Unresolved Family Feelings

Все началось с кошки. Черт ее знает, как она приблудилась к школе, потому что до человеческого жилья, откуда она могла сбежать, было неблизко. Возможно, она самозародилась из тоскливого завывания зимнего ветра в каминных трубах, по крайней мере, орала она так настойчиво, что подозрение в родстве напрашивалось само собой. Возможно, она материализовалась из чьего-то кошмара, потому что голос был воплощением отчаянной тоски и неизбывного ужаса. Это была воплощенная агония перед лицом мучительной смерти. Странно, что ее вопли не перебудили всю школу. В общем, Питер не выдержал. Источник звука нашелся в густой траве под окном спальни - грязный костлявый комок шерсти размером с ладонь, вооруженный миллионом крошечных когтей и огромными голодными глазами. Питер сунул котенка под куртку и в два счета оказался на кухне. Там был холодильник, а в холодильниках обычно водится молоко и всякие другие штуки, которые можно было бы скормить кошке, чтобы она наконец заткнулась. Кошка завозилась под курткой, вцепилась пятьюдесятью бритвами ему в плечо, и Питер поспешно обхватил ее поперек живота и вытащил наружу, пока в нем не прогрызли дыру. С молоком все было понятно, оно нашлось в пакете на дверце, а вот с тарелками было сложнее. Питер завертел головой, пытаясь опознать, в каком из этих шкафчиков может быть посуда. - Блюдца на верхней полке справа от тебя, - подсказал мужской голос из темноты, и Питер чуть не подпрыгнул. - Твою мать, чувак, у меня мог случиться сердечный приступ! Ты всегда стараешься напугать людей до усрачки? Оказалось, что в два часа ночи холодильников на кухне было два, и одного из них звали мистер Леншерр. Он сидел в темноте за столом, где обычно готовили завтраки для учеников, локоть на столешнице, пальцы протирают на ней дырку. Рядом с локтем открытая банка растворимого кофе, на ней ложка с прилипшими крупинками сахара. - Я серьезно, завязывай с такими приветствиями, возьми пару уроков этикета или какого-нибудь другого дерьма, блин, я чуть концы не отдал! Питер перевел дух и сердито хлопнул дверцами шкафчика - блюдца оказались именно там, где сказал Леншерр. - Извини, что напугал, - после короткой паузы раздался голос, и в нем даже можно было расслышать нотки искренности. Питер поставил кошку на стол перед блюдцем, открыл молоко, и комок шерсти под его ладонью угрожающе затрясся и заурчал. Леншерр не двигался с места и не производил ни звука - кажется, даже дыхания было не слышно, будто на другом конце стола сидел манекен. - Типа, ты тут медитируешь в темноте или вроде того? - спросил Питер, наливая молоко в блюдце. Кошка рванула к нему со скрежетом когтей, окунулась всей мордой, фыркнула и начала жадно лакать с утробным подвыванием. - Нет. - А, плохие сны. - Плохие воспоминания. Питер таращился на него во все глаза, но выражение лица Леншерра было нечитаемо. Давай, парень, вы одни, ты и я, самое время, скажискажискажи. Не то чтобы Питер боялся Леншерра - хотя, конечно, боялся самую малость, и вообще это было совершенно нормально - бояться человека, который чуть не грохнул шесть миллиардов людей. Благодаря Рейвен-Язык-Без-Привязи едва ли не вся школа знала, кто кому папа, и благодаря этому же Питер знал, что последние десять лет кончились для отца так, что даже думать об этом было страшно, а когда он все-таки думал, способность шутить скукоживалась, как яйца на морозе. Потому что, блять, когда твою семью убивают у тебя на глазах, нет и не может быть никаких слов, чтобы это описать. Когда Питер попытался на секунду представить, что бы он почувствовал, если бы например увидел, как мать и сестер сбил грузовик, он сбежал из школы, закрылся в своем подвале, с головой замотавшись в одеяло, и скулил целый час, то есть - миллиард лет. Питер ни разу не хотел, чтобы Леншерр мог подумать, будто Питер хотел, чтобы все выглядело типа - Привет, чувак, ты, конечно, потерял одного