Голос

Ищущий да обрящет © Евангелие от Луки, глава одиннадцатая стихи с пятого по одиннадцатый       Беседа — монолог с преподавателем была успешно завершена. Игорь даже по боятся особо не успел, только тряхнуло немного, да шея взмокла. «А я ведь действительно подумал, что придется объясняться, хорошо что пронесло! » И так бы и думал студент и дальше, но на выходе из университета его буквально за шкирку поймал Федька. Остановил. Глянул в лицо искрящими глазами, прикусил губу и сказал: -Живой, однако! — Позже, поравнявшись с Игорем по левую сторону Федька расслабившись стал засыпать товарища вопросами: -Ну и как? Сильно он тебя чехрыздил? Уши не завяли? Много он там всякого наговорил, м? — Вопросы сыпались и сыпались, Игорю только и оставалось, что отвечать, тихо, не перебивая, потому что знал: если перебьешь, проглотит, а потом посыпет с новой силой, как мясорубка. Так ой уж он, Федька, проглот. Игорь был даже рад: вопросы были простыми, на них можно было бы вообще не отвечать, ведь Федька и сам генерировал догадки, болтая всю дорогу… -И всё-таки, что с тобой стряслось? — Федька внезапно остановился и придержал Игоря за плечо. — На паре ты упал и тебя трясло, крупной дрожью весь пошел, того и гляди головой ударился бы, не придержи я тебя. Что случилось? — Игорь сглотнул ком, мигом вставший в горле. «Неужели не обойдется?» — со страхом подумал человек и понял — не обойдется. Потому что память, старуха с клюкой ударила по затылку, едва не свалив человека мол: « Всё вспомнишь, милок! Захотел?! Вспоминай теперь! » Игорь вспоминал, стоя на подкошенных ногах и держась за затылок вспоминал, чувствуя как все тело рвется куда-то вперёд, прочь от себя самого, наружу туда где… -Ты слышишь? Игорь слышал. Игорь видел. Игорь помнил. Слышал-видел-помнил и рвался наружу, прочь от боли туда где: Город наблюдает. Желтые глаза окон тысячью огней светят на снег, где стоит все тот же человек. Его больше не гнет дугой, больше не крутит спиралью. Он просто стоит, застыв и ощущая как по всему телу бегут спазмы, физически чувствуя, как эти спазмы отделяются от его тела и начинают какой-то свой танец. Электрическими дугами на снегу. Он не видит ни рук, ни ног, уверенный в том, что он твердо стоит на земле. Вот только тело его в нем самом и во вне. Дрожит, изгибается и надламывается, как древо под ветром. Он твердо стоит на земле, только тело несет и кружит где-то там: здесь и во вне. И следы такие легкие, как во сне. Человек глядит ночи в единственный глаз, изогнувшись дугой как и в прошлый раз… — Эй-эй, ты чего, копыта откинуть удумал?! — Резкий удар до треска в ушах вернул способность соображать. Игорь кивнул сам себе заставляя голову придти в норму и выпрямился, Федька обеспокоенно дышал за левым плечом. — Тебя тут ТАК скорчило! Ты точно не в порядке, друг! Тебе надо к врачу, понимаешь? — Федька суетился не на шутку. Ещё бы! Игорь не знал, что видел друг, но понимал — лучше согласится. Тогда и на вопросы отвечать не придется и действительно получится понять, что же такое происходит. — Да, мне об этом уже говорили, ну по поводу врача. — Потирая затылок Игорь за торопился к автобусной остановке, медленно вдыхая холодный зимний воздух. — Ну, а чего ж тогда вместо врача на пары пошел раз тебе так плохо? Даже препод говорил, что здоровье — крайне важная вещь! — Знаю я это, но сам понимаешь — я и так не так давно болел и по болезни порядочно пропустил. И это на первом курсе! Мне просто нельзя было больше отсиживаться. — Федька только у виска покрутил: — Впервые от тебя такое слышу. В трудоголики записался? Можешь не отвечать — не поверю, должна быть другая причина и желательно, чтобы она была весомой, иначе… — Что иначе, Федька? — Игорь остановился, прислонившись спиной к остановочному столбу, и посмотрел на товарища с интересом. — Что будешь делать, если причина не хороша будет? Запеленаешь и как дитя дотащишь до больницы? — Он улыбнулся, сунув руки в карманы. -Не знаю, может и запеленаю, но ты мне зубы то не заговаривай, не гадалка ведь. Говори давай, почему к врачу сразу не пошел? — Федька насупился и искры из его глаз как-то незаметно ушли, оставив место горькому шоколаду карих радужек глаз. Игорь понял — больше отшучиваться не получится. На одном голом энтузиазме, как говорится, не вылезешь. Пришлось излагать. -Да все довольно просто: если бы я пошел к врачу с утра, то опоздал бы на пару, это ты знаешь, но также врач скорее всего прописал бы больничный с обитанием на дому или чего потяжелее, потому что сам понимаешь — болячка меня корчит знатно, а это означает ограничения по подработке. Это в свою очередь — сокращения заработной платы, а теперь вспомни у кого я снимаю квартиру… — Игорь попытался выдержать театральную пазу для эффекта, но не смог — улыбнулся, увидев реакцию товарища. Тот расслабился и выдохнул. -Ладно, я понял к чему ты клонишь, друг, обстоятельства есть обстоятельства. — Он повёл плечами, соглашаясь, но после резко вставил: — Но похода к врачу это не отменяет даже с твоей голливудской улыбкой, ты понял?  — Понял тебя, Федька, не боись не обману, вон и автобус подошёл, пойдёшь? — Федька покачал головой, — нам по пути только до половины дороги, дальше мы расходимся. Ты точно доберёшься? — Федька нерешительно переступил с ноги на ногу. — Всё будет хорошо, не переживай — Игорь поспешил взойти на транспорт и помахал Федьке рукой, тот искря глазами от салютовал. Двери автобуса закрылись и Игорь, оплатив поездку сел к окну, прислонив остывающий лоб к стеклу. --Ну и попал же я… — Успел подумать вслух человек, закрывая глаза. ***       Сон был мутным. То ли от того, что русские дороги никогда не отличались прямотой души и кривили тут и там, а потому автобус то проседал, то подскакивал, то ли от того, что во сне, сквозь серую дымку искрили янтарь и перламутр. Сначала едва заметно, как далекие проблески костра в лесу, но с каждой секундой все более явно, и вот уже сквозь туман сознания проступает чья-то фигура. Сначала одна, потом еще одна, две эти фигуры похожие на багровые тени, освященные размытым янтарем и перламутром, казалось, сливались и сталкивались. Одна вырастала из другой, падала и снова вырастала и все это сопровождалось двумя скрипучими, смазанными голосами. Как будто откуда-то издалека, с опозданием, хрипя и шипя за гранью зрения кто-то читал телесуфлёр: -Ну здравствуй, Медный, что тебе понадобилось на этот раз? — И с опаздыванием, кашляя, реплика: -Мне нужен ответ, … — Далее последовало чье-то тяжелое, грузное, как удар кулака по столу, имя, но увы, разобраться в звуках не было никакой возможности, — человек в моем… стал испытывать… — диктор, казалось, захлебывался словами, безнадежно опаздывая за разговором багровых теней. Слова пропадали, как проглоченные, оставляя в голове какую-то влажную пустоту. -Почему ты решил что я?.. -Ты знаешь кого-то еще, способного на такое? — Влажная тишина начала как-то очень быстро высыхать. Слова теней стали тяжелее, жестче, а пурпур и янтарь вокруг багровых силуэтов начали сжиматься, скручиваться и дрожать. -Я знаю. Тебе необязательно. — Слова кого-то с тяжелым именем были похожи на падения камней — по одному, но чётко в темя, так что тень его собеседника едва не расплылась, превратившись во что-то невнятное. -Ты… сказать! Это…- Казалось, диктор выкашливал слова из легких, захлебываясь в такт трясущейся алой тени, которая едва не расплылась. Казалось, расплывчатый силуэт поднял руку в предупредительном, но совершенно бесполезном в этой тьме жесте. -Нет, я так не думаю, Медный. Должником я не стал. -Это… желание! — Диктора словно лихорадило. Слова выходили в темноту трясущимися, дрожащими, словно говорящий терял уверенность в собственных мыслях. -Хорошо же. — Тень буквально почернела, приняв цвет перебродившего винограда, — но знай это — последнее, что ты пожелал… — Диктор вдруг замолчал. Тень цвета перебродившего винограда нависла над собеседником и… Огонь. Огонь пурпурно — янтарный, жадный, голодный, борящийся с темнотой. Огонь пожирал дрожащую тень, как снедал бы бумагу. Алая тень бугрилась, шла пузырями, дергалась, дрожала и изгибалась. И всё это — в полной, вязкой и тяжелой, как цемент, тишине. Неведомый диктор, казалось потерял дар речи от увиденного. Так прошли томительные секунды: одна, вторая, третья и чем дольше сгорала тень, тем меньше было видно, словно растворяясь в небытие черноты, багровый туман застлал взор. Только где-то на краешке сознания, как последняя дань медяками упали в память звуки — чей-то крик: хриплый, протяжный, надсадный, так кричит тяжело больной, выгоняя с кашлем грудную жабу, а та сидит, скребется, глотая крик. Больно. Он не сразу понял почему: может от того, что пока ехал пару раз стукнулся головой о раму окна автобуса, а может от того, что спал в неудобной позе. Только уселся по удобнее, планируя досыпать дрёму, как услышал: -Токарный завод N — И только потом, на автомате додумал: -«Моя остановка, надо выходить.» — Почему его и почему надо выходить — додумать не получилось. Наверное потому, что последствия неудобной поездки до сих пор тупой болью звенели в многострадальном затылке. Он шел по талому грязному снегу, хлюпая сапогами. Зимнее солнце лениво пекло спину, пытаясь отразить солнечного зайчика от поверхности куртки, однако то ли лень была велика, то ли куртка была толста, но солнечного зайчика не получалось, хотя спину пекло вполне заметно. В противовес этому лицо обдавало холодом, да и не только лицо: ему казалось, что вездесущий ветер проник под куртку, холодными пальцами играя на теле, силясь достать до самых ребер. Однако человек не обращал никакого внимания на игры погоды. Только морщился, потрясая головой и пытаясь выгнать из черепа неприятные ощущения, однако получилось это только на походе к поликлинике номер 34. Только когда теплый, прелый воздух, согретый множеством лиц, ударил в нос он понял, что выходить надо было сюда, к врачу. И вовсе не потому, что голова болела. Нет, тут всё куда сложнее.       Настолько сложнее, что непонятно, к кому обратится. Потому что такое — впервые. Потому, что такое — никогда нигде не видел и о таком не читал. Потому… Да много их, этих самых «потому», но факт то один — плохо. И надо чтобы стало хотя бы нормально, о хорошо даже не заикаться. Почему? Потому что на хорошо нет ни денег, ни времени. Потому что хорошо — даже на пять минут — это уже привилегия. Недостижимая планка, добраться до которой можно имея гору денег, амбиций и не самые чистые руки. Поэтому —только нормально, чтоб было чем жить. У Игоря руки были в ранах, взявшихся неоткуда, амбиции ныли головной болью, а гора денег сменила самоназвание на « гору проблем». По этому Игорь, хорошенько подумав, встал в очередь к неврологу. Потому что, а — Невролог его лечащий врач, б — невролог разбирается в внезапных спазмах и нервных реакциях, и в — невролог просто человек авторитетный. И неважно, что в очереди к ней потрачен был практически час. Не важно, что по прошествии часа пришлось пропустить вперёд мужчину преклонного возраста, который даже спросить не мог пропустят ли его — Игорь просто отошел, открывая перед стариком дверь. Совершенно не важно, что приём старика растянулся на неведомое количество вечно убегающих минут. Важно совсем-совсем другое. Например то, что когда Игорь открыл дверь кабинета номер 216, то почувствовал запах горелой бумаги. Стойкий, словно кто-то сжигал Александрийскую библиотеку в миниатюре. Важно, что вместо невролога, милой женщины средних лет с витыми кудрями, выдающими цыганскую кровь перед Игорем сидел мужчина. Мужчина явно пожилой, с седыми волосами, сидел откинув голову назад. Тело его было старым, сморщенным, сухим и чёрным, словно кто-то добыл мумию из саркофага и, шутки ради нарядив в белый халат, усадил на место врача. От этого ископаемого пахло горелой бумагой, словно вместо бинтов использовали целую кипу листов А4, а халат его был изодран и, кажется опален: черная бахрома сгоревшей нити обрамляла рукава и полы халата, что висел на этой мумии, как шелк на скелете. Грязный, затертый шелк, перемазанный сажей и пеплом.       Когда Игорь, ошарашенно глядя на человека в кресле для верности протёр глаза, то мумия уже успела изменить положение: перед взором парня она сидела, глядя на него пустыми глазницами черепа, на котором еще оставались лоскутки обгорелой кожи. Молчал Игорь, пытаясь одновременно не закричать и понять кто перед ним. Молчала Мумия тонкими пальцами беря в руку пенсне с разбитым левым стеклышком и поднося его к носовому провалу. Молчание длилось одну секунду, вторую, третью прежде чем Память, взвиваясь змеей, подбросила в воспаленный ведением мозг бусину понимания: -Константин Валентинович? — Вопрос, сорвавшийся с губ мигом увяз в тишине, что пахла горелой бумагой.       После наступил покой. Почти безболезненный, тихий, как омут в далеком лесу. И вдруг, совершенно внезапно и непрошено по прыгал каменный блин по воде, застучал оставляя круги на чистой глади, загремел, заставляя шипеть и пенится воду, и затрещал тихий омут людским голосом… … Пощёчина. Хлесткая, горячая, обжигающая кожу. Потом ещё одна, и вот уже Игорь видит над собой черные кудри, что развиваются, подобно кроне ив. -Проснитесь, Игорь! — Звучит чей-то смутно знакомый голос и человек, что проснулся с трудом останавливает новый удар. -Всё в порядке, доктор. Я здесь. По крайней мере пока…