Юные (не)натуралисты

Посвятить несколько часов патетичной сентенции – вот, что по истине заслуживает титула «идиотизм». Чимин думает, что в следующий раз лучше спустится с этого балкона пешком прямо к земле, нежели станет ещё хоть раз выслушивать речи Намджуна. От него в голове костром плавятся последние извилины. И так разбитый, искушённый, да и вообще, уставший от жизни великомученик отбывает заслуженный отдых в одиночестве – родимый балкон. Без подсветок, завораживающе-стеклянный, широкий и вольный. Пак готов признать это место своим душевным домом. Под собой свет, вдалеке огни и тоже свет. Город мерцает ночной манией, набит шкурами, кокаином и кетамином – ну точно пафосный фильм по типу какого-то мальчишника. Надо было всё-таки перебраться на этаж выше, чтобы к самой космической крыше. Глубже. Затянуться в него по самые щёки, закутаться в созвездиях и не выныривать, пока не задохнёшься. А что дальше – уже не так уж и важно. — А если... — Джун бесит, достаёт своими беззвучными подходами. Однажды Чимин даже купил ему домашние тапочки с пищалками, но четвероногий сожитель их благополучно присвоил. — Твой удел, Чимини, в том, что это ты даёшь себя обманывать. — Хён, заставь меня изумиться правдой. — Пак бросает окурок и, ударив Нама в живот, возвращается в номер. — Знаешь, твои замесы из разговорных паток иногда выгрызают весь мозг. — Наконец-то диван. В этой комнате тоже есть свои привилегии. Вот, например, это же невинное создание из кучи тканей, твёрдых и мягких материй. Диван принимает его любым, не ворчит философию, а лишь понятливо обнимает и сохраняет для себя. Сейчас мысли разносятся так же мимолётно, как и шмыгающий по холлу Намджун – остаётся лишь отвлекаться и наблюдать. Он осматривает стены зачем-то, каждый отдельный светодиод и картину. На самом деле Наму кажется, что в такое время стоит воспринимать всё куда ближе. Зрачки теряют оттенки сепии, они дают тонкой плёнке условной реальности просочиться в мозг, и вот уже взаправду видится то, чего обычно человек не замечает. Узкие прорезы возле самого угла стены – чистые, миллиметровые, которые указательный отчётливо чувствует; такие удивительно мимикрические сходства в каждом изображении. А ещё, если особенно правильно затянешься, начинает казаться, что видишь некоторые частички воздуха. В тот вечер Ким ещё неуверенно ощупывал предплечье Чимина, потому что «твою мать, они фиолетовые, понимаешь?». Чим смеялся и вытирал проступившую кровь под носом хёна. В каком-то смысле это уже слишком, но они давно потеряли то самое ощущение хотя бы приблизительной гранённости между правильным, и не совсем. Принимают реальность такой же цветастой, как и то, что находят под веками. Извлекают из фантазии и рассказывают друг другу. И ведь по правде интересно! Вопиющий паркет. Или это кафель... какой придурок придумал этот дизайн? Наверняка очередной пидор. Как и все они... за этими стенами. Ноги медленные, будто не свои. Ступают осторожно, а взгляд оторвать уже нереально. Он перебирает ими, смотрит на каждый раз вздувающиеся вены и поднимающиеся сквозь кожу вееры костей. Какое-то документальное кино, медицина наизнанку, или «как озвереть под микроскопом друга». Паку колоссально забавно. Он по-честному сообщает, что воли своих дрожащих рук не хватит, чтобы спасти Намджуна от обморока. На что Ким поднимает пустые глаза и ещё больше пугает младшего: щёки впалые, их словно высосало обезвоживание; его снежное лицо кажется рисованной картиной; дотошно впитанные, так правильно посаженные глаза, а ещё... а ещё ямочки в противоречивом сиянии полуулыбки; чрезмерная худоба в его повисших болезненно-белых запястьях с мёртвыми ветками вен. А что, если открыть одну из них?.. Ким нерасторжимый. Протянувшись за новой порцией неоновых светляков меж сетки кислорода, он добрался до руки Чимина. Стоп-кадр. Выпад. Другая сторона того, чего желал ещё секунду назад. А Пак почему-то вспоминает, что есть вещи, за которые Намджуна так сильно хотелось заиметь настолько близко. Да, бывали моменты, когда он, ещё будучи в здравом рассудке, заверял себя в готовности к убийству. Раскрыть. Аккуратно, медленно и долго, так, чтобы было вязко и упоительно привычно. Непонятно, тайное воспоминание ли это, но