ребенка, но не хнычь, у тебя есть второй в запасе. Поэтому Питер тянул с признанием, хотя вся эта хренотень фонтанировала в голове каждый раз, как он видел Леншерра. Надо было признаваться сразу, еще в Каире, но Питер выдавил из себя только жалкое "Я тут тоже ради семьи". Потому что Питер на секундочку допустил, что будет совсем не круто, если Леншерр обретет сына, а потом увидит, как сына прикончат у него на глазах - потому что синий мудила был реально страшный, как пиздец, и был на стороне зла, так что шансы откинуться казались реальнее некуда. В общем, Питер не хотел, чтобы Леншерру стало еще хуже от того, что и второго ребенка - ладно, технически первого - прикончат у него на глазах. Хотя на самом деле Питер боялся увидеть, что Леншерру будет плевать. Что он даже не повернет головы, пока синий хрен будет делать с Питером что-нибудь жуткое - отрывать голову, например, вырывать ноги, высасывать мозг из костей и все такое. А теперь Леншерр вернулся, никого не предупредив, так же, как исчезал раньше, и снова нужно было думать, как признаться и как объяснить, почему не признался раньше. Потому что, ну, наверное, Леншерр имел право знать. Ну и Питер типа надеялся, что тот будет рад этой новости. - Ну так какие планы, мужик? Потусишь с нами или у тебя зреет какой-нибудь мегалозлодейский план? Леншерр ответил не сразу, как будто не знал, что сказать. - Думаю, я здесь задержусь. - Класс! - воскликнул Питер и буквально почувствовал, как Леншерр удивленно поднял брови. - Ну я имею в виду, класс, что вы теперь с Профом снова кореша, окей? Он же не засветил тебе в табло при встрече, как в тот раз. Леншерр двинул челюстью: видно, вспомнил "тот раз". - Чарльз сказал, что ты помог достать мое досье. Вот дерьмо. - Ну типа это было плевое дело. Кто может отказать Профу? Точно не я. - Он сказал, ты сам вызвался. Дерьмище! - Да ему просто показалось, я просто ошивался рядом, слово за слово, вот и все. - Он сказал, ты угрожал ему, что если он не посвятит тебя в свои планы, ты сделаешь все сам и ему придется разбираться с последствиями. - Я пошутил. - Ты второй раз оказываешь мне неоценимую услугу. Я этого не забуду. - Слушай, чувак, может, ты не замечаешь, но это звучит страшно как пиздец, так что лучше забудь. Леншерр поднялся с места, приблизился к Питеру, и тот невольно отступил на шаг, потому что, типа, выглядело это так, будто его сейчас нафаршируют столовыми ножами. Не то чтобы он бы не успел убежать, но это было по-настоящему жутко. До дрожи. - Я обязан тебе больше, чем жизнью, - проговорил Леншерр, остановившись в шаге от Питера. - Если я могу сделать для тебя что-то в ответ, что угодно, ты можешь прийти ко мне. - А-ага... Щас я метнусь поменяю подгузник и попробуй повторить это еще раз, только не так, будто ты собираешься расчленить меня овощерезкой. Леншерр опрометчиво оперся рукой о стол, и ему в большой палец мгновенно вцепилась серая кровожадная тварь. Казалось, кошка сейчас вылетит в окно, и Питер уже приготовился ее ловить, но Леншерр, даже не дрогнув, отодрал ее от своей руки, взяв двумя пальцами за загривок. - Я дам ей сосиску, - Питер дернулся к холодильнику. Рядом с упаковками полуфабрикатов стояло ведерко мороженого, он прихватил и его. - Будешь? Леншерр отрицательно качнул головой, все еще держа котенка за загривок. - Ну, точно. Ты же ешь гвозди, запивая их кислотой. Питер покромсал сосиску в опустевшее блюдце из-под молока. Леншерр поднял кошку на уровень глаз, отогнул от белесого брюха хвост. - Кстати, это кот. - Ух ты! Поздравляю, у вас мальчик! - брякнул Питер. Леншерр вернул котенка на стол, и тот набросился на сосиску, урча всем телом. Питер открыл мороженое и вонзил в него ложку, чтобы не выдать еще какую-нибудь околесицу. - Спокойной ночи, Питер, - тяжелая рука опустилась на его плечо, сжала, задержалась на секунду - две - три - стойстойстойстостой! - и исчезла. Леншерр ушел. Питер