Предназначение? Возможно

Лютик сидел, обхватив колени руками и облокотившись спиной на холодную стену камеры, в которой он просиживал уже четвёртые сутки. За что сидел? Да как обычно. Вот только на этот раз поэту грозили не простые восемь суток отсидки, а виселица. Лютик поморщился, вспоминая эту самую виселицу на главной площади этой дыры, по ошибке считающейся городом. Поэт шикнул от боли. Во время потасовки ему прилетело по колену и в живот. В комплекте шли разбитая губа, а так же несколько синяков и ссадин. Нет, конечно, поэту и раньше много раз грозила и плаха, и ранения он и похуже получал… Но тогда рядом был Геральт, который вытаскивал его из любой передряги. А сейчас его не было, и некому было в очередной раз спасти Лютикову шкуру. Бард даже представления не имел, где мог сейчас промышлять ведьмак. Может, убивает бестий в Велене или охотится на накеров близ Новиграда или, быть может, сидит в Каэр Морхене и отдыхает. Но он не в этом городишке, нет. Если бы он был тут, то Лютик бы его уже давно встретил. Глубоко задумавшись о своём, мягко говоря, бедственном положении, Лютик не обратил внимания на голоса. Он встрепенулся лишь тогда, когда на лестнице, что вела к камерам с заключёнными, раздались тяжёлые шаги. Лютик негромко охнул. — Геральт! — Поэт вскочил со своей соломенной лежанки и, прямо-таки лучась от радости, захромал к разделяющей его с ведьмаком решётке, при этом сохраняя всё своё достоинство, как если бы он сейчас был в своём привычном цветастом кафтане и фантазийной шапочке с пером, а не в штанах и обычной рубахе, да ещё и с босыми ногами. — Я тоже рад тебя видеть. Паршиво выглядишь, Лютик, — Геральт оценивающе окинул барда взглядом. — Что на этот раз? — Ой, Геральт, да как обычно. — Лютик картинно вздохнул. — Меня соблазнила прекрасная девушка — Мулёнка звать… По многозначительному покашливанию ведьмака Лютик понял, что того и имя, и остальные прелести девушки волновали в последнюю очередь, а посему бард решил перейти к сути дела. — Так вот, когда мы только смогли уединиться, то к нам ворвались два её брата. Да так скоро это случилось, что я даже раздеться не успел! В общем, сиганул в окно, но — ты не поверишь! — там оказался третий брат этой прекрасной девушки. От жестокой расправы меня спас господин стражник, а то я не стоял бы перед тобой, друг мой, — Лютик улыбнулся, демонстрируя ряд крепких зубов. Геральт вздохнул. Ещё раз оглядел Лютика. Повернулся к приведшему его сюда тюремщику. — Какой залог надо внести за этого везучего обалдуя, чтобы его выпустили? — Триста новиградских, — быстро ответствовал стражник, а после добавил. — И не жалко его тебе, ведьмак, вытаскивать? По нему видно, что этот раз у него не первый и не последний. — А по тебе видно, что на службе только две недели, — огрызнулся Геральт. — У меня только сто семьдесят. Лютик, послушай, у меня здесь заказ. Сегодня-завтра я его выполню и тогда смогу вернуться к тебе, и тебя отпустят. — Э не, ведьмак, завтра его разве что на эшафот отпустят, — опять послышался голос хохотнувшего стражника, стоящего чуть поодаль Геральта. Кажется, эта ситуация его забавляла. Лютик испуганно взглянул на тюремщика. — Ч-что? Уже завтра? — Завтра, завтра, — оскалившись, ответил стражник. — Так что, ведьмак, либо сегодня деньги, и вы с поэтишкой валите отсюда на все четыре стороны, либо завтра уже в три часа дня его болтающийся в петле труп будет украшать главную площадь. — Тюремщик опять хохотнул, но когда Геральт бросил на него раздражённый взгляд своих кошачьих глаз, то тот сразу поспешил заткнуться. — Лютик, сегодня вечером вернусь, жди. — Ведьмак просунул руку сквозь решётку и ободряюще похлопал всё ещё бледного и опирающегося рукой на стену барда по плечу. — Гер… — Лютик громко сглотнул подступивший к горлу ком. — Геральт, а…, а ты не мог бы сходить к дому Мулёнки и забрать мои вещи? Хотя бы лютню! — он умоляюще взглянул на ведьмака. Геральт