Долгая дорога домой

- После такого шикарного ужина ты запланировал наше двойное самоубийство? Романтично, Шин-чан… - Что? - Хватит на меня пялиться – следи за дорогой, - поясняет свои слова Казунари. Он потягивается, сладко зевая, и с неожиданно большим вниманием наблюдает за тем, как Мидорима вместо ответа лишь смотрит на него и вновь – в который раз уже за этот вечер – улыбается. – Серьёзно, Шин-чан, дорога… Она не у меня на лице, она там. - Я знаю, вот что, - поджимает губы и фыркает, снова бросая взгляд. Как же он скучал. Боже, как же он скучал. Они едут уже минут десять в тишине, когда Мидорима вдруг молча съезжает на обочину, вокруг – шоссе триста двадцать четыре, излюбленное место погонять у молодёжи, а потому вряд ли здесь вообще кто-либо останавливается, - но Мидориме всё равно, он выравнивает машину и так же, не говоря ни слова, заглушает двигатель. Опирается локтями на руль и с нечитаемым выражением лица кладёт подбородок на сложенные ладони, пока Такао рядом осторожно выпрямляется на сиденье, осматриваясь по сторонам – за окнами всё ещё виднеется шоссе Лос-Анджелеса и пустынные поля для гольфа. Скоро совсем стемнеет. И почему-то по-прежнему слишком тихо, раз или два до Такао доносится шум проезжающих автомобилей. - Мы что, кого-то сбили? Шин-чан, не хочу нагнетать, но с твоей внешностью в тюрьме придётся туго. - Ты не поздоровался… - у Мидоримы тихий голос и взгляд сквозь ресницы. – Привет. Такао встречается с ним взглядом. Такао не выкидывает шуточек. Такао не ругает, что тот его чертовски напугал. Он только хмыкает, аккуратно отстёгивает ремень одной рукой, а второй – резко притягивает Мидориму за затылок, снимает с него очки, убирая их на приборную панель у руля, и целует. Это отчего-то поразительно похоже на их первый раз, - вот только тогда Такао пришлось хорошенько постараться, чтобы заставить Мидориму наклонить голову, - и Шинтаро тут же низко стонет ему в рот и тянет на себя: берёт под коленом, слепым рывком усаживает на свои бёдра, и очень быстро стаскивает с него майку через голову, чертыхаясь на кусок ткани за то, что на целую секунду приходится отпустить любимые губы. Как и тогда, получается скомкано и как-то неоправданно яростно. Как будто это чёртов последний раз и другого шанса насладиться присутствием друг друга у них просто не будет. Локти ударяются обо всё, что можно, распаляя только сильнее, да и Такао ну совсем не помогает: тычет своим носом в щёку, пахнет сногсшибательно и нетерпеливо хрипит: «Давай, давай, давай». Мидорима под ним разве что не воет и не подаёт в суд за доведение до убийства, потому что ну кто так делает? Кто додумался натянуть на себя шорты из такой тонкой ткани, что она вот-вот надорвётся от стояка, что сейчас бесстыдно толкает его в живот? Он понимает, он чертовски понимает, что Такао и сам не меньше изголодался по их близости, по всему этому, когда так невыносимо горячо и сладко. Казунари ерзает на его коленях, дышит так невыносимо прерывисто и зажимает рукой его член через джинсы, какого-то чёрта так соблазнительно медленно. В глазах темнеет, и Шинтаро думает, что так нельзя. Надо сейчас же остановиться, надо притормозить, надо бы пересесть назад, надо хотя бы отодвинуть сиденье.. Мидорима с силой вцепляется в чужую спину, заставляя выгнуться на себе Казунари с хрипловатым смехом. Сжимает пальцы на коже и убирает мешающую руку, пытаясь сам разодрать свою вмиг заевшую ширинку и напрочь забывая удивиться своей агрессивности. Как если это бы не он последние несколько месяцев продумывал в деталях, как хотел бы медленно исследовать каждый миллиметр этой шелковистой кожи, а сейчас ему просто захотелось узнать, если ли границы у загара Казунари. Мидорима думает о том, как бы хотел сплести свои пальцы с его и ласково шептать признания, которые так никогда и не произносил, как аккуратно бы смыкал губы на каждой подушечке его пальцев, и затем поднимается короткими поцелуями к его лицу. Нет, всё не так. Можно было и догадаться: с Такао Казунари всегда всё выходит не по плану. Это так похоже на их секс в раздевалках после тренировок – и жарко, и неудобно, а сейчас ещё