крутанулся вокруг своей оси, побарабанил пальцами по столу, нервно скормил коту еще две сосиски и сам съел одну. Это был их первый разговор за дохрениллион лет, и это было обнадеживающе, окей? Леншерр, конечно, не умеет говорить, как нормальный, ему обязательно надо сверкать глазами из темноты и надвигаться на людей, как гребаный айсберг, но это простительно, у чувака было тяжелое детство. Поживет среди простых людей - разморозится. Сытый кот наконец свернулся калачиком на столе. - Парень, тебе надо написать книжку - "Как укусить Леншерра и выжить", - Питер почесал кота за ухом. - Спорим, Маккой бы за нее душу продал? Урчание затихло, будто кто-то выкрутил ручку громкости. Питер сгреб серый комочек в ладонь, умчал в душевую, вымыл кота в раковине. Осоловевший от еды, тот пару раз протестующе мякнул, пытаясь удержаться на тощих растопыренных лапах и плохо понимая, что происходит. Питер высушил дрожащую мышь полотенцем, устроил на своей кровати и прикорнул рядом под умиротворенное мурчание. Первые несколько дней Эрик провел в глубокой отключке. Просыпался только для того, чтобы вспомнить, где и почему он оказался, поесть (кто-то очень заботливый три раза в день оставлял поднос в комнате) и навестить туалет. Усталость не сбила бы его с ног так надолго, но новость, преподнесенная Чарльзом, оказалась кузнечным молотом, сломавшим спину верблюду. Разум не мог справиться с новой реальностью. Пришлось поднимать по тревоге подсознание, а оно отказывалось работать, пока Эрик держал глаза открытыми. И Эрик спал. Он очнулся через два дня глубокой ночью, чувствуя звериный голод и вязкую усталость, какая обычно бывает после долгого сна. Он спустился на кухню, чтобы в спокойной тишине сделать себе кофе и пару сэндвичей. Новая картина мира была прибита к изнанке черепа золочеными гвоздиками. Как через кисею, сквозь нее проглядывали ошметки старой реальности. Когда в тишину и темноту вторгся Питер, Эрик уже был готов действовать. Наследство Шоу, которое он забрал себе с полным осознанием своей правоты, включало в себя очень многое. Счета, дома, квартиры, связи, акции. В свое время Эмма помогла прибрать к рукам это богатство, чтобы финансировать Братство, но потом пришлось бросить все покрываться пылью. Сейчас было самое время расконсервировать наследство. Эрик чувствовал злую иронию в том, что эти ресурсы будут работать на мутантов - но не так, как этого хотелось бы Шоу. Очень хотелось прийти на его могилу и сказать "Выкуси". Клуб Адского Пламени располагался в районе Митпэкинг в Нижнем Манхэттене. В прежние времена здесь располагались скотобойни, склады и мастерские. Это было прекрасное заброшенное место, идеально подходящее для встреч и переговоров, которые нужно было сохранить в тайне. А если переговоры заходили в тупик, гостеприимный Гудзон прятал и это. В нынешние времена Митпэкинг зарос ночными клубами и притонами, припудрился кокаином, выпустил на улицы ораву проституток. Очередь в Клуб Адского Пламени начиналась от угла квартала. Эрик миновал ее, остановился возле огромных стеклянных дверей, возле которых стояли два грузных вышибалы. Форменный пиджак у каждого топорщился из-за небрежно спрятанной кобуры. - Сэр, встаньте в очередь, - быкоголовый верзила кивнул Эрику. Странно было бы ждать от простого охранника, что он узнает хозяина в лицо. Хозяин сам не узнал бы себя в зеркале, заглянув на десять лет вперед. Эрик пару секунд раздумывал, не вышибить ли двери вышибалой, чтобы ни у кого не осталось ненужных вопросов, и чем дольше он думал, тем менее разумной казалась ему эта идея. Эффектно, но не эффективно. Он просто распахнул двери мановением руки, и толпа, бурлящая у входа, смела охрану. Мало кто устоит на ногах, когда на тебя прет несколько десятков раскрашенных фриков в блестках. Эрик зашел внутрь. За прошедшие годы клуб значительно изменился: отрастил несколько этажей, в том числе подземных, обновил