с пониманием глянул на Лютика. Он помнил, при каких малоприятных обстоятельствах поэт обзавёлся своей лютней, так что не мог не согласиться. — Ох, холера… Ладно, схожу. А ты жди. Сегодня же вечером вернусь. Ведьмак ещё раз хлопнул поэта по плечу и, повернувшись к камере спиной, поспешил подняться вверх по лестнице. Тюремщик поспешил за ним. Лютик, на подгибающихся ногах, опустился на холодный пол и вздохнул. Радостно, свободно, воодушевлённо. Теперь он знал. Знал, что Геральт тут, знал, что он его не бросит. Поэт устало привалился к стене, а через некоторое время начал тихо посапывать. *** «Холера… Опять он вляпался», — думал Геральт, оставляя за спиной низкое и неприметное здание городской тюрьмы и двигаясь к окраине городка. Там, по словам всё того же тюремщика, и находится дом Мулёнки и трёх её братьев. Рука в кожаной перчатке решительно постучалась по тёмному дереву массивной двери, которая распахнулась спустя непродолжительное время, и на пороге возник рослый и достаточно широкий в плечах парень. — Чагой надобно? — пробасил он. — Да я вот, к сестрице твоей зайти хотел, вещи друга моего забрать, — чуть ли не ласково начал Геральт. Ввязываться в драку не хотелось абсолютно, так что ведьмак рассчитывал, что парень не будет угрожать грозно выглядящему человеку с двумя мечами за спиной, и предпочтёт благоразумно отдать Лютиково шмотьё. — А, дак ты — дружок того рифмоблуда, который к моей сестрёнке лез? — сие заявление подтверждений не требовало. — Проваливай отсюда, мутант, хер что я тебе отдам. Геральт нахмурился. По-хорошему не вышло. — Я же пока по-хорошему прошу… — По-хорошему? А я тебе по-хорошему отвечу, что трупам шмотки ни к чему. Проваливай! — рявкнул парень напоследок. Дверь захлопнулась прямо перед носом, казалось, озверевшего от таких слов ведьмака. Но нет, резню он устраивать не будет. Просто он, как вытащит Лютика, накостыляет всем троим, а этому в особенности. Ведьмак свернул к конюшням — надо было взять Плотву, по-быстрому прискакать на кладбище, прикончить там гулей, так же быстро вернуться назад, забрать награду и свалить отсюда к чертям вместе с Лютиком. Только, казалось бы, идеальный план Геральта, прервала одна неожиданность. На подходе к конюшням его окликнула миловидная девушка, которая держала в руках какой-то объёмный свёрток. — Я слышала твой разговор с моим братом, — затараторила она. — Да, знаю, сама виновата, что тогда дверь в комнату не закрыла. Но верю, что ты Лютика вытащишь. А коли он не трупом будет, то вещички егошние ему пригодятся, — с этими словами Мулёнка вручила ведьмаку свёрток и не примеченную им ранее лютню. Геральт поблагодарил. Молча. Одним взглядом. Она поняла. Девушка кивнула ему на прощанье и, приподняв подол простенького платьица, побежала к своему дому. Геральт же подошёл к Плотве и кое-как пристроил к седельным сумкам лютню и свёрток с одеждой. Спустя несколько минут ведьмак, словно утренний туман, растворился за воротами города. *** Лютик проспал часов семь, не меньше — сказались переживания последних дней. Еще несколько часов он маялся безделицей в ожидании Геральта. Только ведьмак спасительным грохотом сапог и грозной тенью на горизонте показываться не спешил. Впрочем, всё это бард мог легко объяснить: громыхать сапогами Геральт не мог из-за мягкой подошвы этих самых сапог, и ещё потому, что ступал тот всегда бесшумно, а тени на горизонте здесь быть не могло из-за отсутствия видимости этого самого горизонта. Но, даже чисто по временным ощущениям самого Лютика, Геральт уже всё равно должен был прийти. Ещё около часа поэт отгонял от себя навязчивую, липкую, обволакивающую, словно страх, мысль. Не хотел верить. Не хотел поддаваться панике. Меж прутьев тюремщик просунул миску, в которой плавало… Лютик до сих не понял, из чего состояла эта, как он сам её называл, «похлёбка». Он её не ел. А воняла она отвратительно. Радовало лишь то, что совместно