только его бледный образ поселился на подкорке, отбился царапинами на костях и влился в кровяной поток медленно убивающим ядом. Ее накажут. За новую измену и выпущенную стрелу. За растекающийся едкий красный по белоснежным простыням и чувство удовлетворения от содеянного. Эллисон это знает. И их не остановит то, что она его вдова. Ниган — король. А за убийство короля подопечные мстят смертью.