начинку. Только управляющий остался прежним: Кетиль Эйнарссон, двухметровый исландец-альбинос с безобидной мутацией рентгеновского зрения. Строго говоря, Кетиль был способен видеть любое излучение вообще, от радиоволн до гамма-лучей, но пользовался только небольшим спектром своих возможностей. Жаловался, что от перенасыщенности современного эфира всяким хламом у него начинается мигрень. Кетилю было двести пятьдесят лет, он живьем видел Наполеона и бился за северян в Гражданской войне. Когда Эрик зашел к нему в кабинет, Кетиль пересчитывал деньги. Стопки сотенных банкнот лежали перед ним, аккуратно перевязанные резинками. - Привет, - буркнул Кетиль. - Сколько? Как и Шоу, Эрик наведывался к нему только за тем, чтобы забрать часть выручки на карманные расходы. В остальные дела Клуба он не вмешивался. - Привет, Кит. Для начала пятьдесят тысяч. Кетиль вынул из ящика стола старинный блокнот, пролистал его до чистой страницы и вписал туда дату и сумму. Он был консерватором и писал исключительно рунами, что заодно затрудняло расшифровку его многоступенчатой бухгалтерии. Эрик забрал пять пачек сотенных купюр, сунул их в рюкзак. - У нас был ремонт три года назад, - Кетиль перевязал еще одну пачку и добавил ее к стопке таких же. - Я велел перенести все барахло в подвал. Будешь смотреть? - Да. Проводи меня. Они спустились на лифте на самый нижний этаж. Здесь было ощутимо прохладнее. Вдоль длинного коридора под потолком змеился провод, с которого через равные промежутки свисали голые лампочки. Двери выглядели довольно хлипкими. - Маскировка, - пояснил Кетиль. - На той стороне вентиль, - он постучал согнутым пальцем по бетонной стене. - Крутани. Эрик вытянул руку, сквозь полуметровую стену нащупал довольно примитивный механизм, повернул шестерни. С потолка посыпалась пыль, стена, задрожав, опустилась, открывая помещение с высоким потолком, заполненное стеллажами. - Здорово придумано, - Эрик шагнул внутрь и огляделся. - Здорово было ныкать пушки от южан, - Кетиль пожал плечами. - А это так, баловство. В застекленных витринах стояли книги в коричневых переплетах с золотым тиснением. Над ними висели утраченные гравюры Дюрера, полотна из коллекции Силезского музея, ван Дейк, Рафаэль, Рубенс - то, что считалось безвозвратно утраченным после второй мировой. К рукам Шоу прилипло множество сокровищ. Эрик прошелся по складу, пока Кетиль невозмутимо ждал, равнодушно разглядывая свои ногти. Забрал с собой пару памятных вещей, вернул стену на место и распрощался. Голос Чарльза настиг его, когда он садился в машину. Утреннее солнце бликовало на обтекаемых темно-фиолетовых боках Камаро. "Эрик?.." "Ты ранняя пташка, Чарльз. Доброе утро." "Где ты?" "На Манхэттене, собираюсь выпить кофе и позавтракать." Эрик улыбнулся, подстроил зеркало заднего вида. Новая машина пахла фабричной кожей, пластиком и древесным ароматизатором. "Хорошо", - в интонациях Чарльза послышалось заметное облегчение. - "Я не нашел тебя в школе и забеспокоился." "Я рано встал и решил заняться делами." В Чарльзе проснулось любопытство. Эрик всегда чувствовал перемены его настроения, когда они находились в телепатическом контакте. "Я скучал по нашим разговорам" - признался он. "Я тоже", - отозвался Чарльз. Эрик завел машину, не касаясь ключей, выехал со стоянки салона Шевроле. "Что сейчас на тебе надето?" "Эрик!" - мысленное возмущенное восклицание Чарльза было почти натуральным. "На мне надета пижама. И не думай, что я собираюсь это обсуждать. Я просто хотел узнать, когда ты вернешься." "Ты любишь сладкое?" "Почему ты спрашиваешь?" "Просто ответь." "Да." "Чарльз, я ненавижу угадывать." Эрик почувствовал тихий смех. Представил, как губы Чарльза складываются в улыбку. Верхняя чуть полнее, чем нижняя, она сдвигается вверх, обнажая ровную белую полоску зубов. "Видеть себя с твоей точки зрения... это странно" - сказал Чарльз. "Я показал бы тебе гораздо больше, если бы не