веки сами отказывают в видении происходящего. Под губами горячая кожа. Неужели там, за несколькими миллиметрами живой и тотчас мёртвой кожи есть то самое – желанное? Чимин далеко не медик, но сейчас он уверен, что за парой сантиметров сухожилий будет то, что можно легко узреть, если надавить сильнее и случайно растворить бальзамическую секунду поцелуя его кровью. Языком пройти заученную дорожку, а руками заворожить мочки ушей. Расслабить, дать замурчать от массажа. — Чимина-а, лучше сюда, — ощупывая нижнюю губу, Ким рычит, ощутив себя слишком близко к младшему. Сердце выбивает оглушительные шумы, писк в голове и ансамбль из потерянных космических частот – бинарные, глухие и сумасводящие. Глаза встречают его в маленькой и совсем слепой картинке. Рыжий, горящий с этими волосами, а чуть ниже – уже тешится потаённой улыбкой маньяка. Намджун знает это лицо, знает, что творится в той голове напротив, когда губы лениво изгибаются – всего на секунду, чтобы был запечатлён момент единым зрителем – а затем приоткрываются, точно синхронно с замыканием век. Смешно, но старший даже не усмехается. Чимин смыкается с ним, слепо пробует вкус и давится непомерным, неодолимым желанием пробраться ещё ближе. Прикасаться страшно. Ослепительно. Он чувствует себя куклой-вуду в своих же руках. Только кукла падает в бездну, и уже приходится регулировать себя наедине с настоящим желанием. Это ярко, влажно, а ещё, вроде как – неправильно. Но ладони плетутся жадными змеями по чиминовым волосам в тот момент, когда руки младшего непослушно сгребают в охапку всю его рубашку на спине. Позже кто-то будет ругаться, но точно не сегодня. Хён утробный, ведь по-настоящему пробрался сквозь кожу куда-то дальше души, и с желанием целует Пака так глубоко, как только умеет. Расцветает. Карамельно, так, как было присуще только раньше. Чимин долго ждал, когда в Намджуне проснётся хотя бы часть воли к живому. Под ключицами виднеются родинки, но те не настолько влекут, как глаза. Пьяно таращась в радужки перед своими лицами, они замечают иронию на уровне идентичного дыхания и выученных взмахов ресниц под дозой. Какого чёрта он такой? Почему это завлекает сильнее любого преображения? Касания служат окончательным уделом. Пак ведёт его к широкому дивану, ступает слепыми шагами назад. Застывшим танцем мгновения изымает пуговки из каждой прорезной петли на рубашке. Завораживающе смотрит наверх, просеивая все мысли в никуда. Намджун, не выдержав, впивается в губы, как только младший оголяет его плечи, а футболка Пака слетает под ноги. Чимин легко отталкивает его, шипит в губы и просит присесть. Принёс ещё сладостей. Хочет большего и уверен, что точно выжмет из податливого хёна всё, что соизволит придумать. Усевшись удобнее на мягком ворсе ковра, Чимин стягивает с намджуновых грудных мышц последний грамм. На минуту опадает головой на его живот, чтобы привыкнуть. В носу щекотно, а в лёгких летают пьяные ангелы. По голове сыпется ощущение мурашек, потому что Джун впускает ладонь до самых корней. Чешет и гладит, прося подняться. Вибрации плывут по телу с третьим вязким поцелуем. Он сонно-ощутимый, такой, какого никогда прежде не было. Подкрадывается ощущение, что ни у одного из них не было подобного. Трескучая ткань боксёров со своими резинками оттягивается, когда своевольная рука Нама проползает вовнутрь. Нет чувства, будто в комнате сыпется что-то ещё, кроме неона в воздухе и вожделения в ровной дозе по каждой из их вен. Сжаты в единое создание, это доходит импульсами в последний момент, прямо в остаточном соединении грудными клетками и животами. Чимин умощен сверху, наслаждается долговяжущимися и мокрыми сплетениями с языком старшего. Чувствует себя абсолютно субъективно, плывёт на одной фибре-волне с Кимом, пока воображение подкидывает ослепительные вспышки чёрного. Рука хёна так пошло настойчива, как и его взгляд всякий раз, когда Пак отрывается перевести дыхание. По пути в свою реальность они захватывают ещё и последние смешки. Чимин щурится в полумраке, клянётся в самой сильной ненависти, а Намджун, прикрыв веки, затыкает его, уже чувствуя какое-то необъятное желейное безумие, преследующее их. Само вырывается, так получается совсем не специально, но минута