Голос

И взмахнет он руками, Крикнет зычным гласом Зыркнет темными глазами И сгорит весь разом. © Никола Гундарь о чернокнижниках

Мужчина сидел за столом. Мерно тикал в комнате старый метроном. Тик-так. Тик-так. Тик-так. Некто идет по ночному городу, слегка пошатываясь. Ему тяжело. Голова его пуста, однако тупое ощущение боли в черепе его не покидает. Однажды ушедшее оно снова вернулось, чтобы с новой силой тревожить воспаленные нервы. Человек дрожит. Его тело колотит, а тень сжимает в спазме. Ему тяжело дышать от того, что боль змеей расползается по телу… Метроном не становился даже когда старая пружина где-то внутри скрипнула, только последний «тик» вышел немного скрипучим, жалобным, но вот «так» был уже в полном порядке. Хорошо. Человек, что сидел за столом, посмотрел на часы, выполненные в виде совы, которая обняла крыльями циферблат с римскими цифрами. Семь часов и тринадцать минут на часах. Очередной «так» из-за скрипа пружины опоздал на несколько долей секунды. Все еще хорошо. Под руками человека, руками музыканта с тонкими пальцами, оплетенными соцветием черной туши татуировок билась жизнь: белая мышь со вскрытой грудной клеткой жалобно пищала, когда тонкие пальцы двигали иглы, фиксирующие открытую рану. Мышь дергалась, на уголках глаз животного выступили почти человеческие, только в миллион раз мельче, слезы. Мышь билась в конвульсии, но никак не умирала. Город смотрел на человека желтыми глазами окон. Город наблюдал, как человека бросает из стороны в сторону. Как тело, словно под диким ветром, швыряет на фонарные столбы и почтовые ящики. Как человек, почти не бравший в рот ни капли, идет с ногами узлом, как заправский пьянчуга. Человек хрипит. Человек вздрагивает всем телом и горбится, словно готовый исторгнуть из себя что-то, что мешает дышать. На уголках глаз его слёзы. Человек… …Жертва на алтаре темного искусства. Инструмент в руках жестокого мужчины, что безо всякой эмоции на лице, до половины скрытом за очками, продолжал свое дело. Зверь, которому не посчастливилось попасть не в те руки. Зверь, ставший пищей в семь часов четырнадцать минут, когда последняя игла вонзилась мечом слепого правосудия в маленькое сердечко, перерезая нить и прекращая муки. Человека выгнуло дугой. Посреди ночного города, откинув голову назад и раскинув руки, как падающий в бездну, человек застыл изваянием, выпятив грудь и живот. Руки и ноги его колотила дрожь, но он не мог совершить даже самого маленького, крошечного, ничтожного движеньеца. Человеку казалось, что боль, что терзала его голову, скручиваясь в змеиные кольца в черепе, теперь резко распрямилась, совершая бросок по всему телу. И совершив бросок, эта змея, эта жгучая боль обожгла сердце ядом, остановив его, человека, не в чем неповинную жизнь. Метроном дернулся против часовой, застыв под острым углом. Одна секунда, вторая, третья. И снова: «ти-и-и-ик — та-а-к» Прекрасно… Человек вытирает ладонь о ладонь и хлопки похожи на такты какого-то неведомого ритма. Раз два. Раз два. Раз-два-три. Пальцы, обрамленные черной тушью татуировок отбрасывают тень от свечного огня над телом мыши. Серые тени змеями оплетают тело жертвы, словно въедаясь в кровоточащую плоть умершего животного. Раз-два-три и тени из змей превращаются в коршуна, накрывая труп собой. Раз и человек стучит ногой об пол, вскидывая голову вверх и в зеленых очках на пол лица отражается дугою пламень. Город наблюдает. Желтые глаза окон тысячью огней светят на снег, где стоит все тот же человек. Его больше не гнет дугой, больше не крутит спиралью. он просто стоит, застыв и ощущая как по всему телу бегут спазмы, физически чувствуя, как эти спазмы отделяются от его тела и начинают какой-то свой танец. Электрическими дугами на снегу. Он не видит ни рук, ни ног, уверенный в том, что он твердо стоит на земле. Вот только тело его в нем самом и во вне. Дрожит, изгибается и надламывается, как древо под ветром. Он твердо стоит на земле, только тело несет и кружит где-то там: здесь и во воне. И следы такие легкие, как во сне. Человек глядит ночи в единственный глаз, изогнувшись дугой как и в прошлый раз… А в очках — нелюдской, звериный экстаз. Метроном продолжает стучать. Тик-так. Тик-так. Тик-так. Человек тяжело дышит, шепча: -Ты ведь слышишь… После, конечно же, и убран стол, и погашены свечи и мышиный труп, как использованная оболочка выкинут в мусорку и огонь уже не дрожит в очках. Тонкие пальцы человек сложил домиком, так что тушь татуировок срослась черными лианами на манер арки. На часах — сове стрелки показывали семь часов двадцать четыре минуты. «Десять минут, можно было быстрее» — Думает человек в очках, утирая пот со лба и включая телефон, где почти сразу высвечивается фото, а затем и звучит голос девушки: -Тот, Ра тебя обожги, почему не отвечал? — Голос девушки был полон наигранной обиды и толики злобы. — Ты и сама прекрасно знаешь почему, Патри. — Мужчина тяжело выдохнул, пожалев, что не взял на стол сигарет. Курить хотелось ужас как сильно. — Я должен был закончить работу. -Да? Ну и как результаты? — Вместо наигранной обиды звучит уже неподдельный интерес. который мужчина может ощутить так, словно говорит с собеседницей с глазу на глаз, а не по телефону. -Можно было быстрее… — Сетуя на себя произнес мужчина. — Но экземпляр достойный, его не стошнило по пути и он выдержал пляски слуги сета. Правда, он и правда едва не умер. -Не умеешь ты людей выбирать. — Привычным тоном проговорила женщина. — Но так или иначе, это хорошо, что ты все-таки смог найти того, кто слышит. Другой вопрос услышит ли он истину? Человек в очках молчал с целую минуту, прежде чем ответить: -Это уже не моя проблема. Он слышит. И вскоре будет вовлечен в игру. Лично я считаю, что вовлекать человека в такие дела чревато, но вам ведь «Крайне необходимо!» -Не плюйся ядом, Тот, все равно не достанешь. — В голосе собеседницы человека звучит насмешка. — Лучше отдохни, расслабься, ты пробовал медитацию? А в это же самое время, наконец добравшись до своей квартиры полуживой и мокрый как мышь, Игорь Тёмин наконец добрался до своей квартиры и завалился спать прямо на диван, не раздеваясь. А город, сверкая глазами — окнами, глядел на спящего человека также, как глядел он на множество других спящих лиц. А с неба, улыбаясь улыбкой из звезд смотрела ночь не моргающим глазом луны.