был за рулем." "Я люблю эклеры и лимонный пирог." "Привезу тебе чизкейк." "Врешь", - засмеялся Чарльз. - "Ты вспоминаешь адреса кондитерских, я вижу." Эрик молча улыбнулся, глядя на дорогу, и свернул к Пятой авеню. "Мне пора", - с сожалением сказал Чарльз. - "Когда ты вернешься?" "К вечеру. И мне понадобится место в гараже." Собственная внешность для Эрика всегда была средством демонстрации превосходства. И способом бегства от прошлого. Он относился к ней с той же серьезностью, с какой разрабатывал планы изменения мира и устранения соперников. Еще одно наследие Шоу. У Шоу было идеальное чувство стиля. Он обожал окружать себя изящными вещами. К Эрику он относился, как к произведению искусства, сравнивал себя со скульптором, высекающим шедевр из глыбы мрамора. Когда Эрик из страшненького пятнадцатилетки начал превращаться в молодого мужчину, Шоу гордился им, как собственным сыном, и был щедрым с долей театральности. Безупречность, говорил Шоу, заставляет людей прислушиваться к твоим словам. Харизма, говорил Шоу, должна всегда сочетаться с угрозой. Веди себя так, будто в любой момент можешь сломать собеседнику руку, и он будет внимателен ко всем твоим предложениям. Стиль - это не лейбл портного и не цена, это средство манипулирования. Не отступай от правил, которых не знаешь. Сочетай цвет платка с галстуком. Никогда не мой обувь водой. Учись носить шарф у итальянцев и парижан. Эрик не отделял от себя ни свои способности, ни свою внешность, и то и другое считая своим оружием. Он пролистал несколько журналов, пока ему делали стрижку, и нашел современную моду извращением. Оставил семь тысяч долларов в магазинах на Пятой авеню, отыскав бессмертную классику среди чудовищных расцветок и синтетических тканей. Купил коробку эклеров в кафе Феррара. - Классный цвет, - неестественно бодро сказал Чарльз, справившись со сложным выражением лица. - Очень... оригинальный. Да. Насыщенный и... эээ... свежий. Эрик оставил машину на подъездной дорожке, когда заметил Чарльза между деревьями. - Тебе очень идет фиолетовый, - Чарльз не мог оторвать глаз от Шевроле. Эрик протянул ему коробку. - Твой чизкейк. - Мне уже поздно говорить "Эрик, не надо?.." - спросил Чарльз. - Можешь сказать "Эрик, тебе же не семнадцать". - А это поможет? - Нет. Чарльз вздохнул. Эрик отогнал машину в гараж, на лифте поднялся на первый этаж, едва удерживая в руках многочисленные пакеты и свертки. Его комната располагалась прямо напротив спальни Чарльза. Бросив покупки у окна, Эрик снял натюрморты, прислонил их к изножью массивной кровати. Широкие тяжелые рамы благородно поблескивали позолотой. Без картин обои выглядели голыми. Как в старинных особняках, разоренных нацистами - сиротливые пятна на выцветшей обивке, нелепо украшенной кровавыми брызгами. Шторы на металлическом карнизе раздвинулись сами собой, пропуская солнечный свет в эркер. Эрик отошел в центр комнаты, мановением руки вогнал гвозди в стены. Тёрнер или Айвазовский? Выбор был не из простых. С акварелей Тёрнера веяло бризом и солью. Они были как прохладное прикосновение к воспаленному лбу. Шоу ценил искусство. Он мог часами рассуждать о Пикассо, пока Эрик, привязанный кожаными ремнями к креслу, умирал от ужаса неизвестности. Шоу считал, что чем выше культурный уровень человека, тем больший спектр страдания тот может перенести. Тупые скоты, говорил он, могут чувствовать боль лишь тогда, когда им отрубают конечность. Образованный человек чувствителен и вынослив одновременно. Физическая боль коротка, а душа бессмертна и может страдать бесконечно. Сила лежит лишь там, говорил Шоу, где лежит страх. Слабая воля под воздействием страха слабеет, а сильная порождает ответ: гнев и ненависть. И это самые сильные чувства, которые способен испытывать человек. Именно они открывают путь к сверхчеловеческим возможностям. И Эрик учился. Управлять металлом. Распознавать тончайшие оттенки страха и