слетает в секунду на интуитивно всплывшую в голове иконку для обязательной растяжки. Ситуация убывает в свои узы и всё становится в точности правильным. Хён не ластится, не грубит, не своевольничает. Неясно, каким образом определяется момент замыкания, а уж с тем и в долю мгновения длинные, мокрые пальцы постепенно заполняющие по самые последние фаланги. Он вожделеет, трогает младшего и даже решается дарить царапины, которые тут же сцелует с его ключиц. Растягивает аккуратно, подготавливает и выжидает, когда Чимин сдастся. Пак свёл брови на переносице. Вслушиваясь в ощущения, он неосознанно водит глазами по комнате и встречается расфокусированным взглядом с лицом снизу. Подлый. Невидящий. Обожаемый. Протягивает самой гортанью стон и этого достаточно, чтобы почувствовать всю степень его слабости. Ему это точно по нраву. Ласка расползается по всем сухожилиям, мучит той самой негой с примесью заполненных по самые края вен наркотиков. Песочно-снежный порошок осколками давит на глаза, перед лицом всё мутнеет. Чимин уверенно наседает, кусает губу и завлекает истомой через поцелуй с привкусом крови. Чувствуется через пучки пальцев, как сильно Намджун хочет его, надламывает момент на блеклое «до» и сосущее, затягивающее «после». Этот наркотик слишком тяжело даётся, стенки нутра Чимина делают до ненормального хорошо. Нам трогает его соски, притягивает к себе и, приподнявшись на лопатках, старательно засасывает каждый. Помогает размеренно двигаться, насаживает на бёдра, приспускает и внимает растрогавшемуся существу. Пак дышит поразительно быстро, но вместе с тем кислотно-медленно перемещается. Он вбирает его по самое основание и поднимается до того, как почувствует головку на грани. Атомно мерещится, что они парят в невесомости. Наркотическая зависимость на всё, что Чимин только может сбито промурчать. Джун несдержанно оттягивает его нижнюю губу, выдавливая новую каплю крови и сразу же облизывается сам, оставляя часть его вкуса и на своих губах. Алеющая, но почти не заметная в полумраке жидкость, всегда устрашающая на вкус, и так дьявольски хмелящая рассудок на той доле секунды, когда Пак прижимается щекой к скуле и стонет прямо в ухо. От него по коже мурашки, а в горле ком от невозможности выдохнуть. Младший вонзается и засасывает пробитую мочку уха вместе с плагой. Лениво, исступленно и так кропотливо вжимается до самой мошонки. Намджун гладит по животу, находит его член и пыточно ласкает, выдавливая уже свой надрывный стон, потому что Пак заставляет невольно поджать пальцы на ногах лишь от нескольких мокрых причмокиваний и ласки внизу своего живота. Сначала они путаются ладонями, но, расслышав тихий смешок, Ким уступает. А Чимин точно знает, что делает правильно, он надавливает на лобок старшего, и в третий – самый сильный раз – впитывает крупную дрожь и басистый рык. Это стерильно размыто, так, как должно было быть, если бы он решил убить его по-настоящему. Внутри вязко, ёрзает из последних сил, колким возбуждением Намджуна надавливая на клубок нервов. Ким вновь притягивает к себе, прижимает, что есть сил и даже не даёт вобрать воздух, лишь рвано дыша прямо в рот. Он придерживает его, движет бёдрами и вбивается сам, помогая младшему рукой. Коленки Чимина прижаты к рёбрам Нама – любовно и смешно, будто это спасёт от грядущей вспышки оргазма. Он забился в лёгкой судороге, прикусил кончик языка и тихо проскулил, дав Намджуну окончательно запачкать их напряжённые животы. Тяжело поверить, но даже после такого терпкого слияния, тело ноет в агонии. Должно быть, в засушенных костяшках запястий, которыми Нам промазывает по лицу Пака, живёт нужда и жажда чиминовых прикосновений. Младший дышит медленно, разбивает вдох-выдох на целую минуту. Он нагло зажимает его в себе, синхронно со взмахами щекочущих щёки ресниц Джуна. Стихает до неслышимого. Опасается, не отрывается. Прилип мёртвой хваткой, в остатке даря безвкусный поцелуй. Губы немеют, а предстоящий сон гложет глупой мыслью о смерти. У Намджуна есть навязчивое жгучее желание доказать себе, что он может быть рядом с Чимином. До мгновения, когда Пак не решится на вероломное исполнение своей задуманной прихоти. Это битва, на которую стоит идти, заведомо подписавшись на смерть.