Мученник

людИ, людИ, не пугайтесЬ, первые главы будут и правда очень тяжелымИ, а потоМ, возможнО, вообще сорвется на флафФ Время идет быстро, оно неумолимо, безжалостно и жестоко. Старые герои умирают — женятся, заводят детей, посылают все к чертям ради тихой, счастливой смерти. Новые герои рождаются, разочаровываются в мире, творя свои мелкие добрые делишки и тоже стареют. А вот злобные, отвергнутые, одинокие личности никогда не умирают — лишь засыпают, таясь в тенях. Мелкие злодеишки показывают свои обманчиво заносчивые носы и почти мгновенно уничтожаются героями, а вот настоящее зло никогда не снизойдет до жалких смертных идиотов, рьяно верящих в то, что все они идут или хотя-бы ползут на лучи счастья и света. Оно семенами засело в разумах людей, выжидая, пуская черные липкие корни — они растут медленно, неудержимо, они опутывают, захватывают голову, а потом и тело и вот ты — уже не ты, лишь черный злобный цветок, скрытый шипами, испускающий зловоние и гниль. Зло обеспечивает себя чудесным спектаклем, наблюдая за мучениями смертных, за тем, как герои пытаются вернуть давно протухшую, разлагающуюся справедливость, что как шлюха из дорогого борделя продается тем, у кого больше разноцветных бумажек. Люди и герои жалки. Нетленная, холодная, как лед великая леди Истина твердо знает: злу просто лень торжествовать и властвовать — тогда стало бы слишком скучно. Это был очередной кошмар. Спина покрылась холодной испариной, руки предательски дрожали. Саффер отстраненно смотрел на влажные бледные ладони, сияющие в лунном свете мягким жемчугом. Вечно растрепанные темно-каштановые, почти черные волосы сейчас приняли вид аля «меня ударило током», но худому, даже тощему парню было все равно. Один и тот-же кошмар, день за днем. Вроде-бы ничего страшного, однако он постоянно пробуждал в голове то, что он давным-давно силился забыть. Это уже превратилось в некий ритуал: каждую ночь он просыпался в холодном поту, а потом долго сидел в кровати и рассматривал свои ладони. Он размышлял и слушал тишину, пытался отвлечься от плохих мыслей и воспоминаний, но выходило неважно и он снова и снова просыпался в немом крике, со слезами на глазах. Глаза. Его глаза странно блестели - не только от застывших слез. А под глазами — крупные темные «синяки» от длительного недосыпа. Он пытался принимать снотворное и успокоительное, но это не давало результата. Тогда Саффер просто смирился. Если чего-то было не избежать — он никогда не боролся, он смирялся. Рано или поздно все проходило, оставляя лишь воспоминания, полные отчаяния и боли, страха, заставлявшего дрожать колени. - Холодно, - пробормотал он самому себе, - Очень холодно. На улице стояла поздняя осень. Уже мороз, а снега все нет — неприятное время года. Парень любил снег, такой чистый и белый. Когда он был еще мальчиком семи лет, ему очень нравилось есть его, а потом он нашел в нем дохлого комара и больше никогда его не ел. Забавное воспоминание встало комом в горле. Нет, ему нельзя радоваться. После того, что произошло, радость — самое сильное оскорбление из всех, какие только можно придумать. - Саф? - тихий, хрипловатый голос раздался откуда-то с пола, рядом с кроватью, - У тебя все хорошо? Псионик. Что за странное имя. Хотя имя Саффера было не лучше. Псио, как его называл Саф. А когда в школе его дразнили «Психом», мальчик всегда вступался за друга. Псионик был другом детства — самым дорогим сейчас человеком. Последнее время парень часто просил его переночевать с ним в его квартире, что досталась ему еще от бабушки, и друг всегда соглашался — без тени издевки он всегда ложился рядом с кроватью Саффера, расстилая на жестком паркете одеяло, хотя всегда мог уйти в другую комнату. Именно за это он и любил Псио — тот был настоящим другом, особенно после того, как произошло то, что перевернуло жизнь брюнета с ног на голову, разорвало грудную клетку и стальными клыками растерзало беззащитное сердце. - Так, вот теперь я уверен, что все плохо, - недовольно пробурчал Псионик, с кряхтением приподнимаясь и опираясь руками на кровать. Заспанный, недовольный, такой-же растрепанный, как друг. С этой своей странной гетерохромией. Один глаз был ярко-голубым, почти белым, второй — темно-карим, почти черным. Это выглядело странно, ведь обычно при гетерохромии цвет глаз различается не сильно, а тут — такой контраст. А еще эти локоны — послушные, шелковистые, светло-русые, не то что у Саффера. Тем не менее со временем перестаешь обращать внимание на недостатки и достоинства, начинаешь видеть суть, и эта самая суть брюнету нравилась больше всего. Псионик — единственный, кому он доверяет. Теперь Саф себя уже не удерживал. Горькие слезы сами собой катились по щекам, он только закрыл ладонями скривившееся в гримасу боли лицо. Псионик ничего не сказал. Он просто залез на кровать и крепко обнял друга. Эти объятия всегда позволяли Сафферу успокоится и почувствовать себя уже не столь одиноким в этой Вселенной. Отвратительной, жестокой Вселенной. Тот же просто тихо, беспомощно рыдал другу в грудь, а в голове его стоял лишь один вопрос: «Почему именно со мной?»