и катастрофически тесно. Да ещё и сам Казунари, изворачивается и наконец кое-как стягивает с себя свои идиотские шорты вместе с трусами, а его джинсы сдёргивает до колен, садится на его бёдра и задыхается: «Больно». - Больно?.. Слабо напоминает романтическую прелюдию из какого-нибудь глупого романа, и Мидорима растеряно облизывает губы. Пытается теперь одновременно и передвинуться дальше, и удержать тяжёлого мужчину на весу (Такао ведь теперь все двадцать семь, боже). - Да, гребанный руль, - громко смеётся Казунари с его выражения лица и, стащив и с него футболку, прижимается к его груди плотнее, - в спину меня ебёт. Не откажусь, если это будешь всё-таки ты. - Придурок, вот что, - морщится в ответ Шинтаро, сильно ударяясь ребром ладони о подлокотник. Смачивает пальцы во рту и опускает их вниз. Между ягодиц очень горячо, и сжатые мышцы не пускают глубже, чем на одну фалангу. Большой палец надавливает под мошонкой, массируя, а указательный и средний мягкими толчками расслабляют вход. Мидорима упирает затылок в сиденье и совершенно не сдерживается от громкого протяжного стона, потому что Такао узкий, очень узкий, и собственный член горит, а уши как будто бы накрывает подушками. - Охрененный у тебя повод для гордости, - не выдерживает Такао, потому что тот под ним начинает не к месту выглядеть абсолютно самодовольным, а вот ему-то с непривычки приходится закусывать нижнюю губу, шире распахивая глаза. – Тебе ещё не вручили премию мира? Это, может, я хранил тебе верность. - Казунари, помолчи, вот что, - с наигранным раздражением надавливает ему на плечо другой рукой, и тот насаживается на палец полностью, выпуская воздух сквозь зубы. Мидориме невыносимо приятно от слов Такао, и он, конечно же знает, что тот не замолкнет, но от этого даже лучше: Мидориме до безумия нравится, какой Такао громкий на нём. Каким он был громким, раньше. - Чёрт, - выстанывает Казунари и сам начинает понемногу пружинить вверх-вниз, полностью выпрямляясь в спине и расставляя ноги как можно шире, - как же хорошо. А ты не додумался взять смазку? Шинтаро, съехав на сиденье ниже, прижимается щекой к его боку, звучно шлёпает свободной рукой по его ягодице и тут же оттягивает её в сторону, проталкивая влажный палец глубже. Мышцы горячо пульсируют, туго сжимаются, и он добавляет второй, проворачивая внутри и быстро двигая мелкими толчками. Вынимает то один, то другой, смачивает ещё один, снова всовывает, чередуя и чувствуя, как у самого из-за этих манипуляций почти ноги сводит от удовольствия. - Это, кажется, именно ты приехал ко мне в дом, гений. Почему сам-то не взял? - Да, вот уж действительно. И как это я не додумался, что вместо тортика твоей девушке мне надо было прихватить анальную смазку тебе, - Такао давит одной рукой в стекло, а вторую упирает в крышу над головой. – Какой же я дурачок… - Дурачок, вот что, - соглашается Мидорима, отклоняя голову. Усмехается и, поднявшись свободной ладонью по спине, надавливает ему между лопаток, заставляя наклониться для поцелуя. Этот поцелуй не тянет на звание романтичного, они точно как два безумно изголодавшихся друг по другу человека. Такао в какой-то момент иступлено тянет его за нижнюю губу и вдавливает ладони в грудь, не замечая, как, сползая коленкой с сиденья, опускается почти на его бёдра. Мидорима вжимает в себя, обхватив поперёк спину, и двигает рукой часто-часто, чтобы Такао только всхлипывал ему в рот и жмурился от ощущения его пальцев у себя внутри. - Шин-чан, хватит… нежничать, - выдыхает, упираясь в его лоб своим. – Давай уже. - Подожди, - усилием воли дёргает подбородком, потому что даже второй пережимает, и Казунари, чудесному, восхитительному, такому желанному Казунари, будет больно. И не то чтобы не хочется сделать больно ему сейчас. Спина уже мокрая от стыда за свою нетерпеливость: не растягивает, а откровенно ведь трахает его пальцами. Разве что не зажмуривает глаза, пытаясь сосчитать до десяти, потому что бёдра уже невыносимо горят от желания, и он всё разводит их сильнее в стороны, чтобы мужчина проседал между, теряя контроль и только подставляясь под его пальцы. В голове мутнеет. Пальцы