Безумный мир WOAS

Ниган ломает. Нагибает до растянутых мышц и перетирает кости в пепел одной небольшой речью. Он не кричит — ему и не нужно. Хитрая улыбка холодит жилы, замораживает кровяной поток, заставляет внутренне сжаться в тугой комок, но никогда — никогда — не позволяет исчезнуть. Потому что грязный бурый его глаз приковывает на месте, не давая ни одного ни единого шанса на спасение. Ниган издевается. Делает это грациозно и до маниакального-изысканно — работенка настолько идеальна, что не придраться. Он не дерет когтями, не рвет зубами, слишком грязно (Люсиль не терпит нечистот); Ниган осторожно касается пинцетом кончик аксона и тянет, испытующе, отчего естество выгибается-прогибается-ломается на сетчатке глаз. Ниган играет. Играет ловко, без правил. Игра всегда ведется односторонне, с заранее определенным победителем. Нигану не стыдно и не неловко: достойного противника ему никак не найти, да и весь мир погряз в отходах мертвецов. Его деяния выглядят притворно-чисто на фоне остального конца человечества. Ниган уничтожает душу легко — бледный фарфор уже ранее был покрыт мелкими трещинками. Он лишь надавил, а осколки хаотично разлетелись в стороны. Очередная кукла потеряла свой облик слишком быстро, что даже ткань игрушечного платья в руках рассыпалась на нитки. Следующая выглядит впечатляюще. Дикость, плескающаяся в голубых глазах и исполосованное царапинами лицо, обрамленное грязными длинными волосами цвета мокрой земли. Ниган наклоняется ближе, опаляя своим дыханием, и довольно свистит. — Ебаный Иисусе, какая же ты охуеная. Он вглядывается в ее лицо и даже не хочет прикоснутся — кажется слишком ценным экземпляром. Но вопрос срывается с его губ, потому что правил — которых нет — он нарушать не собирается, даже если кукла выглядит до вставшего члена в тесных штанах охерено. — Как тебя зовут? Она упрямо молчит, волосы падают, закрывая лоб и касаясь ресниц. Прекрасное, необузданное животное. Ниган предлагает сделку, намекает на потенциально-правильный ответ, дергаясь в сторону часов — поскорее бы закончить представление и трахнуть эту красотку прямо тут, без всяких прелюдий. Пока он мысленно извинялся перед Люсиль за столь непозволительную измену, ее глаза явно уловили что-то, потому что осипший голос произнес: — Китнисс. Ниган облизывает губы, плечи дергаются, чувствуя холодок за шиворотом футболки. Издевательская гримаса искажает поросшее щетиной лицо: — Неправильный ответ. Он чувствует брошенный Китнисс вызов и принимает его. Кивок головы не требует объяснений и уже спустя пару мгновений девчонку уволокли, а сам он отдал предпочтение лениво сидеть в кресле, попивая джин с тоником. У Нигана давно такого не было, Ниган чувствует приход слегка напряженного веселья и ему кажется, что эта игра продлиться немного дольше, чем планировалось изначально. Любимая песня от Нэнси, включенная в сотый — тысячный — раз, наверняка вызывает у бунтарки рвотный рефлекс. Темная кладовая открывается, а свет позади очерчивает силуэт Нигана. Люсиль опасно висит на самих кончиках пальцев, как Китнисс подхватывают под руки два других Нигана и ведут на улицу. Солнце яркое, отчего девушка кукла почти захлебывается. Не только им, но и свежим воздухом. Ниган стоит неподалеку и принимает свою любимицу, кивая в благодарность. Свист повторяет мелодию Синатры, он нарезает круги, как-если-бы-музыка-играла-сию-минуту, высматривая, прицениваясь, облизывая губы в несдержанной, неконтролируемой похоти. Китнисс обнимает себя, хватается за плечи, будто хочет удержать кожу — вот-вот и отслоится от костей, растечется по асфальту топленым воском. Тяжесть внутренностей давит, но она рвано дышит, будто на такой нужный легким кислород есть установленный им — Ниганом — лимит. Она слышит гортанный смех. Такой измученно-ленивый и лживо-сочувствующий, что во рту пересыхает. Китнисс сильнее сжимает плечи, оставляя кровоточащие полумесяцы и — нагло, упрямо, безрассудно, самоубийственно — поднимает синеву глаз, не проигрывая схватку. Он подходит ближе: запах сигар дразнит нюхательные рецепторы, а щека ощущает седую щетину — острую, как бритва. Он облизывается, словно кот на молоко, и обходит ее. Раз. Два. И еще. — Знала бы ты, — шепчет, — как я хочу тебя выебать. При них. При тех. При этих. При всем этом блядско-невезучем мире. Ниган вздыхает как-то уж слишком обреченно. Кукла так и стоит, совсем-совсем не реагируя на его слова. Волосы слишком красивые, светятся, словно шерсть не прирученного под первым зимним солнцем. Он демонстративно закусывает палец и медленно — слишком медленно — проводит карим по ее фигуре. Китнисс стоит и, Боже правый, выдерживает, да так, что умудряется сохранить еще каплю ничтожного достоинства. И даже декабрьский ветер не сгибал хрупкую девичью обнаженную фигуру. Он дергается, Люсиль нежно касается незащищенной кожи. — Прости. Люсиль ревнива, — колючая проволока оставляет маленькие порезы, на которые Ниган облизывается животным. — Напомни-ка, какое у тебя имя? Коричневый напротив испытующе-выжидающий, а бейсбольная бита обжигает своим прикосновением. Она выдыхает облачко пара сквозь сжатые зубы: ответ уж слишком очевиден. — Китнисс.