Салерно, Италия. 13 июля. 12:30.
Небо – казалось, вобравшее в себя все оттенки синего от бледно-василькового до глубокого ультрамаринового – раскинувшееся над городом во всём своём великолепии, было подёрнуто дымкой невесомых перистых облаков, несколько снедающих ослепительную яркость июльского полудня, но нисколько не сдерживающих жаркие солнечные лучи, проливающиеся на хитросплетения старинных улиц. В воздухе подрагивало полупрозрачное марево, смазывая очертания окружающих предметов и придавая знакомым пейзажам Via dei Mercanti* некое сходство с полотном, написанным акварелью в приглушенных полутонах. До неприятного остро ощущался запах бензина, горячего асфальта и дорожной пыли, пропитавшей, по ощущениям, каждый сантиметр пространства. Хмурый юноша свернул на Via Portanova*, немногим более спокойную, в отличие от застроенной старинными зданиями, музеями, ровными рядами магазинов и рыночных палаток Via dei Mercanti, где даже в часы сиесты постоянно толпились туристы, жадные до местных достопримечательностей, воспетых туристическими агентствами, и однообразных развлечений. Впрочем, и это место не миновало наглядное подтверждение фразы «спрос рождает предложение»: посетителей pizzerie*, osterie* и enoteche* не пугал зашкаливающий уровень температур. Парень поморщился: его одинаково раздражали падкие на гастрономические изыски путешественники и их пустая болтовня, звучащая здесь на всевозможных языках. Он торопливо прошёл по довольно шумной улице, пересёк изобилующую историческими памятниками Piazza Sedile di Portanova* и углубился в узкий переулок, разительно контрастирующий со старым городом: неровные ряды домов относительно современного плана не привлекали никого, кроме местных жителей со средним доходом или тех, кого завёл сюда случай. Канда, относившийся ко второй категории, просто не испытывал какой-либо привязанности к месту, где ему приходилось жить, однако, будучи человеком, одарённым чувством прекрасного, считал, что могло быть и хуже. Он являлся своего рода беглецом, а потому намного важнее была сама точка на карте, предложившая пусть и не полноценную замену, но вполне достойный «суррогат» дома, которого у него, в сущности, никогда не было. Квартира встретила его абсолютной тишиной, полумраком и прохладой, которые сохранялись благодаря плотно задёрнутым шторам из тёмной льняной ткани и непрерывно работающему кондиционеру. Холодная вода вернула в состояние относительной бодрости, но от ощущения хронической усталости не помогла. Несмотря на то, что Канда был художником, что по умолчанию предполагало почти двадцатичетырёхчасовой рабочий день, поскольку всё зависело от желания заказчика, работа не была основной причиной измотанности. Он не любил покидать квартиру, встречаться с людьми и исполнять роль того, кто воплотит в реальность прихоти их фантазии, но обстоятельства слишком часто шли вразрез с желаниями: к большому сожалению, искусство, составлявшее, по большей части, смысл его жизни, приносило пользу только в денежном эквиваленте. Иногда, после дней, подобных этому, когда приходилось находиться в самом центре событий, вести долгие разговоры, уточняя объём будущей работы, технические детали и прочие нюансы, ментальные барьеры, сдерживавшие негативные эмоции, давали ощутимые трещины, что выливалось в абсолютное безразличие, окрашивая все ощущения в безлично-серые тона. Не было ничего, что помогало бы удержаться «на плаву»: несмотря на то, что прошло почти четыре года, с тех пор как пришлось покинуть границы Японии, Италия так и осталась для него чужой страной, состоящей из чуждых нравов и лишённых всякого смысла традиций. Но, конечно, всегда оставались люди. Люди – они везде одинаковы. Их бесконечные проблемы, повседневные дела, мечты и непостоянство мыслей и желаний – то, что так легко ложилось на холст, перевоплощаясь в широкие мазки масляными красками, росчерки акварелей или точно выверенные карандашные штрихи. Возможно, потому что изображать наиболее неопределённое, до крайности субъективное проще всего, а может и по той причине, что он и сам был человеком. В первые мгновения телефонный звонок показался фантомом, неким обманом слуха – когда в помещение слишком тихо, такое случается. Но навязчивый звук, совершенно точно повторяющий вибрацию его мобильного, не исчез ни через пятнадцать секунд, ни через тридцать. Канда заставил себя найти источник раздражения: на экране висела стандартная заставка входящего вызова и ниже лаконичное – Лави. Брать трубку совершенно не хотелось. Не то, чтобы ему так уж не хотелось слышать голос сводного брата, скорее дело было в том, что такие звонки ничем хорошим обычно не заканчивались. Лави обладал просто феноменальной способностью влипать в неприятности и втягивать в них окружающих его людей, но, помимо прочего, он мог достать кого и где угодно, если это требовалось, поэтому парень вздохнул и нажал на клавишу принятия вызова. – Юууу, ты не представляешь, как я по тебе скучал, – голос в динамике лучился нездоровым энтузиазмом. – Ты знаешь, я… – Ближе к делу, – оборвал его Канда. – И не смей называть меня по имени, идиот. – Ладно, ладно, не заводись, – сменив тон на более серьёзный, ответил Лави. – Мне нужна твоя помощь. – А когда было иначе? – Брось, не надо утрировать, мы два года не разговаривали, не говоря уже… Юноша раздражённо фыркнул. – Слушай, Лави, у меня нет желания разводить драму, поэтому либо ты излагаешь всё быстро и понятно, либо я бросаю трубку, усёк? – Хорошо, послушай, одному моему другу… – Нет. – А? – Я сказал нет. Предоставление безвозмездных услуг не входит в список моих профессиональных обязанностей, поэтому будь добр, разбирайся со своими друзьями сам. – Канда, серьёзно, без твоей помощи не обойтись. – Тебе не кажется, что ты ошибся номером? – Что, так сложно хоть раз в жизни сделать хоть что-нибудь из того, о чём тебя просят? – Почему я должен… – Ему просто нужна крыша над головой, срок – неделя, – перебил его брат. – Он тебе никак не помешает, обещаю. – Ты сам-то цену своим обещаниям знаешь? – Канда… – Ладно, – сдался Юу, подавляя в себе раздражение. – Но если что не так, я выставлю его на улицу не задумываясь, понял? – Понял, не дурак, – оживился Лави. – Всё будет в лучшем виде. – Только… Лави отключился прежде, чем он успел договорить. Впрочем, парень и сам не знал, что хотел сказать. Спросить? Предупредить? Мысленно чертыхнувшись и послав брата куда подальше, художник бросил телефон на прикроватную тумбочку. Разговор с братом оставил неприятный осадок. «Обещаю». «Всё будет в лучшем виде». Как же… Лави не был бы Лави, если бы у него хоть когда-нибудь что-то получалось по-человечески. И хотя что-то (совесть? гордость?) не позволяло позвонить и отказаться от данного слова, плохое предчувствие продолжало царапать изнутри. Всё будет в лучшем виде? Он очень в этом сомневался.Уинчестер, Англия. 13 июля, 10:30.
Лави ненавидел понедельники. Ненавидел слишком предсказуемо, как и любой студент в конце семестра, вынужденный тащиться на другой конец города к 8:30, потому что «эта старая панда» (как в университете* называли преподавателя мировой истории) посчитал его экзаменационный тест недостойным удовлетворительной оценки. Долгий, выматывающий разговор, щедро приправленный приторной вежливостью и мастерски завуалированными унижениями, заставил настроение опуститься ниже нуля по личной шкале рыжеволосого парня. Обидно было даже не за то, что его обвиняли в незнании того, что он прекрасно знал, а то, что он сам был виноват во всей этой ситуации и получил в итоге хоть и положительный, но низкий балл, вполне заслужено. «Сам. Сам. Сам». Отец будет в ярости. Если вообще вспомнит, что у него есть сын, для которого можно сделать чуть больше, чем пополнить счёт банковской карты. Отвратительная погода энтузиазма не прибавляла: низкое свинцово-серое небо с тяжёлыми антрацитового оттенка тучами, которые иногда отзывались глухим ворчанием, грозило разразиться ливнем, что неплохо отражало внутреннее состояние. Ветер гнал пыль, сорванные с деревьев листья и прочий уличный мусор, время от времени, затихая, словно бы в ожидании чего-то. В воздухе висел странный запах, похожий на смесь озона с бензином. Лави подумал, что было бы неплохо быстрее добраться до дома. Попасть под проливной дождь хотелось меньше всего.Уинчестер, Англия. 13 июля, 11:00.