с «похлёбкой» тюремщик давал ещё ломоть хлеба и чарку воды. Лютик молча забрал два куска хлеба и свою чарку с водой. Оставшиеся две миски забирал его сокамерник — широкий в плечах и вообще большой сам по себе Зуг. Он обычно сидел в самом тёмном углу камеры и молча пялил в потолок, а выходил оттуда лишь тогда, когда давали еду. Лютик слышал его басовитый с хрипотцой голос только один раз. В тот раз он впервые узрел ту «похлёбку» и в тот же раз начисто отказался её есть, просто забрав себе хлеб и воду. Тогда Зуг и вышел из своего угла, спросив, будет ли бард свою «похлёбку». Лютик на то ответил, что ему не жалко — было б что жалеть. С того раза у них и завелось, что Лютик забирал весь хлеб, а великан — всю «похлёбку». Неожиданно Зуг заговорил. Второй раз за четыре дня. — Бард, хватит тебе на дверь пялить. Не придёт твой ведьмок. — Лютик вскинул голову. В его взгляде ясно читался немой вопрос. И что-то ещё. — Могет, до этого ты, Лютик, один раз попал в тюрячку. Вероятно, далее последовал второй, и, быть могет, третий разы. А ведьму тебя вытаскивать надоело, наскучило. Вот он и пришёл попрощаться. По-ведьмовски. Всякому ж известно, что ведьмоки оные лишены способности чувства выражать, токмо некоторые считают, что они вообще чувствовать не могут, но не правда это. Ну, короче, вот он и попрощался. Лютик молчал. Пустой взгляд растерянно блуждал по каменному полу, немного присыпанному соломой. Зуг, тем временем, продолжил. — Завтра тебя вздёрнут, а потому вот тебе, поэт, мой совет. Не строй из себя героя, не пытайся сбежать, али ещё чей-нить учудить. Чем быстрее — тем лучше. — великан замолк. Лютик молчал. Для себя он уже всё решил. Решил поступить в точности до наоборот. Героя из себя он всё же строить не будет, но вот сбежать попытается при первой же возможности. Но вот только будет ли эта самая возможность ему предоставлена? Так он и заснул, размышляя о побеге под нарастающую боль в колене и звуки хлебания «похлёбки» из угла Зуга. Сны были чёрными и липкими. Они липли к поэту даже после того, как он проснулся. Но, не смотря ни на что, Лютик продолжал надеяться, продолжал ждать. Как известно, слепая вера в лучшее приводит к успеху редко. Даже слишком редко и только в выходящих из ряда вон случаях. Лютик уже догадался, что его случай выходящим из ряда вон не был. Но продолжал верить. Правда, совсем не долго. Когда тюремщик просовывал в камеру поэта и Зуга их завтрак, состоящий из тех же чарок воды и небольших кусков хлеба, к нему подбежал какой-то запыхавшийся мальчишка и протянул письмо, при этом пытаясь отдышаться. Стражник молча взял конверт и направился к лестнице наверх, бросив мальчику короткое «Отдышишься — дуй наверх». Лютик тут же этим воспользовался. — Эй, малец, подойди сюда! Мальчик недолго колебался, но когда он всё же не нашёл в Лютике ничего опасного, то подошёл ближе. — Скажи, ты видел вчера человека с белыми волосами? У него ещё было два меча за спиной. — Поэт от чистого сердца надеялся, что ответ будет положительным. Паренёк, после недолгих раздумий, кивнул, радостно тряхнув своей соломенного цвета шевелюрой. — Видел. Он вчера немного позднее полудня из городишки выехал. А более я его не видел. — Спасибо, — Лютик натянуто улыбнулся. — Иди, тебя там заждались уже, наверное. Мальчишка охнул, быстро кивнул и умчался вверх по лестнице. Лютик сел, подтянул к себе и обнял колени, уткнувшись в них лбом. Любому бы человеку, смотрящему на это со стороны, могло показаться, что поэт сейчас заплачет. Заплачет, разрыдается как баба. Да что там говорить, даже сам он — поэт — так думал. Но всё-таки не заплакал. А хотелось. Теперь же отчаянье, страх и боль — внутренняя, не физическая — накрыли его, окутали его чёрным непроглядным туманом. Материализовался страх, накрыли с головой опасения, которые он так настойчиво отгонял вчера и которые так хорошо вчера же подпитал Зуг. Бросил его ведьмак. Даже не