боли. Разбираться в живописи, языках, вине, тканях, опере, столовых приборах, сырах, парфюме. За время, проведенное с Шоу, он получил такой багаж знаний, что мог бы дать фору любому выпускнику Лиги Плюща. Страх и ненависть, как оказалось, отлично стимулируют память. - Уже наводишь свои порядки? - в комнату заглянула Рейвен, прислонилась к косяку двери. Эрик обернулся, выныривая из потока воспоминаний. - Даже не знаю, нравится мне, что ты теперь будешь маячить у меня перед носом, или нет, - Рейвен зашла в комнату, по-хозяйски поправила подушки. - А ты основательно подготовился к жизни с Чарльзом. Эрик выдернул из стены погнувшиеся гвозди, распрямил их и жестом загнал обратно. - Меня не интересует, что ты думаешь про меня с Чарльзом. Рейвен коротко фыркнула. - А меня интересует, что ты думаешь про нас с тобой. Эрик поправил картину, отошел на шаг назад, присмотрелся и сдвинул ее на миллиметр влево. - Ты о том, что мы пытались убить друг друга? Все в прошлом. - Ты мне нравился. - Я же сказал, что все в прошлом. Подай мне, пожалуйста, акварели. - Что из этого акварель? - насмешливо спросила Рейвен. - Белая мазня или розовая? - Не пытайся выглядеть дурой. Она подошла к окну, поскребла ногтем какую-то точку на стекле. Ее человеческий облик, хотя и был привлекательным, всегда казался Эрику насквозь фальшивым. Уступка обществу: заколотые волосы, открытая шея, короткая черная юбка. Старшеклассники, должно быть, с ума сходили, заглядываясь на ее ноги. Эрик и сам заглядывался бы, особенно теперь, когда она не выглядела малолеткой. - Ты всегда говорил, что нужно бороться. Что война никогда не кончится. А что теперь? Ты просто забудешь все, спрячешься здесь, будешь трахаться с Чарльзом, вытирать сопливые носы детям? Смиришься? - Я проиграл свою войну. Хватит оглядываться на меня. Рейвен обернулась, сложила руки на груди, пристально глядя, как Эрик пристраивает картины. - Ты не можешь опустить руки. Только не ты. - Что ты хочешь услышать? Что я снова начну строить баррикады и призывать мутантов сражаться с людьми? - Я хочу узнать, во что я верила все эти годы, - она подошла и схватила его за руку, развернула к себе, отчаянный ищущий взгляд шарил по его лицу. - Я хочу знать, что моя жизнь не была ошибкой. Что я правильно сделала, когда пошла за тобой. Эрик пожал плечами. - Ты уже взрослая девочка, начни жить своим умом. Решай сама, где ты ошибалась, а где нет. Она отшатнулась. Эрик смотрел на нее без сочувствия. - Я не буду хвалить тебя, как собачку, которая носит мячик за хозяином. Ответь сама, зачем ты здесь. Вытирать сопливые носы? Искать примирения с Чарльзом? Крутить хвостом перед Маккоем? - Да ты ревнуешь, - она вздернула подбородок, торжествующе блеснув глазами. Эрик усмехнулся. - Рейвен, иди трахни его и успокойся. Он повесил последнюю картину напротив кровати. Жемчужно-розовое небо сияло над бирюзовой водой, влажный туман укутывал склон Аю-Дага. Она была как точка умиротворения, как тихое касание голоса Чарльза, легкая, прозрачная, спокойная. Шоу не любил акварель. Называл ее нежной девической шалостью. В сороковые он предпочитал анатомическую графику и пасторальные фламандские пейзажи, позже увлекся Гогеном и абстракционизмом. - Эрик, как ты устроился? - в спальню заехал Чарльз, заметил картины. - О. Не знал, что ты любишь маринистов. Он подъехал поближе, остановился возле Эрика. - Не знал, что ты вообще любишь живопись. - О боже, а я думала, это Хэнк зануда, - проворчала Рейвен. - Оставляю вас ворковать, мальчики. Не опоздайте к ужину. - Где ты достал их? - Чарльз разглядывал морской пейзаж, потирая подбородок. - В коллекции Шоу. - Это подлинники? - Скорее всего. Эрик скользил глазами по холсту, наполняя глаза золотисто-розоватым небом. Впервые он увидел эту картину на смятой открытке. По серой брусчатке рассыпалась стена рухнувшего дома. Из-под кирпичей торчал розовый обрывок. Эрик принял его за платок или