***
Мольба ребенка с отравленной жизнью. Мольба ребенка, убитого горем. Глаза мальчика, полные отчаянья. Эти глаза, эта мольба. Это толкнуло её на один единственный поступок, перевернувший жизнь вверх тормашками. Рифтен встречал гостей угрюмыми серыми стенами, местами оплетенными лозой и поросшими мхом. Пара стражников, под стать неприветливому кирпичу, безучастно проводили взглядом путницу – молодую женщину в непритязательном, заляпанном грязью, одеянии магички. На лицо был натянут капюшон, скрывая уставшие глаза. Она не спала с той самой встречи. В Город-На-Воде она заворачивала далеко не в первый раз и, хотя видал её этот город в более приличном виде, вояки, признав частую гостью, без лишних вопросов отворили ворота. Они устали. И она устала. Ночь принесла Смерть. Тихую, быструю. Но Смерть. Страшно, мерзко. Ужасно. Что же она натворила? Впервые – и так просто. Нет, не этому её учили. Убить человека – это так легко! Это так жутко. Рифтен, её любимый Рифтен. Мокрый, промозглый Рифтен. Она предала его. Золотые листья, скрипучие доски мостиков, холодный туман – вся гамма осеннего города померкла. Она – убийца. Убийца. Ну, убийца. Она все седлала правильно, ведь так? Пра-виль-но. Возле таверны грязевая жижа неприятно чавкала кашицей под ногами. Уняв дрожь в руках, потянула на себя дверь. Поднялась по лестнице, старательно пряча взгляд. Не зажгла ни единой свечи. Почему-то казалось, что как раньше уже не будет. Никогда. Ну и пусть. Пусть. Это к лучшему. Наверное. «Мы знаем» Лицо – еще бледнее, чем обычно. Волосы черными ниточками лезли в глаза, она убирала их рукой, смазывая угольные круги на веках. Трое – на выбор. Трус, хам и истеричка. Принцы, она так верещала, эта женщина с мешком на голове! Она сыпала проклятьями. А её голос, скрипучий и нервный то и дело срывался на визг, резал по ушам. Кажется, её звали Алея Квин. И она стала первой, кого черноволосая убила по требованию Темного Братства. Их все равно не оставят в живых. Поменяют местами и предоставят на выбор следующему «новичку». А может, надо было убить кошку? Хищницу, эту самодовольную женщину, свысока, с лукавым прищуром, наблюдающую за действиями новой игрушки. Уже поздно. А второй раз было легче. Снаружи было холодно и зябко. Привычно для Скайрима. Но как же хорошо. Этот ледяной ветер, пронизывающий насквозь, вместе последними крохами теплоты уносил с собой и оставшиеся сомнения. В конце-концов ей больше некуда идти. Нечего терять. Все равно когда-нибудь умрет. Почему бы перед Пустотой не поиграться с Судьбой? Изабелловый конь пару раз храпнул и уже думал выдернуть из рук хозяйки поводья, но она – шикнув на неугомонного пару раз – второй рукой взялась за удила и животное успокоилось. Ни кем не замеченные, они юркнули в рощу и их фигуры медленно скрылись в золотом мареве. – Что есть музыка жизни?.. – Тишина, брат мой. – Добро пожаловать домой… Домой? Домой. Теперь у неё будет дом? Собственный дом? А семья? Семья тоже будет? Даже после того, что она сделала? У неё когда-то был дом. Были родители и маленький братишка с огромными голубыми глазами. А потом все исчезло. Пало, рассыпалось прахом. Война сожрала всё. Мужчины в кирасах и тяжелых доспехах, ополоумев, равняли с землей каждый росточек, каждый камушек, каждое деревце. Доходя до деревень, они превращали поселения в отвратительное месиво из грязи, крови и пепла. Свои, чужие… Не было разницы. И больше не было семьи. Но она не видела. Она была далеко. А когда вернулась – застала лишь общую могилу с перечнем имен. Сбежала в Винтерхолд. Училась, а потом сбежала опять. Почему? Потому что не