так. Не ведьмак, нет. Друг, Геральт из Ривии, тот, который столько раз вытаскивал, сейчас взял и бросил. «А быть может…?» — мысль резкая внезапная, разрывающая окутавший поэта чёрный дым отчаянья. Ведьмак говорил, что у него контракт. Контракт, за который ему заплатят сто тридцать новиградских крон. Лютик знал по рассказам любившего жаловаться ему на тяжёлую ведьмачью жизнь Геральта, что примерно столько стоит избавиться от накеров или утопцев. Может, под эту расценку попадали и гули — поэт точно не помнил. Но… что если Геральта убили? Накеры или ещё какие твари. Лютик чувствовал себя паршиво. Он не знал, что думать, кого жалеть, что делать. Нога болела. Зуг храпел. *** Около полудня за ним пришли. Сказали, что время казни переносится на три часа. Он не особо переживал. *** Поэт шёл. Хромал, припадал на больную ногу, запинался, но шёл. Шёл, потому что выбора не было. Да и о каком выборе может идти речь, если при любой заминке ты получаешь толчок в спину, мол, давай быстрее, висельник, и без фокусов. Как бы Лютик ни хотел, но от побега ему пришлось отказаться. Идти ему было больно и трудно, а о беге и речи идти не могло. Да и от двух хорошо вооружённых стражников мало куда можно деться, даже со свободными руками, не то, что сейчас у поэта. Не везло ему, в общем, если хоть что-то из происходящего можно было назвать именно невезением, а не неудачей или, например, попросту злым роком. Он опять споткнулся, за что тут же получил в спину. Нога болела всё сильнее, но идти оставалось не долго — Лютик уже видел эшафот. И виселицу на нем, на которой будет болтаться меньше, чем через семь минут. Но что-то поэта насторожило. Это была не главная и даже не площадь. Это вообще было за городскими стенами. Как они сюда дошли, Лютик не помнил. Вероятно, потому что всю дорогу пялился в землю. Геральт не появился и тогда, когда Лютика завели на эшафот. На это поэт решил, что раз уж его повесят, то, быть может, ему улыбнётся удача, и он станет чем-то навроде приведения? И, если ведьмак его действительно бросил, то он сможет его найти и пугать по ночам. Такая, вроде бы абсурдная, мысль поэта развеселила, да так, что тот даже тихонечко хихикнул. — Не, ну ты посмотри на него! Уж и веселится во всю! Игш, мож он тогось, умом тронулся? — один из стражников подал голос. — Тронулся, не тронулся, нам-то какая разница? Сказано — повесить, вот мы вешаем. А что там у него с умом, тебя касаться не должно. — Тот, которого назвали Игшем, сплюнул на доски и накинул поэту петлю на шею. Лютик судорожно сглотнул. Ему пришлось приподняться на цыпочки, так высоко ему затянули верёвку. — Могет, ум его нас и не касается, зато поразвлекаться мы сможем — это не запрещалось, — Игш зло хохотнул. — Он так долго не протянет, а потом ноги у него сами подогнутся и сам он себя в могилу загонит. — Теперь заржали оба. Стражники, в чём уже поэт сильно сомневался, спустились с эшафота. Лютик мысленно выругался. Это так. Он так долго не протянет. Колено уже и так разрывает дикая боль, а дышать с каждой секундой всё труднее. Неужели, он действительно так кончит? Сам себя загонит в могилу, на потеху этим двум лже-стражникам? Кажется, да. Боль стала невыносимой. Где-то не спеша зацокали копыта лошади. Кто-то крикнул. Сознание постепенно заволакивала белая дымка, изменяя и приглушая восприятие всего происходящего. Но неизменной оставалась только острая боль в колене. Вот лже-стражники выхватили мечи. Зачем? Ответ поэту узнать было не суждено. Колени подогнулись, и он повис, удушаемый петлёй. А потом, когда взор помутнел окончательно, уши перестали слышать крики, он упал, провалился в чёрное вязкое и долгожданное Ничто. *** Ничто было тёплым. Ни холодным, ни жарким, а именно тёплым. Лютик не знал, сколько времени он пребывает в этом Ничто. Единственно, что он понимал, так это то, что Ничто постоянно менялось. А сейчас он слышал голос, который что-то невнятно