***
Не то чтобы меня раздражает этот немигающий карминный взгляд, просто я его ненавижу. До зубного скрежета ненавижу. Каждый раз сдерживать себя, чтоб не схватить за грудки и не прописать в челюсть становится все тяжелее. Стереть эту колющую и острую ухмылку, которая действительно душу вспарывает. И именно поэтому ты сейчас покидаешь этот кабинет, закрывая дверь за собой. Не хватало еще того, чтоб меня уволили за потасовку, как с прошлых мест работы. Очередной непредсказуемый закидон. И ответ ты получил на него более чем неприятный. Будем считать, что неуд я тебе поставил не за билет, а за финт низкого качества. Серьезно, некоторое время не имеешь возможности говорить? Сплит давно зажил. Мне ли не знать. С удовольствием провожу языком по зубам и небом чувствую гладкий шарик штанги. Сидящий передо мной последний сдающий замолкает, замечая мою нескрываемую незаинтересованность в его ответе. Мысленно плюнув, ставлю в ведомость отметку и выпроваживаю его. Уже сил нет слушать по несколько раз подряд то, что зачитывал сам. Часы показывают без двенадцати три, и это не может не радовать. Собрав вещи, заношу ведомость на кафедру и спешу удалиться в какой-нибудь тихий уголок. Балкон напортив читального зала пуст и на этом этаже, кажется, вообще никого нет. — Рин? — тихо произношу, когда гудки прерываются, и вместо них возникает шуршание и раздраженное шипение. — Здаров! Подожди, я сейчас, — слышу лишь неразборчивый диалог, а через пару мгновений Рин устало выдыхает в трубку. — Накосячил с договором, но вовремя заметил и исправил. Хорошо, что клиент не успел уйти. Ты уже освободился? — Да. У тебя как со временем? — чувствую непреодолимое желание свалить из этого места. Раздражают снующие туда-сюда люди, создающие лишь шум и излишнюю суету. Все-таки следует последовать совету Рина. Хмыкаю в трубку, вспоминая недавние мысли о нежелании потерять эту работу. От самого себя смешно становится. — Что-то не так? — озорные интонации сменились беспокойством. Голос Рина стал хриплым и неуверенным. — Ничего. Все в порядке, — спускаюсь по лестнице, стремительно пересекаю холл, кишащий народом. Их громкие речи, сливающиеся в звуковой фарш скручивают желудок от отвращения, — через полчаса буду у станции. Нормально? — К тебе пойдем, да? — произносит заговорщицким голосом, растягивая гласные. — Пока ты не сказал, даже и в мыслях, — облизываю губы и чувствую горячую пульсирующую ранку, оставленную одним несносным мальчишкой. Клыком впиваюсь в нее, пронзая сильнее и сильнее, пока не чувствую теплую влагу на губах. Слизываю и улыбаюсь. — Ага, конечно, — ехидные смешки, — не корчь невинного ягненка. Четыре недели даже дрочить нельзя. Сочувствую. — Зато как изощрялась во снах моя фантазия, мм, — как бы между прочим говорю. Само вырвалось. — Черт! Ты мне должен, Акира! У меня даже снов не было, — возмущается Рин и неразборчиво бормочет какие-то ругательства. — Ладно, скоро буду, — слышу короткое прощание и убираю телефон. Внутреннее состояние сменяется. Раздражение уходит и гул в голове прекращается. Дышится легче даже. В голову навязчиво лезут мысли о том, что все-таки стоило сегодня дать волю кулакам, которые так и чешутся пройтись по высокомерной физиономии одного в край охреневшего студента. Прям трясти начинает, когда чувствую на себе его взгляд. Просыпается та самая холодная ярость, которая отключает мораль и принципы, оставляя лишь разливающее по мышцам тепло агрессии, что становится горячее с каждой секундой. Но нет, терплю, ведь меня держит в этом ненавистном месте… нормальная жизнь. Навязанная, замедляющая циркуляцию крови, которую как культ провозглашали мои приемные родители. Добропорядочный гражданин, пусть раньше и участвовавший в боях без правил, которые активно преследовались полицией. Был сдан и получил кучу «бонусов», один из которых представлял «надзор и контроль». Закончился 2 года назад, но до сих пор торчу в этом здании с душащей атмосферой. А еще ненавижу официальность, особенно ее проявление в виде ношения костюма. Смотрю на мелькающие серые здания, растворяясь в приятном глухом стуке колес поезда. Наплывают воспоминания о том, что говорил по этому поводу Рин. Вспоминаю и понимаю, что не могу больше ждать.***
— Преподавать — это не мое, — устало вздыхаю, не поднимая головы с холодного стола. Рин сидит напротив и пыхтит. — Ага, готовить тоже, камиказде кухонный, — на секунду оторвался от отскабливания пригоревших углей. — Дьявол, да как так-то? Она же антипригарная! Приподнимаю голову и сдуваю с глаз челку. Видимо, заколебавшись спасать несчастную, уничтоженную и изгаженную мной сковородку, Рин выбрасывает ее и преспокойно возвращается на свое место. — А по поводу преподавания скажу лишь то, что дело не в твоем не умении, а в отсутствии увлеченности предметом. Объясняешь вполне доходчиво, но видок в процессе такой, словно тебя палками отлупили, — непонимающе кошусь, припоминания, когда это Рин мог слушать мои лекции. Сомневаюсь, что у меня такие масштабные провалы в памяти. — Да не сверли ты меня так. Еще до того, как мы начали встречаться, я тихо пролезал в универ и ходил на твои лекции. Ты мне понравился, а