целиком проскальзывают внутрь, туда-сюда, стискиваемые горячим давлением. Тело под руками, предательски забывшее, отвыкшее от него, вновь податливо смягчается. Отзывается именно так, как нужно, как раньше, как будто идеально созданное именно для него. Член, горячо налившись, упирается чувствительной головкой в напряжённый живот, а Казунари, подрагивая в тихих постанываниях, елозит своим поверх, и все мысли от этого смазываются, превращаясь в сплошное «этого мало, мало, мало». Казунари до сих пор чертовски мало. Нестерпимо хочется ощутить его на себе целиком, хочется сейчас же войти, почувствовать себя невыносимо наполненным. Мидорима чувствует, как ещё немного – и потеряет связь с реальностью. Раздвинуть его ягодицы и натянуть на себя сейчас же до самого предела, чтобы это восхитительное тело вспомнило, вспомнило его. Чтобы и не мог найти сил даже простонать, и только в глазах читалось, что он самый-самый. Чтобы он понял. Мидорима шумно выдыхает через рот. Ему до безумия хочется почувствовать, что Такао сейчас действительно здесь. С ним. - Я что, перешёл на вулканский или тебе за все эти годы стало сложно меня понимать? – чуть ли не шипит Такао. У него сверкают глаза и он, с силой уперевшись ему в плечи, резко поднимается, соскальзывая с пальцев. Мидориме хочется рассмеяться, но он лишь улыбается, понимая, что ему это только и нужно. Он обхватывает свой член, обводя головку облизанной ладонью, сжимает его у основания, направляя, а второй рукой надавливает на тазовые косточки Такао, чтобы опустился прямо на него. Такао насаживается плавно, но быстро, и это одуряющее ощущение, от которого у обоих перехватывает дыхание. Несколько секунд – их движения синхронизируются, не потому что они так много тренировали это на баскетбольной площадке старшей школы Шутоку, а как будто они уже родились с этим: Такао, уперевшись коленями по бокам и прогнувшись, ритмично вскидывает и опускает таз – Мидорима, поддерживая за бока, толкается вверх. Не целуются, а дышат, задевая губами губы. Густое удовольствие расплывается по каждой клеточке, обжигающими волнами расходясь по всему телу. Вдох-выдох, вдох-выдох, вдох-выдох, а между ними – тягучее чувство невозможной правильности от каждого до боли нужного движения. Казунари не сбавляет темп, он мог бы расслабиться под ним, но он подбрасывает бёдра, проникая всё глубже, до самого конца, как будто пытаясь заполнить свою пустоту внутри. Получается; член полностью обволакивает жаркой теснотой, и они просто двигаются в такт друг другу, разгорячённые, мягкие, податливые друг для друга. - Казу… - то ли зовёт, то ли стонет, и Казунари отклоняется спиной на руль, упираясь руками сзади в его колени и привставая точно так, чтобы Мидорима видел, как именно он входит в него. Он видит, он совершенно непослушными пальцами гладит нежную кожу его бёдер вокруг своего члена и обхватывает ладонью его член. Такао выгибается на руле до синяков, стараясь толкнуться сильнее в руку, и тогда Мидорима, улыбаясь, размашисто растирает влагу по стволу. - Я-то не против эксгибиционизма, но… - задыхается, когда рука на нём набирает нужный темп, - нас не увидят? - Думаешь, моих зарплат и премий недостаточно, чтобы сделать в этой машине тонированные стёкла? – Мидорима тяжело дышит. - И что же? Со многими ты уже опробовал эти свои стёкла? – спрашивает Такао, улыбаясь. - О нет, я сделал их лишь для одного болтливого распасовщика, - Шинтаро улыбается, обхватив Казунари под поясницу правой рукой, наклоняется к его лицу и, плавными движениями продолжая надрачивать ему, насаживает на себя в том же темпе. Такао мгновенно подстраивается, помогая движениями бёдер, и крепко хватаясь за широкие плечи. - Господи, я бы сейчас всё отдал, чтобы вернуться в те дни… - сдавленно смеётся в губы. – Мы с тобой такие придурки. - А ты мой придурок, Такао, - Мидорима опускается к кадыку и сглатывает, чувствуя, как лицо знакомо печёт от этого позабытого «мой», взглянул на лицо Казунари. В салоне почти темно, поблизости ни одного фонаря, и свет фар проносящихся по трассе автомобилей всполохами озаряет чёткие линии. Такао весь взмокший, рот