кусок платья вроде тех, которые шили куклам. И то и другое можно было бы продать, он бросился за добычей и только вблизи увидел полоску зеленоватой воды с кораблями. Обтер открытку рукавом, озираясь, спрятал под рубашку. Дома, сидя у окна, смотрел на нее при свете фонаря. Нет, не любовался, не мечтал о побеге из голодной Варшавы к зеленому морю. Просто смотрел, как завороженный, с гулкой пустотой в груди... С обратной стороны к холсту была приклеена записка, чернила выцвели от времени. "Моему дорогому Эрику на добрую память. К. Шмидт". После смерти Шоу он нашел ее в сейфе Клуба Адского Пламени, заботливо укутанную в оберточную бумагу. Как будто Шоу знал, что Эрик однажды догонит его. И ждал с подарком. Эрик трижды поднимал нож, чтобы вспороть холст, и трижды рука опускалась. Он чувствовал дрожь отвращения каждый раз, как представлял, что пальцы Шоу прикасались к картине, но не мог ее уничтожить. Ни убить, ни продать, ни подарить, ни выкинуть, словно мусор. Потому что самого себя не передашь в благотворительный фонд и не продашь с аукциона. В конце концов Эрик оставил ее в сейфе, думая, что никогда больше его не откроет. Но время приглушило чувства - все, кроме того, самого первого, чувства потерянности перед лицом чего-то большего, чем ты сам. Вечером Эрик постучал в дверь спальни Чарльза. - Войдите! - сразу отозвался тот. Эрик толкнул дверь. Несмотря на то, что теперь у него было свое место в доме, он не собирался пользоваться им чаще необходимого - и уж точно не собирался проводить там ночи. Чарльз уже лежал в постели. У кровати горел ночник, возле тумбочки стояла коляска. В приоткрытое окно пробиралась ночная прохлада и шевелила задернутые шторы. - Эрик! Как хорошо, что ты зашел, - Чарльз улыбнулся, опустил книгу на одеяло. - Я заглянул к тебе полчаса назад пожелать спокойной ночи, но не застал. - Пожелать спокойной ночи? - переспросил Эрик, остановившись на пороге. - Ты думаешь, я проделал весь путь сюда ради того, чтобы целомудренно жить через коридор от тебя? За кого ты меня принимаешь, за Хэнка? - Я... - Чарльз растерялся. - Я не знаю. Я не думал об этом. - Так подумай сейчас, - Эрик шагнул внутрь и захлопнул за собой дверь. - Я пришел, чтобы быть с тобой, - раздельно и внятно проговорил он, чтобы у Чарльза не осталось никаких сомнений в его намерениях. - Жить, спать, трахаться. И не смей прогонять меня. - Эрик, я не хочу прогонять тебя, - запротестовал Чарльз. - Так в чем проблема? - Эрик рывком снял черную водолазку и швырнул ее в кресло у окна. - В том... в том, что это же школа. - растерянно проговорил Чарльз, с усилием отводя взгляд от его торса. - Нам не следует... Мы не должны... Здесь дети. - Где? - Эрик оглядел комнату. - Не вижу ни одного. - Эрик, это очень серьезно, - Чарльз старался смотреть ему в глаза, но взгляд все время соскальзывал ниже - на плотно сжатые губы, напряженную шею, плечи. - А я не шучу, Чарльз. Я сыт по горло жизнью без тебя. И я не собираюсь делать вид, что мы нежно дружим. Я пришел занять свое место. И оно вот тут, - он кивнул на свободную половину кровати. - Эрик, подожди... - Я ждал двадцать лет, - тихо и зло ответил тот. - Я не дам тебе ни дня больше, Чарльз. - Давай хотя бы обсудим! Эрик сел на кровать рядом с ним, кивнул. - Давай. Выскажись. Отведи душу. Он смотрел пристально, в свете ночника глаза казались темными. - Я надеюсь... я хочу, чтобы мы продолжали наши отношения, - начал Чарльз. - Но нам нужно быть осмотрительными. Нас не поймут, если о нас кто-то узнает. Я не против, чтобы ты иногда оставался здесь, но мы не можем жить, как... - Как семья? Ты это хочешь сказать? - Мы не должны подавать такой пример детям. Это неправильно. Они могут подумать... Эрик смотрел, сузив глаза, не собираясь облегчать ему ни единого слова. - Они могут случайно упомянуть об этом при родителях, а те поднимут шумиху. Ведь это может оказать влияние... - Их родители знают, что