затем резко исчез. Потом все узнал, раскрошил к чертям собачьим все ребра тому сраному доносчику и выпросил у тех парней, с которыми ты якшался адресок, — сахарный голосок, широкий оскал и жгучий блеск в глазах. Красиво. — Что? Просто сказать забыл, всего-то. А тот придурок сам виноват. Мало того, что сдал, так еще про место наше рассказал. А ведь первое правило бойцовского клуба — никому не рассказывать о бойцовском клубе! Я встал из-за стола и подошел к стене, которая практически вся была завешана фотографиями. Рин сорвался с места и унесся в свою комнату, а я все стоял и рассматривал карточки, пытаясь объять их все взглядом. Но были в этом «коллаже» пробелы и складывалось впечатление, будто некоторые фото убрали. Странно. Висели даже смазанные и нелепые фотографии. Рин никогда не снимал отсюда ничего. С того момента как я его знаю — точно. А вот он и вернулся с очередной карточкой и скотчем в зубах. Ею он заполнил один из пробелов. Приклеил и удовлетворенно фыркнул. На ней красовался сам Рин и еще один человек. В луже крови, с избитым и изрезанным до неузнаваемости лицом. Рин показывал «победу» пальцами и довольно улыбался. На лице, волосах и одежде виднелась алая россыпь. Ха-ха-ха, невинный ребенок. — Кстати, почему бы тебе не организовать бойцовский клуб? — тянет задумчиво и затем заливисто смеется, толкая меня в плечо. — Серьезно. Ты же лучший и всегда побеждал, а во время боя прям глаз не отвести. Просто секс. — Не превышай моих способностей. И вообще, хочешь, чтоб меня «добрые» полицейские превратили в безжизненный биомусор? — снова окидываю взглядом фото-стенку и усаживаюсь на высокий стул. — Нет. Но вот по улицам действительно ходит биомусор, который необходимо встряхнуть. Я ж не предлагаю тебе высотку подрывать, — забавляется, но потом выдает довольно уверенно. — Но вот создать что-то вроде школы боев без правил — неплохая идея. И это будет официально и законно. Попариться вначале, конечно, придется с арендой зала и другими моментами. Однако не сомневаюсь, что многие «наши» ребята за это зацепятся. — По сути, они смогут заниматься тем, что действительно помогает им жить, но, уже не поджимая хвосты при звуке полицейской сирены, — Рин довольно кивает. — В любом случае, выбирать тебе. Но наличие у тебя дома груши уже говорит о многом. Даже не имея возможности сражаться, не позволяешь себе забыть о том, как это делать. Значит, ты не намерен забывать. Значит, ты уверен, что тебе это еще понадобиться.***
Это зацепило. С того момента специально откладываю часть заработка, чтобы избежать хоть малой части трудностей, которые ждут в самом начале этой затеи. И сейчас это не сиюминутное желание, а результат долгих размышлений и выводов, вылившийся в железобетонное решение. Диктор объявил нужную мне станцию. Предвкушающая улыбка сама расползается на губах, но вот только выйдя на улицу, нигде не вижу Рина. Внимательно разглядываю толпу, что идет по пешеходному переходу к станции, но не могу разглядеть светлой макушки среди кучи людей. И резко некто крепкой хваткой впивается в мою руку выше локтя и затаскивает за ограждение чуть поодаль от входа в метро. Безлюдно, но это не особо волнует. Впиваюсь взглядом в хитрющие сощуренные голубые глаза. Поддаюсь вперед, сначала обхватывая руками тонкие плечи, но теряя на мгновение контроль, зарываюсь пальцами в светлые волосы. Грубо сжимаю в кулаке и притягиваю Рина к себе. Губы такие мягкие и от этого прикосновения к нежной и влажной плоти в душе разгорается агрессивный пожар, подкатывающий к горлу. И он подначивает, затопляя собой разум, с силой сомкнуть на этих губах зубы, разорвать и насытиться неконтролируемым потоком чувств. Голова кругом. Мягкий горячий язык щекочет небо, рот наполняет вязкая сладкая слюна. Губы Рина липкие и на вкус как карамель. Зубами обхватываю нижнюю губу и втягиваю в рот, слизываю приятную сладость. Поддаюсь искушению и кусаю, сильно, вгрызаясь. Но это не помогает, наоборот, распаляет «жадность» еще сильнее. Теперь мне известно насколько это вкусно и сопротивляться этому желанию настоящая мука. Кончиком языка прохожусь по тонкой уздечке под языком. Рука перемещается на подбородок Рина, приподнимаю его голову и обрываю поцелуй. От уголка рта тянется дорожка слюны. Стираю ее языком и в ответ получаю теплое дыхание с судорожным вздохом, в котором проскальзывают хриплые смешки. Обхватывает ладонями мое лицо и ехидно кривит рот, глаза безумно горят, не хуже моего прожигающего желания поглотить, завладеть, взять. Опускает голову и царапает зубками кадык, носом проходится по скуле и глубоко вдыхает. И выдыхает ртом, с полустоном. Намеренно дразнит. — Болит, да? — шепчет мне в губы надрывно, томно. Приподнимается на носках и остервенело вцепляется в открытую ранку, которую я до этого разбередил. Кусает и оттягивает, раскрывая ее еще сильнее. Больно. И эта боль приятным и сладким импульсом отдается в висках и мурашками идет по спине. Рефлекторно прижимаюсь бедрами к Рину. — Не могу больше ждать, — откашливается, пытаясь вернуть прежний задорный голос без хриплых ноток. Сжимает мое запястье и смотрит в глаз. Довольно улыбаюсь и иду следом за Рином, рванувшим в сторону моего дома. Вот уж нет у меня сейчас желания бегать, впрочем, как и возможности это делать. Заворачиваю за угол, не упуская из виду скачущего по тротуару блондина. Неожиданно меня прямо-таки скручивает, словно между лопаток нож всадили. Раскаленный. И разливающий этот прожигающий металл по всему телу. Передергивает всего. Оборачиваюсь, оглядываюсь по сторонам. Нет. Того, кто так «смотрит» я не вижу. Это, должно быть, воображение. Хотя зачастую многие зовут подобное воображение интуицией. Но нигде не видно темного силуэта.***
