Когда взойдет солнышко

Небольшой, практически частный самолет приземлился в Домодедово. К нему суетливо метнулись сразу две кареты скорой помощи, бросая немые блики мигалок на бок судна. Случайные служащие останавливались, пассажиры в залах ожидания припадали носами к стеклам, пытаясь разглядеть, видимо, звезду мирового масштаба среди спускающейся с него процессии, вся диспетчерская стояла на ушах. И только Евгений боязливо отдалился от толпы, не в силах слышать их громкие разговоры. Он знал, что произошло что-то ужасное, что по нелепой случайности самолет упал в где-то в лесу, пропал с радаров. Неделю тут шли переговоры с консульствами разных стран, над которыми могла произойти трагедия. Евгений лично видел, как побелевшая жена Зинченко ходила к директору каждый день, как дергались ее плечи в объятиях уже взрослого сына, как не могла сдержать она слез, узнавая снова и снова, что ее муж пропал без вести. Стажер лично хотел принести ей соболезнования, но всякий раз беспомощно замирал, понимая, что не верит в произошедшее сам. Приходя домой как и все, Городецкий прощелкивал каналы телевизора, выслушивая день ото дня одно и то же, а после в бессилии ехал на работу снова, бесконечно ругая себя, что держал на Зинченко злость. И вот когда посольство Турции вышло на связь, заявив, что некто Зинченко просит связаться с родиной и доставить его туда, у Евгения как камень с сердца упал. Живой. *** - Метеоусловия благоприятные. Стандартный взлет. Начинаем, Леонид Саввич, - Зинченко чуть кивнул. Из иллюминатора светило на него самое искусственное солнце, на обочинах зеленела пиксельная трава. Пальцы легкой дрожью пробежали по кнопкам управления, автоматически настроили наиболее удобное положение кресла. Тренажер начал набирать обороты, вскоре нос накренило - впереди синело все то же виртуальное небо. - Ну, Зинченко, давай, соберись. Чуть хвостом не проехался... - Леонид Саввич, спал плохо? Ну это ж несерьезно! А Зинченко вообще, казалось, не успел проснуться. Сегодня утром он в очередной раз прошел мимо уже немного пожухлых цветов, лампадок и так наивно навсегда взлетающих моделей самолетиков, окружавших в фойе улыбающийся портрет Гущина. Фото взяли с базы данных, и сегодня Зинченко снова замер напротив: он помнил, как брезгливо отворачивал от себя пропуск, висевший на шее Гущина, всякий раз, когда замечал его портрет. Вот положено было сделать стандартное фото на стандартном белом фоне, а этот - возьми и как-то оскалься так задорно, мальчишески! И ведь пропустили эту рожу на пропуск пилота! А сейчас Зинченко оставалось лишь вздыхать: с таким же задором подставил Гущин свою широкую грудь под пулю. *** Его увели спать, а спать совершенно не хотелось. После допросов, воплей полной технички о режиме в учреждении, после мучительных воспоминаний, что с таким трудом пытались выгнать из его головы психиатры, он однозначно не мог уснуть. "- Леонид Саввич, соберитесь. Покажите на карте примерное место падения. - Да какое там! Он уже и адреса не помнит своего! - Все он помнит. Вы мешаете ему сосредоточиться! Он единственный, кто сейчас может помочь узнать, где эти ублюдки затихарились!"  Он лежал на своей иссохшейся спине на скрипучей больничной койке и смотрел куда-то - то ли в потолок, то ли в пространство перед собой. Как обычно, он думал, почему небо не может быть оранжевым, потому что тогда мир был бы куда как светлее, и люди бы видели больше, и даже почему-то казалось, что все перестанут мерзнуть... Он думал о траве, что каждое утро тянется ввысь, как утробно кричит дьявольский сумрак, когда в капельках осевшей росы начинает дребезжать солнце. Сумраку уже не скрыться, он повержен. Миллиарды лучей еще невзошедшего солнечного диска начали свою безжалостную атаку, смертельный бой против древнейшей тьмы мироздания. И они непременно одержат победу. Одержат победу и завтра, и послезавтра, пройдут столетия - и все так же каждое утро будет истекать сумрак воплями, сгорая в солнечном свете. И скоро повиснет над миром полностью оранжевый небосклон, больше не будет день сменяться беспросветной ночью, не будет сумрака, ни сосен, ни ям. Все будет видно. Тихие шажки послышались по мертвенно тихому коридору. Босые ноги уверенно ступали вперед, ощущая на себе рельеф драного линолеума, местами сменяющегося плиткой и даже древесиной... Калитка почему-то не была заперта. Он выглянул из-за нее и долго разглядывал пустую улицу, вздыхая, когда в голову опять приходили мысли об оранжевом небе. Босая нога ощутила собой холодные камешки. Больно. Шажок и еще шажок, руки прикрывают ставшую плоской грудь. Просто потому, что так, наверное, надо. Он остановился под ближайшим фонарем и задрал голову вверх. Тут было чуть более "оранжево", чем везде, поэтому бледные губы осветила неказистая улыбка. Он стоял под фонарем долго, чуть перекатываясь с пятки на носок и даже ощущал некое тепло от струящегося вниз потока света. Чуть наклонив голову, он увидел что-то лежащее недалеко, кажется, на дороге... Улыбка сползла с его губ, когда он сидел на проезжей части и видел перед собой тельце бездыханной кошки. В ее глазах застыл унылый город, ночная тьма, последний сумрак, что она успела запомнить... Начал накрапывать дождик, а вместе с ним стекали по щекам самые искренние соленые слезы. Пальцы неумело зарывались в мокрую шерсть, грязные мозолистые руки не переставали гладить спинку... Дождь все усиливался, начинал бить по крышам, а по земле стекали бурлящие ручьи. ... Свет фар ослепил мгновенно, скрежет срывающихся тормозов, истошный свист скользящих изо всех сил по мокрому асфальту шин. Он на миг оторвал взгляд от тельца, ставшего самым любимым в этом мире, прижал его к себе... От света стало все слишком оранжевым, и даже теплым. Он не ошибся, что при оранжевом небе видно все куда как лучше и больше. Он сжал руки чуть сильнее и просто закрыл глаза...