Голос

      Он никогда не думал о том, что будет. Он и не думал бы, наверное, никогда, просто существуя в заданном направлении и продвигаясь туда, куда указали. Он бы прекрасно существовал в уже созданном агломерате разума. Все было бы замечательно. Все было бы правильно. Но к счастью или же нет, но правды на свете нет. Но пожалуй не стоит говорить обо всем и сразу, начать стоит издалека. Все началось с знакомства с человеком, чье имя кончалось на «Тот». Полного имени Он не помнил. Он помнил только вечер, треск старой лапы и запах плохо приготовленного кофе. --Ты слышишь? — Вопрос прозвучал внезапно. Он отодрал взгляд от глянцевой поверхности плохо сваренного кофе и посмотрел на собеседника, чье лицо выше носа скрывали большие зеленые очки. --Что? --У этого нет имени. Ты слышишь? Оно ведь есть… — Голова его от слов потяжелела… послышался треск упавшей чашки, плеск льющегося кофе. --Ты скоро услышишь. — То были последние слова, прозвучавшие во мраке бессознательного. *** Боль. Пульсирующая боль в голове, разрывающая виски на части, боль перекрывающая все сознание разом. Бесконечный поток давления на черепную коробку, полный жара и режущих нот. Он состоял, схватившись за голову в кабинке туалета. Холод кафеля и зеркал едва ли отрезвлял сознание достаточно, чтобы боль ушла на второй план. От боли хотелось выть. Выть рычать и плакать, но из его глотки не вырвалось ничего, даже жалкого стона. Пахло хлоркой. Пахло моющим средством. Едкая смесь била в нос, превращая боль в дробящееся пульсирующее нечто, которое постепенно уступало место другим ощущениям. Несколько секунд? Минут? Часов? Этой дробящейся боли и он смог наконец осмотреться: слезящиеся глаза рассмотрели битый кафель, грязную швабру и периферическое зрение уловило угол кабинки туалета. От неосторожного движения головой Он пошатнулся и упал на спину… Как ни странно больше боли не было, не болели ни спина не затылок… Все место в голове занимала иная болезненная пульсация, а пальцы бесконечно скребли кафель. Боль утихла. А вместе с ней замолчало сознание. *** Холодно. Очень холодно. Хочется скорчится и сжаться в комок от мороза, что бежит по коже. В его голове пусто и только холод незримым ветром гуляет где-то внутри черепа, возвращая сознание в норму. Он открывает глаза. Видит собственные руки, которые сжали горсть не то сыпучего бетона, не то земли, не то засохшей шпаклевки. Секунда наблюдения за собственными пальцами прерывается неприятными ощущениями: пальцы ощутимо щиплет, а когда он поворачивает ладонь тыльной стороной к полу, то видит, что подушечки пальцев стерты до красна, кожи не видно. Одни лишь тонкие нити мышц, плотно прижатые друг к другу. От попытки сжать ноющую ладонь на пальцах выступают капельки крови. Больно. Не так больно, когда череп дерет на части, но все же достаточно больно, чтобы заставить себя встать. *** Почему он сейчас? И когда — здесь? То есть наоборот: Когда — сейчас, и почему он здесь? Он не помнит. Помнит только плохо сваренный кофе, его глянец и чужие очки перед глазами. Чужой шепот в ушах. И ничего, ничего больше. Кроме маленького, но растущего, ширящегося, желания бежать. Бежать от кофе, от забегаловки, от зеленых очков и от вопроса: -« Ты слышишь?» — Почему? Зачем? Когда? Это не важно. Важно убежать и спрятаться от боли, которая давит на череп изнутри медной гирей. И он пытается бежать. Честно пытается, но тело почему-то поворачивает на сто восемьдесят градусов и буквально бросает на косяк двери туалета, а затем и в саму уборную. Ему больно. Ему очень больно, так больно, что боль бросает его на зеркало в туалете и заставляет зеркало трещать. Боль заставляет рычать и скрести пальцами осколки стекла. Скрести пока на них не будет кожи, пока мышцы не уколит чем-то, что уберет боль, превращающуюся в один сплошной спазм. *** Холод уже приелся. Пальцы словно бы заледенели. Он наконец смог встать и рассмотреть разбитое зеркало, которое осколками семи лет несчастий укоризненно блестело, смотря на него множеством отражений. Он помнит. Но помнит мало. Боль, шепот, зеркало и спазм, помнит запах хлорки и иррациональный, бессмысленный страх, идущий из неоткуда. Страх перед вопросом: -«Ты слышишь?» — И то, как он бежал от него, от страха и от вопроса. Голова больше не болела, нет. Она была пуста, пуста и чиста от каких-либо ощущений, как школьная доска перед уроком. Он еще несколько секунд глядит в собственное отражение, раздробленное осколками на множество лиц и тяжело поворачивает голову, смотря на собственные пальцы: красные, в крови, без кожи на подушечках они больше не болели, но вызывали неприятное ощущение ужаса, липкое такое ощущение… Чтобы не боятся и не пугать кого-либо кроме себя самого он с трудом натягивает рукава водолазки на пальцы, чтобы скрыть кровь. Затем, с трудом повернувшись на месте он подходит к раковине под битым зеркалом и осторожно смывает с лица кровавые следы своего… шока? Буйства? Помешательства? Он не знает. Все что он знает: пора уходить, чтобы с ним не произошло. Пока у людей не начали возникать вопросы, ведь он знает: если они возникнут беды не избежать. Какой беды? Неизвестно. Важно одно — уходить. *** А между тем, в паре кварталов от забегаловки « У Норы». За столом сидело двое: мужчина с усталым, тяжелым, словно гранитным лицом голема и женщина, что улыбалась голему столь обворожительно, что даже самый глупый кролик понял бы: его хотят сожрать. С потрохами, не подавившись костями. — И что ты скажешь о нем? — Женщина поправила воротник полушубка и провела тонким пальцем по краю бокала с брэнди. -Слабоват. — Коротко ответил голем медленно моргнув, словно ему было тяжело шевелить веками. -Согласна, но неужели только это? — Женщина картинно прикусила нижнюю губу и с укоризненной в глазах, с зрачками цвета миндаля, воззрилась на своего собеседника: -Такого даже на игры вас, оборотней, не пошлешь. — Безо всякой эмоции ответил мужчина и стороннему наблюдателю могло показаться, что под грубой кожей лица мужчины заиграл желвак. Женщина хмыкнула удовлетворенно, но испуганно-обиженная мина с её личика не сошла, а миндаль в глазах, казалось, за искрил. — Не думаю, что Кецальтот мог ошибся. — Ответила она отпивая брэнди и ставя пустой граненый стакан на столик. — В конце-концов, ошибись он этот человек умер бы от разрыва сердца. -Верно — проговорил голем и его тяжелая рука легла на столик, оставляя на нем плату за брэнди. При этом жесте бровки девушки поползли вверх, она словно хотела что-то спросить, но после кивнула. — Ну что же, давай посмотрим, что произойдет дальше… *** Двое удалялись прочь от небольшого кафе под открытым небом. Под поступью мужчины брусчатка трещала, под поступью женщины — звенела, как колокольчик. Он удалялся прочь от них, направляясь в метро и зябко ежась от ветра. А город дышал. Город смотрел глазами окнами каждого здания, каждой комнаты за теми, кто шел по нему. По трубам города текла вода, как по жилам — кровь. И смотрела на город ночь. Единственным глазом — Луной.