Стойка администратора пустует, потому что стрелка часов давно перевалила за двенадцать. Сам администратор скрылся в служебном помещении и в скором времени намеревается свалить, а мне придется проторчать здесь как минимум часа два, так как поздних клиентов никто не отменял. В глаза бьет тусклый красный свет ламп. Небольшой холл выглядит экстраординарно: старые плакаты наклеены друг на друга, под потолком висят цепи, у дальней стены музыкальный центр и колонки по всем углам расставлены. На кой, спрашивается, черт? Складывается впечатление, что решили навешать всего и сразу, и как-то мысли об антисанитарии закрадываются. Смотрится дико. Хотя какая разница. Захожу обратно в мастерскую и включаю яркий свет, чтобы привыкли глаза. Сидеть на месте и ждать чуда нет никакого желания, поэтому приготовлю необходимые инструменты для поздней пташки. Проверяю список на сегодня. Необходим осмотр результата заживления «Принца». Понятно. Готовить-то практически ничего не надо. Достаю спирт и медицинские перчатки. На краю стола лежит толстая тетрадь с конспектами по психолингвистике и пара распечаток. Губы непроизвольно растягиваются в ухмылку. В голове всплывают воспоминания, которые я гнал в течение всего рабочего дня. Хотел посмаковать удовольствие от того, что в мои руки попал такой козырь. И этот козырь сейчас в виде нескольких экземпляров хранится в телефоне. Внутри прорастает смесь из томящих чувств. Заполняют разум предвкушением и торжеством, и от этого ощущения дышать становится легче. Глубоко вдыхаю и прикрываю глаза. Кто умеет ждать, тот всегда дождется, не так ли? Однако неожиданно было увидеть сдержанного и бесстрастного сенсея в таком необычном амплуа. Да еще и с моим братиком. Считай, двух зайцев поймал. Но если на Рина давить нет смысла, кроме, конечно, морального удовлетворения от бессильной злобы оного, то для Акиры-сенсея все это станет катастрофой. Совращение малолетних сопляков отнюдь не поощряется. Но этого мне не нужно. Шантаж действенен, но банален. Стоит подумать об этом на досуге, чтобы извлечь максимум выгоды и удовольствия от развлечения. Изучение психолингвистики в час ночи занятие настроение отнюдь не поднимающее. Горячий кофе обжигает в который раз язык и глотку. Постепенно туман в голове рассеивается. Я даже начал жалеть о своей затее на зачете. Не ожидал, что попаду в такую невыгодную ситуацию. Скорее даже, не ожидал, что Акира-сенсей пошлет свои принципы, основанные на справедливости ко всем чертям, и подастся чувству мести. Аж прочувствовал эти волны ярости, хлещущие из серых глаз с желанием свернуть шею. Сенсею, которого я знаю, не свойственна агрессия. Впрочем, сегодня я точно убедился в его многогранности и скрытности. Вот уж чемодан с двойным дном. И это еще лучше, чем было до сих пор. Еще интереснее. Интригует, ведь теперь у меня есть возможность развернуться. Более того, просто разрушить жизнь и будущее. Такой исход может пригодиться на случай, если Вы меня разочаруете, сенсей. Ждать порядком достало. Выхожу из мастерской. У стойки администратор и, вероятно, тот чертов клиент, которому я бы сейчас с превеликим удовольствием глотку вскрыл. Исподлобья смотрю на них, пока между лопаток не проходит разряд. Темно-серые вихры, и жесты довольно знакомые. Различить голос на фоне негромкой музыки можно, особенно этот отстраненный, отдающий холодом. По рукам разливается тепло, а рвущийся наружу смех едва удается сдержать. Еще немного и я начну верить в судьбу. Судьбу, которая так беспощадна к тебе и благосклонна к моим крышесносящим желаниям. Ощущаю радость, именно ее. Эту жестокую и мучительно приятную. Губы кривит оскал. К черту планы и стратегии. Не могу больше ждать. Вновь скрываюсь в мастерской, дабы этот щерившийся зверек не сбежал при виде меня. Тепло сменяется жаром, и он прожигает каждую мышцу тела, наполняет силой, доводящей до исступления. Экстаз. Стук, а через несколько секунд дверь отворяется и передо мной предстает сероглазое чудо. И это чудо значительно отличается от привычного мне. Взглядом, позой, выражением лица и витающей вокруг него атмосферой. Нет той «бесцветности», которую вижу практически каждый день. Дерзость теперь колет ощутимо, даже физически чувствую, как буравит и сковывает этот взгляд. Но меня сковать, как других не выйдет, он наоборот, пробуждает желания скинуть все имеющиеся оковы. Мораль, принципы. Этот взгляд бросает мне вызов, но лишь в первые секунды. Затем, меняется. Видно, как на серой радужке сужаются зрачки, брови сходятся на переносице, губы приоткрываются. При ярком свете ламп вижу алый