Stray

С течением времени жизнь приедается от и до: вычурно благородные поступки становятся совершенно обыденными, работа в Агентстве — посредственной и рутинной. Затухает даже былая страсть к медленному и красивому лишению себя жизни: сейчас Дазай способен вскрыться с таким же безразличным видом, как если бы он купил пакет молока в ближайшем магазине. Жизнь точно остановилась, ничего не происходит. Лик смерти утратил былое очарование. Осаму Дазай угасает. Ацуши пытается его растормошить и много и часто хмурится; Куникида от широты души дает хороший подзатыльник, стимулируя энтузиазм к работе; Ёсано пытается выяснить, не заболел ли он. Да нет, не заболел, а если и болен, то это отнюдь не смертельно и стандартными методами не лечится. Внутри у Дазая воют ветры и скука. Особого смысла в этом нет, но он встает и идет. Пропадает на неделю, две, затем возвращается, и все начинается по новой. Дазаю нужна эмоциональная встряска и немного порывистой и ослепительно яркой, бурной искренности, которой он сам лишен начисто. Рыжее и голубоглазое ее средоточие находится довольно быстро, мрачно интересуется «не сдох еще?» вместо приветствия и дает прикурить. По большему счету Чуе на Дазая плевать — предал, ушел, ну так пускай хоть в омуте топится, черт с ним. Черт. А хрен там плавал. Видеть Дазая пыльным, бесцветным и даже каким-то жалким — выше сил Накахары. Ему нужен демонический блеск и маниакальный прищур в ненавистных карих глазах, нужно, чтобы Дазай смеялся и вырывал сердца (пускай даже и его). — Ненавижу тебя, когда ты уже сдохнешь, неудачник. — Эта жизнь что, слишком скучна для тебя? — Поделом тебе. — Я просто до одури счастлив, что ты больше не в Мафии и я вижу твою убогую рожу так редко. За это нужно выпить еще раз. — Бесишь, чертов склад бинтов и лезвий. (боже, ну приди в себя) В какой-то момент — Чуе плевать, плевать, плевать, и он не запоминает точно — Дазай запрокидывает голову и смеется. Смеется так, как будто за его спиной больше нет испепеляющей тьмы, а на плечах — тяжкого груза пыли. Чуя замирает и просто смотрит. — Карликовое растение, я тебя обожаю, — острит Дазай, все еще пытаясь отсмеяться. — Чё сказал, ходячий небоскреб? Бывший напарник несильно пинает его по ноге и снисходительным жестом предлагает выкурить еще по сигарете. Дазай улыбается уголками губ и стремительно перехватывает искру от импортной зажигалки. — Как погодка там, наверху? — доброжелательно интересуется Чуя, выпуская клуб дыма. — Великолепнейшая. А тебе там, внизу, не сильно печет? Все-таки куда ближе к Сатане. — В одном котле вариться будем, скотина. Мир скучен, мир (две третьих его составляющие точно) может пойти к черту. Чуя прикрывает глаза, кожей ощущая присутствие черт-возьми-Дазая, и молчит. В такие моменты можно притвориться, что они все еще друзья. Можно притвориться, что кое-кто не разрушил все и не сбежал с позором. Можно притвориться, что они оба не видят друг друга лучше любого рентгена и не бесят до злющих и провоцирующих чертиков перед глазами. Можно притвориться, что все хорошо. Скуки ложь точно лучше.