захотела убить. Смешно, право же. Эта семья… Какой она будет? Холод. Пробирающий до костей, вызывающий благоговейный ужас. Он в корне отличался от холода Скайрима. Последний был приятным, бодрящим и родным. Именно родным. А этот – жутким. Удивительно ожидаемым. Могильным. Постепенно отступал, сменялся теплом, рассеянным мягким светом. Хищница возникла прямо перед её носом, довольно ухмыльнулась, заискивающе заглядывая в глаза. Страх. Самое страшное – неведение и осознание того, что находишься в жерле вулкана. Хищница была кошкой, а она - крысой. Нахохлившейся, недоверчивой, готовой в любой момент вцепится в горло. Или убежать. Так быстро, как только сможет. – Моё имя Астрид. Я – глава Темного Братства. Добро пожаловать в семью, сестра, – женщина улыбнулась, впервые тепло, а не лукаво. Крошечная Бабетта – удивительное создание. Опасное для чужаков, опасное для врагов и такое ласковое для неё. Она полюбила вампиршу. И Назира. Строгого старшего товарища, ироничного, с колючей бородкой и широкой улыбкой. Были и остальные, её новые братья и сестры. Там, снаружи – хладнокровные опасные убийцы, монстры. И тут, в Убежище, сплоченная, верная, теплая семья. И она свыклась. Убивать – так убивать. Не просто, а «спасая души». Было забавно чувствовать себя наместником справедливости, тем, кто вершит правосудие за нуждающихся, взывающих к последней надежде быть отмщенными – к Матери Ночи, Ситису и Темному Братству. Так все сгладилось, а прошлое позабылось. Она куталась в тень, скользила в полотне дождя и сливалась с туманом. Это было сродни поэзии! Был только один. Она боялась его до одури. Его смех, звонкий, заливистый. Ей хватило раза – протянуть ему руку и заглянуть в глаза, что бы с ужасом отпрянуть и больше не приближаться. Сумасшедший. Она молчала, а он говорил и говорил, и говорил. Хохотал и хохотал. Безобидный безумец или... Момент, когда это началось, был совершенно неожиданным. Она улыбалась глядя на копошащуюся в скляночках Бабетту. Последняя усердно что-то выискивала, старательно перемалывала, то и дело, носясь со ступкой от полки к полке. Мимика детского личика менялась под стать действиям, невольно вызывая умиление. Черноволосая уютно расположилась на скамье и, согретая теплом светильника, совершенно не заметила подошедшего Назира. Как всегда бесшумно. Мужчина протянул ей мешочек с наградой за последний контракт и, от чего-то, резко замер, прикрыв глаза. - От тебя пахнет Смертью, – редгард усмехнулся. Это была похвала. А у неё кровь застыла в жилах. Все покатилось в трам-тарары. Это осознание. Сколько? Нет. Правда. Сколько их? Тех, кого она убила? Она не помнит. А они, те, что ушли в Пустоту с её легкой руки – помнят. О, они помнят все! Испытанный ужас; боль, резкую, острую боль; обрывки своих воспоминаний перед Смертью; первые шаги в Пустоту… Кем она стала? Даэдра побери, кем она стала?! Такой же, как те безумцы, что, подчиняясь приказам своих капитанов, превращали в пепел невинных и проламывали головы виновным. Нет! Это не она! Звонкий хохот врезался в сознание. Совсем рядом, совсем близко. Она подскочила, рефлекторно вынимая клинки из ножен. Шут захохотал еще громче. – Крошка хочет порезать Цицерона? Нееееееееет-нет-нет! Цицерона не просто пореееезать. Очень не просто! – Провались в Обливион, - пожелала она одними губами, исчезая за дверью. Шут не считал свои развлечения издевками. Это казалось Цицерону забавной игрой: она пряталась – он находил. И объявлял о своей находке громко и звонко, во всеуслышание. Астрид мучила паранойя. Её улыбка, обращенная черноволосой, все чаще становилась поддельной, натянутой, выжатой. А