язык между рядами зубов. Замираешь, но лишь на миг. И я знаю, что за эти считанные мгновения у тебя онемели руки, застучало в висках, и ты задержал дыхание. Тебя выдает пусть тихий, но прерывистый вдох и попытки сжать похолодевшие пальцы в кулак. Резкий разворот, но не успеваешь открыть дверь и дать деру. Потому что права выбора ты уже лишился. Потому что я крепко сжал в руке твое запястье. — Чуть что, сразу ныкаешься в норку, сенсей? — поворачиваешься ко мне и кривишь лицо в гримасе отвращения, демонстрировано. Передумал сбегать, поджав хвост, да? Стоило просто взять на «слабо»? — Не называй меня так, — этот злой прошибающий металл в голосе ласкает слух. Вырываешь руку из моего хвата и угрожающе зыркаешь, прямо как звереныш, загнанный в угол стаей хищников. «Умру, но не сдамся», — читается во взгляде. — Мое имя Акира. — Значит, я могу звать тебя так, Акира? — выделяю твое имя интонацией и произношу, растягивая, почти нараспев. Отступаю назад, давая возможность пройти к гидравлическому креслу, но задерживаешься, стоишь и не двигаешься с места. Не решаешься. И почему же? Боишься или стесняешься? Или осознаешь свое невыгодное и беззащитное положение, потому не хочешь представать в столь уязвимом виде предо мной? Но наконец, подходишь, и я вижу, как напряглись мышцы рук от того, насколько крепко ты сжал кулаки. Неожиданно хорошо и крепко сложен для простого преподавателя. Что ж, значит, скелетов в своем шкафу ты утрамбовываешь с трудом. Усаживаешься, но при этом поддаешься вперед, мешая мне. Толкаю в грудь и довожу тебя рукой до спинки кресла. В глазах и жестах замешательство и нервозность. Смотрю из-под свисающей челки, выжидающе поднимаю бровь, не убираю руки. Неуверенность и нарастающий страх можно попробовать на вкус. Вкупе с собственным превосходством — это неповторимое блюдо. Но кроме тебя никто не виноват. Ты мог спокойно уйти, никто и ничто не держало. Ничто, за исключением твоей гордости. Вот что ты думаешь. Я думаю иначе. Ты не смог бы уйти, потому что я так решил. — Раздевайся, — непонимающе пялишься, а я не могу сдержать ехидной улыбки, при виде шокированной мордашки. Рука соскальзывает с грудной клетки и скользит вниз, почти невесомо касаясь выступающих под футболкой мышц. Ладонью давлю на промежность. — Ты же на осмотр пришел все-таки. Хватаешь мою руку и отталкиваешь. Вижу как ходят желваки от злобы. Звук расстегивающейся ширинки. Приподнимаешься в кресле и приспускаешь джинсы вместе с бельем. Меня прямо распирает от удовольствия. Стискиваешь зубы, задерживаешь дыхание. Стыдно, значит. Лицо краснеет, особенно скулы. Надеваю медицинские перчатки и наклоняюсь. Одну ладонь кладу на оголенную часть бедра, второй дотрагиваюсь до аккуратного кольца и осторожно прокручиваю его. — Больно? — смотрю снизу вверх. Что это за выражение лица такое? Бровки домиком, лицо просто пылает, зубы терзают губы снова и снова, сдирая с них тонкую кожу. — Нет, — шепчешь с хрипотцой в голосе. — Странно, а должно после того, как ты трахнул моего братишку, — поднимаюсь и смотрю в серые омуты, наверное, самым издевательским взглядом, который только в жизни был. Смотрю ровно до тех пор, пока по скуле не прилетает сильный удар. Не ожидал такого поворота, поэтому, не удержавшись на ногах, свалился на пол. И мощно приложился спиной о край стола. Быстро поднимаюсь, хватаю за грудки уже готового бежать на всех парах тебя и в отместку с размаху «прикладываю» спиной о подлокотник кресла и возвращаю в исходное положение. Шипишь и стреляешь своим нахрапистым взглядом, да так, что сердце забилось чаще. Так бы и разукрасил мое лицо обо все выступающе-острое в этой комнате, да? — Я не закончил, — голос злой, пронизывающий, не терпящий неповиновения. При попытке сбежать не успел привести себя в порядок, поэтому моя рука легко проникает под эластичное белье. — Так все-таки, трахнул? Ай-яй. Хотя какие сомнения могут быть, когда вы так активно вылизывали друг другу рты на всеобщее обозрение. Обхватываю расслабленный член рукой у основания и медленно веду вверх. Большим пальцем оглаживаю головку, касаюсь тонкого кольца. Резко провожу ладонью вниз и в ответ получаю сдавленный вдох сквозь зубы. И смотрю в твои глаза, не отрываясь, не моргая. А в них паника, сковавший тело шок и неиссякаемая ярость. — Ублюдок, — произносишь на выдохе, — зачем тебе это? Набравшись сил, пытаешься кинуться на меня, цепляясь руками за мои плечи. Ногтями впиваюсь в нежную кожу, а указательным пальцем тяну вверх кольцо. Коротко вскрикиваешь от боли, длинными пальцами с силой сжимаешь предплечья, опуская голову на грудь. В ближайшие пару минут никаких агрессивных порывов не предвидится. Невзирая на судорожное дыхание, которое усиленно пытаешься скрыть, вновь начинаю ласкать твой член. Провожу подушечками пальцев там, где давил ногтями. Вздрагиваешь, не поднимаешь головы. Ладонью чувствую пульсацию и жар, твердеешь в моей руке. — Ты и мой неразумный братишка сами подставились. Мразь всегда учится только на собственных ошибках. И чем чудовищнее результат ошибки, тем лучше усваивается урок, — плевок в лицо, а мои пальцы смыкаются на тонкой жилистой шее, сдавливая