приоткрыт, между бровей глубокая складка. Мидорима жёстко вжимает пальцы в его кожу, стараясь не кончить только от его вида, только от осознания его присутствия, рядом. Вслепую надавливает ему на повлажневшую головку большим пальцем и одновременно проталкивает кончик языка между мягких губ Казунари, следя за подрагивающими чёрными ресницами. Мидорима внутри него, левая рука на нём, Мидорима целует его. Такао должен чувствовать его повсюду. И он, определённо чувствует, одобрительно стонет и полностью принимает то, что получает: влажно посасывает его язык и слегка покачивает бёдрами вперед-назад, мягкими толчками вгоняя свой член в тёплую ладонь. Он сразу и нежный, и грубый, и из-за его тихого поскуливания, переходящего в утробный хрип, всё сразу и слишком эротично, и одновременно до вульгарности пошло. В какой-то момент это уже слишком похоже на то, как Мидорима хотел бы провести всю оставшуюся жизнь, и перехватывает его под задницу обеими руками, глядя вниз. Мнёт, сильно растягивая ягодицы в стороны, и прикусывает нижнюю губу – собственный член выходит из ануса почти полностью и плавным скольжением снова горячо входит внутрь. Ещё раз. Ещё… Такао на нем прикрывает веки, откидывая голову глубоко назад. - Шин-чан… - Может, я хочу, чтобы нас увидели. Хочу, - глухо бормочет Мидорима, и как-то плевать на то, что вырывается из его рта, потому что, господи боже, они не делали этого чёртову тысячу лет, а от Такао как пахло тем же запахом, так и пахнет сейчас. - Чтобы все узнали, как сильно ты меня хочешь? – распахивает серые глаза. – Хочешь, чтобы видели, как уважаемый Мидорима… Шинтаро, получивший докторскую и много… других наград в области раковых заболеваний… трахается в машине, как какой-то… подросток? - Да замолчи ты уже, Такао, - смешок без его ведома превращается в протяжный стон. Затевать такие игры с Казунари глупо: он всегда побеждает. Мидорима теперь разрывается между тем, чтобы кончить от того, как хорошо, или от того, что шепчет Такао. Прижимает, возвращая обратно к себе и впиваясь в этот болтливый рот, как раз выдыхающий очередной бред вроде «отыметь бы тебя кверху задницей на кафедре, как и обещал». Прижимает и вдалбливается так, что чувствует, как руки уже начинают неметь, а они оба вот-вот потеряют сознание от жары. Он совсем не уверен, что Такао сможет завтра ходить, но того это, видимо, совсем не волнует, потому что он точно в ответ на мысль приподнимается, почти выпуская из себя до конца, и резко садится с громким стоном. - Ну что ты делаешь!.. – возмущённо рычит, тем не менее позволяя Такао делать сейчас всё, что он хочет. - Боже… Член Казунари трётся об их прижатые животы. Громкий звук шлепков ягодиц о бёдра и смешанный запах их тел заполняют салон автомобиля. Мучительные всхлипывания-стоны от каждого соприкосновения кожей не дают сосредоточиться на понимании собственных чувств, сливая вместе их тела и ощущения. - Я… - Мидорима судорожно гладит его гладкие ноги от коленей к паху, касается выбритого лобка и, не выдерживая, зажмуривается, обхватив под лопатками и вдавив в себя предельно близко, - я… - тут надо бы заставить себя добавить «скучал», но его хватает только на сбитый выдох и широко открытый рот, прижимающийся к обнажённой груди. «Я тоже» Казунари опускается с мокрым поцелуем на висок, бросая тень на всё другое, происходящее в мире, и заставляет живот поджаться в сладкой судороге. Шинтаро, откинув голову, слизывает выступивший пот над верхней губой. На животе стало липко от спермы. - Привет, - шёпотом произносит Такао ему в шею. И в груди так тепло-тепло, что хочется сдохнуть. - Вот видишь, - и непонятно, что тяжелее – двадцати семилетний Такао или эта навалившаяся тишина. - Как-то амм… Нечаянно вышло… Не надо нам было, наверное… - Прекрати, - Мидорима невольно улыбается, - прекрати говорить ерунду, вот что. Такао, перед тем как перелезть на своё сиденье, задерживает взгляд чуть дольше нужного и медленно-медленно целует Шинтаро в покрасневший лоб, будто хочет передать ему, всё, о чём он думает в эти минуты. И Мидориме невыносимо хочется, чтобы эта долгая дорога «домой» никогда не заканчивалась.