Дождь мирно стучал по железному карнизу и оконному стеклу, оставляя после себя лишь мириады капель, которые стекали вниз, образуя неровные дорожки влажных разводов. В любое другое время это могло быть даже романтично. По крайней мере, писатели любят поэтизировать английский климат. Аллен стоял, прислонившись к прохладной поверхности окна, чуть запотевшей в том месте, где стекла касалось его тёплое дыхание. Мысли бродили нестройным хороводом, наползая она на другую, не давая толком сосредоточиться на чём-то конкретном и взять себя в руки. Сложившаяся ситуация выбивала из колеи. У него была цель. С того самого дня он знал, что должен делать. И что теперь? «Что теперь, Неа? У меня всё ещё есть выбор?» Парень опустился на пол, опершись спиной о стену, и подтянув к себе колени, уронил на них голову. Казалось, что всё сломано, как если бы все его мечты представляли собой карточный домик – одно неловкое движение, и карты из воздушного замка, устремлённого башнями в потолок, превратились в бесформенную груду лакированной бумаги с насмешливыми фигурами королей и дам. На периферии слуха хлопнула входная дверь. Значит, пришёл Лави. Аллен не пошевелился, в надежде, что друг не заметит его возвращения и не придётся объяснять ему своего разбитого состояния. Но, видимо, удача сегодня окончательно отвернулась от него – дверь в спальню приоткрылась и в образовавшееся пространство просунулась лохматая рыжая голова. – Доброе утро, Ал, – судя по его голосу, сам он это утро добрым не считал. – Привет, Лави, – Уолкер нашёл в себе силы поднять голову и слабо улыбнуться. Друг нахмурился. Ему явно не понравилось то, что он увидел. – Эй, ты в порядке? – обеспокоенно произнёс он, глядя на парня сверху вниз. – А то выглядишь как-то не очень… Не очень, это мягко сказано. – Всё хорошо. Просто устал, – голос не дрогнул, но, судя по тому, как изменилось выражение лица Лави, соврать не получилось. – Слушай, Уолкер, – всё же спокойно начал он, преодолевая остаток разделявшего их расстояния и садясь на пол рядом. – Если у тебя «всё хорошо», почему ты выглядишь так, будто у тебя кто-то умер? Аллен отвёл взгляд. И закусил губу, чтобы не обронить нелепое «всё нормально». – Можешь, конечно, не рассказывать, но… Это «но» так и застыло немым вопросом. Пять секунд. Десять. Двадцать. – Я бездарность, – наконец проговорил он. – Чего? – Что слышал, Лави. У меня ничего не получается. – Тебя не приняли? Он не стал уточнять куда: уже больше года Аллен готовился к поступлению в лондонскую консерваторию Royal Academy of Music*, и вчера должно было состояться собеседование. И что ответить? На первый взгляд у него, в общем-то, действительно всё хорошо. – Я прошёл устную часть… – И? – Мне назначили дату прослушивания. – Так, может я что-то пропустил, но… если ты почти поступил, то какого хрена сейчас изображаешь здесь отчаявшееся кентервильское привидение?! – Лави… И как он должен объяснить, что больше не может играть? Что его талант исчез… вместе с Неа. Никто не знал, что у него есть… был брат, не говоря уже об остальном. Аллен вновь уткнулся носом в колени. Время почти застыло. По крайней мере, казалось, что образовавшийся вакуум из вязкой, повисшей в комнате тишины, можно было потрогать руками. Уже было начало казаться, что он здесь по-прежнему один, и Лави ему только привиделся, пока не почувствовал, как по его волосам прошлись пальцы друга, чуть взъерошив их, а затем он, судя по удаляющимся шагам и тихо прикрытой двери, вышел в коридор. Ничего не происходило. Ровно десять минут. Если не считать того, что за стеной Лави с кем-то говорил по телефону. Слов, несмотря на издевательски тонкие стены, слышно не было, но, судя по интонации, его друг пытался в чём-то убедить собеседника. И почему-то сомнений в том, что у него получится, не возникало. Два года. Именно столько они были знакомы. Тогда, в первый раз, Лави представился по фамилии – Фрейтман. Аллен отчётливо помнил, что поднялся на крышу с совершенно определённым желанием. Один шаг. Восемь этажей. Всё просто… …Его остановил странный рыжеволосый незнакомец с заразительной улыбкой и, видимо, природным даром разделять жизнерадостность с теми, кто находился рядом. Он рассказал ему всё. Или почти всё. И Лави поверил, просто вот так, сразу. И как-то так вышло, что совершенно ненавязчиво предложил пожить у него, объясняя такое решение не жалостью, а тем, что вдвоём в квартире будет веселее. Так у Аллена появился дом. Снова… Лави ворвался в комнату, заставив оторваться от созерцания однообразного узора на обоях. – Ал, скажи мне, тебе приходилось бывать в Италии? Вопрос заставил зависнуть на несколько секунд. – Н-нет, – наконец выдавил он. – Значит, у тебя появился уникальный шанс! – Эээ… что?! – Аллен не заметил, как вскочил на ноги. – Ничего… Так, я ушёл, жди к вечеру, не скучай, – выдал Фрейтман на одном дыхании и вылетел за дверь, оставив друга наедине с парой сотен вопросов, главными из которых были «Что это было?..» и «Какая ещё нахрен Италия?». И действительно, какая?