все сильнее. — Будь послушным и все будет хорошо. Все прекрасно понимаешь. Вижу по тому, как сменяется взгляд, но в нем не появляется надломленности или смирения. Ты не сдался и не позволишь себя сломать. «Делай, что хочешь — я выдержу все». А так ли это? Облизываю пересохшие губы и продолжаю стискивать твою шею, притягиваю ближе к своему лицу. — Больно, — протягиваешь сдавленно и цепляешься за мою кисть, надеясь отодрать меня от себя. Чувствую, как сглатываешь слюну, и кадык упирается в мою ладонь. Однозначно больно, но плевать. — Ты не можешь защитить себя физически, если испытываешь страх, который парализует тебя. Он спасает, не позволяя твоему телу совершить те действия, которые могут привести к катастрофе. Позволяет делать с тобой все, лишь бы исход не был хуже нынешнего положения. Так сказать, выбирает из двух зол меньшее, — серые глаза закатываются и я ослабляю хватку, но руки не убираю. Поворачиваю к нему щеку, по которой стекает вязкая слюна. — Слижи. В тишине слышу скрежет стиснутых зубов, и уголок рта поднимается, придавая лицу жуткое выражение. Проходят мгновения и решается. Тянется и утыкается носом в шею, надрывно дышит. Волосы щекочут шею, когда ты приподнимаешь голову. Горячий влажный язык проходится по щеке. И вместе с мягкой плотью на коже чувствую нечто твердое и гладкое. Легко отталкиваю и перемещаю руку выше, больно сжимаю челюсть. Мои действия сопровождаются протестующими стонами и мычанием. Размыкаю сжатые губы, а затем, давлю на десны, невольно царапая их ногтями. Сдаешься, позволяя открыть твой рот и проникнуть пальцами внутрь. Обхватываю большим и указательным юркий язычок и высовываю, чтобы увидеть сюрприз в виде металлической штанги. — Пенис, язык… Не успеваю договорить. Мне точным ударом попадают в солнечное сплетение. Замах для следующей атаки остается незавершенным, так как пинок по трясущимся ватным ногам — и ты уже на полу. Пытаешься подняться, но твое тело подводит. Бью ногой в грудь, задыхаешься. Сейчас у тебя нет и малейшего шанса победить, Акира. Восстановить дыхание тяжело, а перед глазами до сих пор мигают цветные круги. Вцепляюсь в волосы на затылке и без капли сочувствия поднимаю тебя. Шипишь и яростно дышишь, безнадежно стараешься вырваться, но ничего предпринять не успеваешь. Толкаю тебя на это чертово кресло и прижимаю к нему своим телом. Сдавливаю, а ты весьма болезненно упираешься лицом в его спинку. Тянусь рукой к подлокотнику и нажимаю на рычажок. Кресло становиться кушеткой. Резко падаем вместе. Приглушенно вскрикиваешь и уже не сдерживаешь судорожные страдальческие завывания. Не отпускаю, желая уже прекратить эти тщетные, но выводящие из себя попытки сбежать. Чем дольше это будет продолжаться, тем хуже для тебя. Кожаный ремень как раз подойдет для предотвращения этих попыток. Фиксирую твои руки, придерживая запястья рядом друг с другом. Крепко, лишний раз точно не дернешься. Переворачиваю на спину. Прямо ожоги оставляешь взглядом сощуренных глаз. — Смирись, как бы ты ни рвался, я все равно сделаю то, что хочу. От тебя лишь зависит, насколько болезненным будет процесс. Хотя, если учесть прошлые закидоны, то ты уже переступил черту «грубо, больно и без смазки», — склоняюсь к губам и провожу раздвоенным кончиком языка по ним. — Сука, — желчная улыбка становится шире, — не делай мне больно. — Разве так просят? — пытаюсь намотать на кулак короткие пряди и с силой оттягиваю их, отчего на твоем лице появляется гримаса боли. — Умоляй. Молчишь. Вонзаю зубы в ключицу, оттягиваю кожу. Чувствуется слабый запах шампуня от волос. Отпускаю жесткие вихры и освободившейся рукой вновь обхватываю член. Мотаешь головой из стороны в сторону, но не произносишь ни звука. Мне нравится эта стойкость, но больше этой стойкости мне бы хотелось увидеть, то как ты сдаешься. Шея покраснела, а следы от укусов становятся фиолетовыми, местами кровоточат. Дышишь носом, глубоко. Губы сжал в тонкую линию. Надолго ли? Провожу пальцами по головке, размазываю выступающую смазку по кольцу. Дергаешься, надеясь уйти от прикосновений, но в результате просто толкаешься в мою ладонь. Теперь грубо и резко по всему стволу, плотно сжимаю в руке, обвожу пальцами вены. Стонешь сквозь стиснутые зубы, а лицо, словно, действительно беру без смазки. Тут же чертыхаюсь. Конечно, перчатки. На пару секунду оставляю в покое и снова ловлю горячий взгляд. Срываюсь. Нещадно терзаю зубами губы, вынуждая открыть рот. Если вписать по челюсти, то процесс пойдет быстрее. Но вовремя сдаешься. Языком нахожу штангу, оттягиваю ее, обвожу кончиком языка прокол. Возобновляю движения и теперь, не позволяя тебе сжать челюсти, слышу хриплые и прерывистые вздохи, порой переходящие на высокие ноты. Но все равно пытаешься спрятаться, оттолкнуть языком. Глупо, но готов рваться до последнего. Поднимаюсь и нахожу в ящике стола презерватив. Член уже болит. Наблюдая за моими манипуляциями, приходишь в ужас. — Прекрати! — дрожишь всем телом и эта дрожь переходит на голос. В глазах действительно нечто сродни первобытному страху. И при виде этого по спине проходит волна мурашек, которые усиливают возбуждение. — Будь