потом и вовсе исчезла. - Спрячься в гробу Матери Ночи… Дальше можно было не слушать. Казалось, её жизнь оборвется на этом самом моменте. До этого времени она старалась не думать о Матери Ночи. О той, что убила своих новорожденных детей во славу Ситису, о той, что одарила безумием своего Хранителя. Мерзко. Слишком близко к высохшему телу Матери. Душно. Благовония резко впивались в ноздри, забивая легкие, не давая возможности продохнуть. Там, снаружи, шут весело щебетал, обращаясь к Нечестивой Матроне, а тут, внутри, она задыхалась без возможности выйти или хотя бы развернутся носом к щели. Мать заговорила. С ней. Ужас пронзил каждую клеточку её тела. Это не возможно. Теперь её будут звать Слышащей. И все-таки она знала, кого стоит бояться. Едва створки железного панциря открылись – Цицерон схватил её за горло. – Тьма наступает со смертью тишины, - все, на что был способен голос Слышащей, под беспощадным прессом ладоней Хранителя. – Ах, как хотел бы Цицерон сейчас свернуть тонкую шейку Слышащей! Ах, как бы он хотел! Но теперь ему нельзяяяяяяяя, – он, наконец, отдернул руки и из её горла вырвался хриплый стон, а за ним последовал раскатистый кашель, – но Цицерон счастлив! Он очень счастлив, ведь теперь мы услышим волю Матушки! Астрид начала ненавидеть, Слышащая - мечтать о Пустоте. Это было невыносимо. Слушать Её и убивать. Возвращаться, опять слушать и опять убивать. Этот голос. Хриплый, безжизненный, высохший, как и само тело его хозяйки. Он сводил с ума. Было мерзко слышать его в своей голове. В своей голове. Её голос. Слышащая начала рвать волосы. Она столько раз убегала и столько раз возвращалась. Она пока еще могла соображать. Она помнила, ради кого все еще терпит. Зачем она оставила ему жизнь? Так приказала Мать? Или она боялась, что в этой схватке не выстоит? Не вернется к своей семье? Какое это теперь имеет значение? Мертвы. Растерзаны. Сожжены. Но она отомстила! И не желает об этом вспоминать. Она изменилась. Слышащая сломалась. На радость Матери, на радость её верному дураку. Она подчинялась, хоть и ненавидела. Она, ломая ногти, скребла по стенам, под звонкий голос её постоянного спутника. Смотрела зло и ошалело. И успокаивалась лишь вне. Лишь там, снаружи. С удовольствием падала в снег, зарывалась с головой, и переставала дышать. А когда Хранитель переворачивал на спину - зло шипела, пронзая взглядом стеклянных глаз. Цицерон скалился. Он же не мог позволить умереть Слышащей! А в лицо ему летел снег, камни и палки – все, что попалось под руку. Так она успокаивалась. Она ненавидела тех, кто подарил ей безумие. Она ненавидела Мать, шута и Темное Братство. Она пряталась в капюшон от Назира и Бабетты, позволяя себе отрывать лицо лишь таким же безумцем, как и она сама. Как-то не заметно для самой себя он стал единственным её собеседником, кроме Матери. Хранитель был тем, на ком она с удовольствием срывала злость и тем, кто мертвой хваткой удерживал в этом мире. А он, разделив свое безумие, уже не выдержал бы молчания и былого одиночества. Так пускай же будет целостность, скованная звонким смехом шута и её злыми глазами.***
– В безумии – счастье, – иронично протянул Назир, став свидетелем очередной сцены. Мужчина спокойно поднял с пола осколки глиняного кувшина – третьего за сегодняшний день. Он уже давно перестал надеяться и с теплой улыбкой вспоминал времена, когда все было хорошо. Когда в Братстве был единственный сумасшедший. Редгард твердо решил для себя, что хотя бы он должен остаться в здравом уме. Хотя бы ради Бабетты. К сожалению, его планы не совпадали с планами Матери Ночи.