бормотал. Голос был до ужаса знаком. Кажется, Ничто источало запах костра. Но вот вопрос, разве Ничто может пахнуть, говорить и меняться? Лютик был уверен, что нет. И вдруг резкая вспышка уже, казалось, позабытой боли. Поэт чисто инстинктивно распахнул глаза, хотел закричать, но вместо крика вышел стон. Небо. Вечернее небо и тёмно-зелёные кроны деревьев. Белые, словно молоко, волосы и жёлтые глаза с вертикальными зрачками. — Геральт! — вместо радостного крика не менее радостный хрип. — Молчи. Молчи, Лютик. Всё хорошо. Лютик улыбается, хочет приподняться на локтях, но, затёкшие от, вероятно, совсем недавно снятых верёвок, руки не слушаются и он опять падает на траву. Ведьмак хмыкает и опять склоняется над ногой барда, начиная что-то втирать в колено. Такой острой боли уже не чувствовалось. — Геральт? — Да? — Что ты делаешь? — Втираю тебе в колено мазь, чтобы мог ходить и не охать при каждом шаге. Ещё вопросы? — вопрос получился грубым, не таким, каким хотел его сделать ведьмак, но, что вышло, то вышло. — Да. Почему ты не пришёл? — Лютик таки смог приподняться на локтях и теперь во всю таращился на Геральта своими голубыми глазищами. Ведьмак скрежетнул зубами. Он знал, что поэт спросит. Знал, но, за всё то время, пока вёз его бессознательное тело на Плотве, он так и не придумал, как это объяснить. Или он просто задворками сознания надеялся, что бард не спросит? — Я опоздал. Перебрал с эликсирами. Когда разобрался с гулями, то упал без сознания, а очнулся только утром. Непростительная ошибка, которая чуть не стоила тебе жизни. Прости меня, Лютик. Поэт замер. Кажется, на некоторое время перестал дышать. А потом расплылся в широкой улыбке. Он оттолкнулся руками от земли и крепко обнял так и не изменившего позы ведьмака. Он был рад. Дико рад, что ни одно из его предположений не оправдалось. Что ведьмак просто — ха! — перебрал с эликсирами. — Лютик… Я, конечно, понимаю, ты рад меня видеть, но можно я закончу с твоей ногой? Или, если тебе невтерпёж за что-то подержаться, то могу подтащить тебя к дереву и вручить лютню. — Лютню? Геральт, ты что, забрал мои вещи у Мулёнки? — Лютик изумлённо хлопнул глазами. — Да. Ты сам попросил, помнишь? — Выйдя из некого ступора, поэт кивнул. — Так что, тебя перетащить к дереву? Ещё один кивок, только более уверенный, и следующая за этим попытка встать, которая была пресечена на корню. Геральт мягко надавил на плечо поэта и отрицательно покачал головой, а после подхватил изумлённого Лютика на руки и уже через пару мгновений плавно опускал его на траву и облокачивал спиной на толстый ствол дерева. Бард не проронил ни слова. Ведьмак же бесшумной походкой направился к мирно пощипывающей траву Плотве и стал отвязывать лютню от седельных сумок. Вернувшись, он вручил Лютику его любимый инструмент, который тот почему-то принял без особого энтузиазма. Пожав плечами, Геральт продолжил наносить и втирать мазь в повреждённое колено, изредка бросая взгляд на отложившего лютню поэта. *** Тепла, источаемого костром, определённо не хватало для того, чтобы их согреть. А поэтому Геральт предложил забраться под шкуру. Шкура была одна, но зато большая и тепло сохраняла отлично. А поэтому, уже через несколько минут сидения под этой самой шкурой, Лютика начало клонить в сон. Не заметив того и даже как-то на уровне инстинкта, он подвинулся ближе к Геральту, просунул голову ему под руку, устроившись где-то в районе груди и обхватил талию ведьмака руками, тем самым прижимаясь ещё ближе. Геральт не шелохнулся и отстраниться не пытался. — Геральт? — уже практически спя пробормотал поэт. — Да? — Почему ты всегда меня выручаешь, в какой бы заднице я не оказался? — Не знаю. — Предназначение? — Возможно… «Нечто большее», — чуть не добавил Геральт вслух. Чуть погодя он тихо позвал. — Лютик? В ответ он услышал лишь тихое сопение поэта. Он немного наклонил голову и легонько поцеловал барда в его светлую макушку.