паинькой. Просто почувствуешь то же, что и мой братишка, когда ты имеешь его, — аккуратно стягиваю обувь и джинсы вместе с бельем. — Ему же нравится? Вспыхиваешь и тут же проходит оцепенение. Начинаешь активно брыкаться, стремясь угодить мне в челюсть ногой. — Я его не насилую, гребанный ты ублюдок! — на припухших растерзанных губах неожиданно появляется нервная улыбка и сопровождается она глумливым смешком. — Или ты завидуешь Рину? Судя по твоей откровенной страсти прожигать меня взглядом, то по вечерам ты трахаешь свою руку, представляя мой зад, да? Решил, что лучшая защита — это нападение? Зря. Судорожно хрипишь и заходишься кашлем после мощного удара по скуле. Не даю тебе нормально отдышаться, стискивая рукой твою челюсть, вынуждая открыть рот, и проникаю в него пальцами, смачивая их слюной. Не могу сдержаться и снова оттягиваю штангу, выкручиваю. Стараешься не издавать ни звука, вырывается только надсадное дыхание. Наклоняюсь и чувствую как твое «презрение», плещущееся во взгляде весьма красноречиво упирается мне в живот. Раззадоривает еще сильнее. Зубами впиваюсь в мочку, слышу, как громко сглатываешь. Языком прохожусь по ушной раковине. — Сдавайся, — дергаешь головой, когда смыкаю зубы на хрящике. Из ранки выступает кровь. Вытаскиваю пальцы и, разведя в стороны твои ноги, надавливаю на сфинктер, проникая внутрь. — На хер. Иди на хер, сука! — верещишь, извиваясь как уж на сковородке, предпринимая все более отчаянные попытки спасти свою задницу. — Визжишь, надеясь этим оправдать себя и доказать самому себе, что все происходящее не в удовольствие? Но ведь стоит, — рука сжимает ствол и плавно опускается ниже, сминает мошонку. Пальцы проникают глубже, растягивают мягкую горячую плоть. Отворачиваешься, скорчив из себя забитую несчастную жертву. Не брыкаешься больше, но трахать жалкую мразь, заливающую пол слезами и вовсе нет желания. Хлесткая пощечина, но заместо напуганной физиономии вижу оскал и горящие злом глаза. Сильные ноги крепко сжимают мои бедра, тем самым прижимая вплотную к себе. — Чего? Давай, трахай, тебе ж невтерпеж, — скептично разглядываю это чудище, которое развязно облизывает губы и неотрывно пронизывает своим взглядом. — Какой трюк решил выкинуть на этот раз? — медленно вытаскиваю пальцы, но лишь для того, чтобы прибавить еще один. Ввожу резко, наверняка царапая его внутри ногтями, но, ни одного финта не выдает, только выгибается и глубоко вдыхает, закусывает губу. Не верю. Не поверю, что так долго рыпался и так просто сдался. Но так даже веселей, посмотрим, что придумал на этот раз. Вскрикиваешь. Подушечками пальцев нащупываю уплотнение и возобновляю движения, наслаждаясь неконтролируемыми завываниями. Этот голос несравним с твоим прошлым рычанием. Жмуришься, стискиваешь зубы, лицо полыхает. Сильные ноги больше не сжимают, а мелко дрожат. — Повернись на бок, — тяжело дышит и еле поворачивается, пытаясь принять более менее устойчивое положение. — Сними ремень, — копируешь приказной тон, но все рушит дрожь в голосе. — Надень презерватив, — расстегиваю брюки, — ртом. В ответ на ухмылку получаю перекошенную физиономию. Шелестящая упаковка от презерватива летит на пол. Сперва наблюдаешь за процессом, потом утыкаешься лицом кожаную поверхность кресла. Неустанно наблюдаю за тобой и гадаю, когда снова начнешь взбрыкиваться. Не поворачиваешься, когда сильно сминаю пальцами бедро и сдавливаю железной хваткой, до судорог. Только дергаешь плечом. Другой рукой обхватываю ягодицу, намерено царапаю ногтями, оставляя алые борозды. Головка упирается в сжатое колечко мышц. Медлю, касаюсь твоего тела аккуратно, почти невесомо. Наклоняюсь и фиксирую тебя, закидывая ногу себе на плечо, а вторую отвожу в сторону. Еще сильнее нависаю, благо твоя растяжка это позволяет, и зарываюсь пальцами в волосы на затылке. Минутная псевдонежность проходит, когда толкаюсь в тебя и вхожу наполовину. Кричишь громко, но вопль заканчивается задушенным хрипом. Сжимаешь меня внутри так, что движения даются с трудом. Раздается хруст шейных позвонков, когда дергаю за волосы, пытаясь войти во всю длину. Скулишь сквозь сжатые зубы, глаза стали влажными. Не останавливаюсь, с каким-то жестоким удовольствием вбиваюсь в это тело, наслаждаясь искаженным болью лицом. На кресло капает кровь, стекающая по бедрам. Не много, но сам факт. Чуть меняю твое положение так, чтобы при движении задевать простату. Теперь вой становится прерывистым, а сам выгибаешься в спине, да так, что еще немного и хребет треснет. — Все-таки сдался? — произношу быстро, на выдохе. Оставляю в покое пряди и перемещаю руку на шею. — Нет, просто рассчитывал...