Безнадежный

      — Но я же люблю тебя, — с недоумением, но предельно уверенно пробормотал Хазуки. Он сказал это так, словно это первая в мире истина, мол, ты что, этого не знаешь? Юске всегда было трудно относиться к нему всерьез из-за таких моментов, как этот, но самым паршивым он считал то, что Хазуки не шутил.       — Ты, — Юске сделал акцент на этом слове, — никого не любишь.       Они оба виделись Юске самыми безнадежными ребятами на свете: до Хазуки не донести, что его слова кажутся до безобразия абсурдными; сам Юске изнемогал от своей словесной беспомощности. Какой аргумент нужно было выдвинуть, чтобы этот беспросветный остолоп понял, что его речи звучат как насмешка? Юске сломал всю голову, пока пытался подобрать слова, но все безуспешно.       — Точнее ты любишь выпивку, женщин и рыбалку. Может быть, ты любишь свои кассеты Пинк Флойд или любишь загорать на набережной или… Вполне возможно, что ты любишь... — Юске заговаривался, переводил дыхание, — в общем, только не меня. Не говори мне этого, ладно?       «Это жестоко».       — Да что с тобой не так? — до этого терпеливо слушавший, Хазуки вскинулся с искренним непониманием. — Вчера ты не говорил мне ничего такого, когда мы…       — Когда мы переспали?       Юске испытующе смотрел на друга. Хотелось выцедить хоть каплю здравого смысла из этого разговора, увидеть хотя бы тень понимания на лице Хазу.       — Ну да? — он вскинул бровь и развел руками, мол, что тут еще обсуждать. — И ты не больно противился этому. Разве я не прав?       — Мы, — Юске снова акцентировал внимание вокалиста на первом слове, — только переспали.       По факту это действительно было так, и Юске искренне не понимал, почему они до сих пор обсуждают эту тему, и, более того, почему Хазуки так рвет глотку в своих громких признаниях. Как будто ему пятнадцать, а не тридцать три.       Юске знал своего согруппника как завсегдатая самых поздно закрывающихся баров, любителя раскованных девиц с волосами «чуть-чуть ниже плеч» и просто веселого обалдуя, у которого вечно ветер в голове. Опустив все положительные черты его характера, Юске точно знал одно: Хазуки не брезговал часто сменяющимися сексуальными партнерами, и то, что они внезапно оказались в одной постели — чистая случайность. Так почему он слышал эти слова из раза в раз? Это и вправду было жестоко.       — Мне надоело, — устало выдохнул Юске и, махнув рукой будто самому себе, рухнул в близстоящее кресло. — Мы никогда не закончим этот разговор, поэтому считай, как тебе больше нравится, хорошо? Только оставь меня в покое. Я не был против переспать с тобой пару раз, и я рад, если тебе это понравилось, только не говори мне ничего после этого. Пожалуйста.       — Ты запрещаешь мне говорить о том, что я чувствую. Ты понимаешь это?       Юске прикрыл глаза рукой, упершись локтем в мягкий подлокотник: говорить и вправду не хотелось. Спорить с ним, убеждать его в своей правоте — все это дохлый номер, и Юс наконец поднял белый флаг. Он смолчит и не будет продолжать: он изначально понимал, на что шел, и с чем придется столкнуться. Говорил ли Хазуки эти слова всем, кто оказывался в его постели, шутил ли он, когда «признавался в чувствах» — на эти вопросы хотелось и не хотелось знать ответы одновременно. Юске решил капитулировать.       «Будет лучше, если ты уйдешь».       — Напомни, зачем ты приходил? — он посмотрел на Хазуки сквозь пальцы, но не выдержал ответного взгляда и снова уставился в пол.       — Секс это тоже любовь.       Юске вскинул голову: проверить, не ослышался ли он:       — Ты пропил последние мозги чт…       — Не навязывай мне свои однообразные суждения — все это стереотипы. Я считаю, что секс — это тоже любовь, — он говорил это точно так же серьезно, как и признавался несколько минут назад. — Любовь между телами — что это, если не секс? Ты можешь не любить меня так, как об этом пишут в книгах, но мое тело будет любить твое, когда мы вместе. Ты не докажешь мне обратное, — подытожил Хазуки и, на секунду поджав губы, слегка нахмурился.       Юске так и остался сидеть с открытым ртом, не договорив то, что начал. Балбес напротив только что сказал что-то крайне абсурдное, но это что-то звучало так логично и убедительно, что Юс совсем потерялся перед ним.       — Я люблю тебя, когда мы вместе, — вновь открыто заявил Хазуки, и его четкие уверенные слова вернули Юске на землю. — Тебе ведь хорошо со мной, иначе бы ты не приходил ко мне и не позволил бы мне являться к тебе.       Он оставил без внимания то, как Хазуки присел на корточки перед его креслом.       — Ему, — Хазу ткнул пальцем в грудь согруппника, провел линию по водолазке вдоль живота ниже, заканчивая ширинкой джинсовых брюк, — хорошо, когда я рядом.       Юске сглотнул застоявшуюся слюну и постарался вернуть взгляду былое недоверие, когда понял, что, скорее всего, выглядит донельзя послушным и преданным сейчас. Черт-те что: стоит этому болвану только коснуться его и заговорить своим привычно низким голосом.       — Ты хоть понял, что сказал? — попытался воспротивиться Юске, скорее, уже ради приличия, чем ради справедливости. — Если ты действительно так считаешь, то ты на самом деле безнадежный дурак. Просто балбес… — он не смог внятно закончить, да и его слова никому не оказались нужны: у Хазуки кололась щетина, и запах какой-то новой туалетной воды в одночасье перекочевал на одежду и волосы Юске.       То, как чужие губы хаотично сминают его собственные, сочась общей слюной, это и есть то, что Хазуки называет любовью? — спрашивал он себя, но обессиленно цеплялся за широкие плечи и позволял вжимать себя в спинку кресла.       Обнажая живот, ползла вверх водолазка, бренчала пряжка ремня, а Юске все никак не мог заставить себя оторваться от этих грубых мужских губ и уже по инерции овивал ногами талию навалившегося сверху друга.       — Сейчас ты скажешь… «Ну, раз уж я зашел, займемся любовью»? — вытирая губы и выравнивая дыхание, Юс постарался принять сидячее положение, однако невольно снова съезжал вниз.       — Так все-таки любовью?       Юске запрокинул голову, удерживаясь на руках, когда та колкая щетина защекотала низ живота. Горячие мокрые поцелуи через ткань посылали мурашки по рукам, спине, шее и даже лицу, и навряд ли он уже был в состоянии трезво отвечать на слова, доносившиеся будто сквозь вату.       — Твое тело уже полюбило мое, — губы и горячий рот Хазуки казались слишком умелыми для мужчины, предпочитающего женщин, — осталось только тебе в этом признаться. — И Юске едва ли мог рассуждать о том, что происходило там внизу: только сжимал в пальцах жесткие угольные волосы на затылке друга, натягивался как струна и дрожал точно так же.       Он мысленно пообещал себе, что они обязательно обсудят это и, возможно, даже поспорят, но… явно не сейчас.