ты телепат? - Конечно. - Их не смущает, что ты можешь стереть кому-то память или полностью изменить личность? - Боже, Эрик, я никогда так не поступлю! - Но если ты скажешь, что живешь с мужчиной, их жизни изменятся навсегда? Чарльз, да ты гомофоб. - Эрик выглядел неприятно удивленным. - Я просто предлагаю быть осторожными. - Ты предлагаешь прятаться, - отрезал тот. - Не высовываться. Быть хорошими, правильными мутантами. Приятными. Причесанными. Безопасными. Без "косметических проблем". - О боже, Эрик!.. - И ты после этого хочешь рассказывать мне про толерантность к мутантам? Где твоя вера в людей, Чарльз? - Потому что это совсем другое! - Это то же самое! - бросил Эрик. - В детстве я носил на одежде желтую шестиконечную звезду. А другие рядом со мной носили розовые треугольники. И знаешь, какая была между нами разница? - Какая? - Никакой! Я могу убить человека иголкой, ты можешь стереть память, но это, конечно же, нормально. Настоящая опасность для общества - в том, что мы хотим быть друг с другом! Эрик тяжело дышал, его взгляд заставлял Чарльза вжиматься в подушки. - Сколько учеников в твоей школе? - При чем тут... - Сколько? - потребовал Эрик. - Точно не вспомню, но... около ста. - Значит, десять из них - такие же, как мы. Но об этом они молчат. Потому что боятся. Ты учишь их тому, что быть мутантом - это хорошо. Научи их тому, что быть гомосексуальным - тоже. Чарльз вздрогнул, слово резануло его по ушам. - В чем дело? - тихо спросил Эрик. - Все еще надеешься притвориться обычным? Даже себе... даже мне не можешь признаться? Посмотри на меня! - рыкнул он. Чарльз нервно облизнул губы, поднял загнанный взгляд. - Я совсем не считаю, что это ненормально, - невнятно сказал он. - Или... необычно. Я читал исследования, я знаю, что так бывает, и даже довольно часто... Я просто считаю, что нам не следует демонстрировать наши отношения, потому что это... ну... наша личная жизнь? - Он посмотрел на Эрика, пытаясь понять, насколько действенными кажутся аргументы. - Я не хочу выставлять ее напоказ, вот и все, и тут совершенно не при чем то, что мы оба мужчины. Совсем не при чем! - А если бы ты был женщиной? - внезапно спросил Эрик. - Ты бы тоже не выставлял меня напоказ? - Конечно! - с жаром воскликнул Чарльз. - Я бы не мог открыто жить с тобой как с любовником в стенах школы! - А если бы я предложил тебе выйти за меня замуж и ты стал бы миссис Леншерр, это все еще было бы безнравственно? Чарльз нервно рассмеялся от неожиданности. - Эрик, ты слишком далеко заходишь в своих фантазиях. - Да,- Эрик посмотрел за окно, повел голым плечом, к которому притронулся холодный ветерок. - Я ничего не могу тебе предложить. Чарльз потянулся к нему, повернул застывшее лицо к себе. - Если дети начнут расспрашивать, как я объясню, что между нами происходит, если в глазах общества мы друг другу - никто? - Расскажи правду, - Эрик моргнул. - Мы не самый удачный пример для подражания... - Так давай станем удачным, - тихо предложил Эрик и сам поверил в то, что это возможно. Сердце встрепенулось, застучало чаще. Он жадно смотрел на Чарльза, пытаясь отыскать ответ в его глазах. Пытаясь понять, что там с этим дурацким словом - "надежда". - Чарльз... - прошептал он. - Пожалуйста. - Дай мне время, - попросил Чарльз. - Ты прав, ты совершенно прав. Но я не могу измениться так быстро. Эрик горько усмехнулся. - Ты лицемер, Чарльз. Ты не дал мне времени, когда ждал, что я изменюсь. Он поднялся с постели, посмотрел на свою водолазку, лежащую в кресле, и подошел к двери спальни. - Я дам тебе несколько дней. Если ты не примешь решения, я начну действовать сам. Вини себя, если тебе не понравятся мои методы. Он взялся за ручку двери. - Останься, - позвал Чарльз. Эрик повернулся. - Ты ведь уже начал раздеваться... Лучше, чтобы тебя не видели в коридоре полуголым. - Мне нравится, когда ты ревнуешь, - усмехнулся Эрик и взялся расстегивать ремень.