закончить побыстрее… что тебя…блядского извращенца… хватит минуты на три, — благодаря титаническим усилиям давит измученную ухмылку, — пережил бы как-нибудь…эти три минуты кошмара. — Ты мазохист, Акира? — дышу глубоко и провожу ладонью по твоей ножке, что дергается в судорогах на моем плече. — Так сдавливаешь меня, да и по этому видно, что кайф ловишь. Касаюсь кольца, с которого капает прозрачная смазка и прокручиваю его, несильно дергаю, вырывая из тебя нечленораздельные звуки, даже сквозь стиснутые зубы. Пальцами впиваешься в край кресла так крепко, что белеют костяшки. Вижу, как тебе приятно и чувствую, насколько сильно ты себя ненавидишь. Осознание этого приносит эйфорию, моральное удовлетворение и усиливающееся вожделение сносит крышу окончательно. Челка прилипла ко лбу, руки стискивают бедра, болезненно сминая плоть, и двигаются выше, к торсу. Напряженные мышцы перекатываются под кожей. Пытаешься уйти от прикосновений, но лишь немного дергаешься в сторону. Сил совсем не осталось, не можешь контролировать свое тело полностью, только что-то одно. Из-за того, что ты отвлекся на мои руки, не смог сдержать протяжный стон. Жалобный, томный. Хочу добить окончательно. Обхватываю член у основания и сжимаю пальцами, так что пока не отпущу, не сможешь кончить, делаю резкие возвратно-поступательные движения. Кулаками бьешь по кожаной поверхности кресла и извиваешься. — Так наслаждаешься, когда я насилую тебя. Мм, ты бы себя слышал, — твое горячее дыхание опаляет мне губы, когда ослабевшей рукой хватаешь за футболку и пытаешься притянусь к себе. Наклоняюсь ближе сам. — Нежнее, — выдаешь судорожным полушепотом, за которым тут же следует крепкая оплеуха. — Мне, сука, больно! Вот же маленькая хитрая скотина. Ссадина с запекшейся кровью на губе вновь закровоточила. Слизываю, но алая дорожка продолжает стекать. Удовлетворенно смотришь, громко выдыхая в такт движениям. Нравится? Сам напросился. — Грубее, говоришь? — зубы терзают кожу спины. Впиваюсь сильно, до ноющей боли в деснах. Выхожу из твоего тела почти полностью и рывком до самого основания члена. Рвешься, надеясь хоть как-то увернуться от укусов. Кровоподтеки яркие, горячие. Зализываю те, которые выглядят самыми болезненными, и снова вцепляюсь, разрываю ранки клыками, вместе со слюной слизываю выступающую кровь. Кажется, не замечаешь как тянешься рукой к члену. Касаешься головки и сильно жмуришься, всхлипываешь. Хватаю твою кисть и кладу свою сверху и так вместе проходимся во всей длине, подушечками пальцев задеваем уздечку. Заходишься хрипами и выгибаешься в спине. Снова сжимаешь меня внутри так же сильно и плотно, как в начале. Кончаешь беззвучно, только широко открываешь рот, как в немом крике. Сперма оседает на оранжевой футболке. Меня хватает на два рывка. Замираю и, словно, на пару мгновений оглушает. Выхожу из горячего обездвиженного тела, которое жадно глотает воздух. Подхожу к столу, презерватив кидаю в урну. На глаза попадается телефон. На губах расползается ненормальная улыбка. Мне мало. Замутненные серые глаза расфокусированы. Кажется, опять где-то не здесь. Выбираю хороший ракурс, вот и запечатлел эту ласкающую глаза картину. Прям как мой братишка со своим поляроидом. Не хватало еще, чтобы это как зараза передавалось. С мгновение смотрю на снимок, затем, перевожу взгляд на растрепанную серую макушку. Когда чего-то желаешь — нормально идти по головам. Независимо от того, какой характер имеет цель. Но в то же время, характер цели не оправдывает твоих действий. Заставляешь этими действиями страдать других? Но это всего лишь отвлекающие факторы. Совесть лишь искусственный элемент характера личности, который являет собой поддельную добродетель. А добром ничего не добьешься. Оно для трусов, не так ли, Рин?***
Боксерский ринг. И я стою в его углу, оглядываю своего оппонента. Также неотрывно сканирует спокойным взглядом. Изучает все: от стойки до малейшего движения лицевых мышц. Полная концентрация у обоих. Нужно превратиться в контроль и внимание. Ошибки наказуемы. Я это хорошо усвоил. Разбитые костяшки ноют, их стягивает такая приятная и родная боль, что в сердце разрастается чувство сродни безграничной радости, ликованию. Звонкий голос разрывает тихий гул и перешептывания. Оба идем к центру зала. Минута и начинается экстаз. Экстаз, усиливающийся от напряжения в мышцах, от резких движений, выпадов и получаемых ударов. Не позволю себе остановиться ни на миг, чтобы не потерять это рвущее на части тело, чувство. Чувство, призывающее сражаться до последнего вздоха, до дрожи в коленках, до прожигающей пульсации в ранах. Мало. Мне так мало этой сносящей крышу, эйфории. Бой — то, чем могу жить. То, где я действительно дышу каждой клеткой своего тела. Мало страха, мало настоящей битвы за жизнь. Руки горят, скручивает болью от сильного напряжения или же от того, что разодрана в кровь плоть? Не пойму. Вперед, шаг за шагом. Наступаю, не позволяю сделать шаг назад. Уклонюсь, приму удар, но не отступлю. Глупо, но мне это нужно. На остальное — плевать. Время. Расходимся. На этом все, на часах уже почти два ночи. Адреналин угасает. Разваливаюсь на скамье и тяжело дышу. Если закрою глаза, то однозначно усну прямо здесь, даже не смотря на это яркий свет. Внезапно свет исчезает. Как всегда на мою физиономию приземляется полотенце. Подрываюсь, чтобы смахнуть с себя это навалившееся сонное состояние. Рин сидит рядом и широко улыбается, тихо посмеиваясь. Кроме нас больше никого нет. Снова ложусь, но теперь не на жесткое дерево, а на тощие коленки. — Опять оставишь меня в одиночестве, да? — притворно-обижено тянет, при этом не скрывает ехидного выражения. — Будешь спать, а я плакать и дрочить. Когда-нибудь это мне надоест, и пока будешь в отключке, засажу тебе. — Я больше не буду спать с тобой в одной комнате, — голос серьезный, а на губах расплывается насмешливая ухмылка. — Кружка кофе — и я весь твой. Вскакивает, попутно скинув меня на пол. Сволочуга беспардонная. Поднимаюсь и плетусь следом на кухню. Как же я это обожаю. Ночь, тишина и покой. Никаких дерганий и выполнения пунктов из импровизированного списка дел, который составлялся для меня всеми, кому не лень. Вот уже как полтора года. — Я в душ, — в ответ получаю задорную улыбку. Все с тобой ясно. — Только сунься со своей «лейкой» и трахать я тебя буду ею. — Ты же сделаешь это нежно, да? — глумливо смеешься, помешивая кофе в турке. Понятно, ты только за. Сгребаю в охапку чистое полотенце, белье и футболку, и быстренько сматываюсь в ванную. Не люблю закрывать двери, но мелкая блондинистая мразота не оставляет мне выбора. Последней каплей стала туча фоток меня в неглиже со спины. Ну, еще парочка спереди с моей охеревшей от жизни и таких закидонов, физиономией. И вся эта «красота» развешана на долбанной фото-стене в нашем новом логове. Холодная вода приятно остужает кожу, смывает липкий пот и еще не запекшуюся кровь с ран. Ссадины щиплет, знакомо и совсем не больно. Тупо стою под душем, закрыв глаза. Усталость уходит, как и сонливость. Лениво продумываю план действий на завтра и просчитываю время, которое потрачу на поиски необходимого оборудования. Ненавижу магазины. Выключаю воду и наспех вытираюсь. С трудом натягиваю футболку, ткань которой прилипла к мокрой спине, затем, джинсы. С волос стекает. Улавливаю кое-что. И это «кое-что» не дает мне выйти из ванной. Оно раздается в моей голове знакомым, мертвенно-спокойным, резким и ровным голосом. Прямо кишки в узел завязались от переворачивающих голову, воспоминаний. Почудилось? Ну да, ты выжил из ума, Акира, поздравляю. Слуховые галлюцинации именно то, чего мне на протяжении 26 лет не хватало. Встряхиваю головой. На одежду и кожу оседают холодные капли. Щелчок двери и на одеревенелых ногах иду обратно на кухню. В голове отдается громом все: скрип половиц, глухие удары капель о пол, собственное дыхание. Надо привести себя в норму, ведь ничего еще не подтвердилось. Застываю в дверном проеме и отчетливо слышу учащенное сердцебиение. Какофония из противоречивых чувств. Передо мной действительно ты, конченая гнида. А перед тобой стою я — шлюха. Первые минуты ты меня не видишь: о чем-то увлеченно перерыкиваешься с Рином. Впервые вижу вас вместе с того момента, как узнал о том, что вы братья. В голове раздается протяжное «блять». Перебарываю в себе желание свалить отсюда за пределы Млечного пути. Гребанная тряпка. — Не поздновато для гостей? — внезапное желание привлечь внимание пронзающего взгляда к себе я побороть не успел. Ни одного движения, только поднял глаза и уставился в упор. Как освежевали в один миг. А Рин разворачивается и цепляет сощуренными потемневшими глазами, но всего на секунды. Перемена, как в поведении, так и в эмоциях неестественна. Чувство того, что я основательно вляпался в некое пока мне одному не понятное дерьмо накрывает с головой. Тонкие губы медленно растягиваются в паскудную улыбку, а по горящим карминовым глазам могу прочитать все слова и желания, которыми ты можешь опустить меня на самое дно. Опускаешь сейчас, этим пробирающимся до самой сути взглядом. Кости аж заныли. Идешь по направлению ко мне. — Я всего лишь пришел договориться о спарринге, — поднимаю голову и понимаю, что расстояние между нами чрезвычайно мало. Теплое дыхание касается моей щеки. — Шики. Сдохнуть на месте или убить тебя прямо сейчас, что лучше? Бледная шея так и притягивает впиться в нее сильными пальцами и сжимать до тех пор, пока приоткрытые губы не нальются кровью, а глаза не станут закатываться за дрожащие веки. Тебе пойдет такой вид. — Мое имя Акира, — голос насыщенный, пропитанный нескрываемым презрением и огненной яростью. Скользкий страх и напряжение в предплечьях как вспыхнувший внезапно задор, приправленный ненавистью. Это одна из форм зависимости, но острее остальных, вкус настолько ощутимый, что заставляет нутро гореть, но не сгорать. Насытиться бы ею до тошноты и боли во всем теле. Но это возбуждение не покажу тебе. Опасно. Мы прожигаем друг друга с минуту, как скалящиеся псы, что оба на цепи и потому не способны впиться в чужую глотку. За это время Рин возвращается из небольшого рабочего кабинетика с кучей документов и блокнотом для записей. — Поскольку я здесь местная секретутка, то ковыляй сюда, — непривычные, но знакомые нотки улавливаю в слащавом голоске. Смотрит в глаза моего ехидного визави и рукой манит за собой. Похожи. Затихают шаги и тихие переговоры, когда оба скрываются за дверью. Комната заполнена терпким ароматом кофе. Непроизвольно сжатые в кулаки руки свело судорогой в ладонях. Обжигающее наваждение было подобно кованому молоту, приземлившемуся по моей черепушке. Оно не прошло. И его запах перекрывает густой запах кофе, смешивается с ним. Глубоко вдыхаю эту безумную смесь и думаю лишь о том, чего же я действительно ждал все это время?