Лев умрет за любовь

Меня зовут Гилберт и все считают меня великим. Кто-то мирится с этим, кто-то признает это, кто-то шутит над этим, но все, так или иначе, знают великого меня. Все, кроме нее. Она вообще считает меня не большим, чем одной из областей ее огромной страны, я для нее подчиненный и внимание мне уделяется редко. Для других стран она улыбается, других, даже самых жалких, считает равными себе, а со мной она всегда одинаково холодна и молчалива, как будто презирает, и всегда будет презирать. А ведь совсем недавно я еще был Великим, я держал пол Европы в своих руках. Сейчас это только слова, но тогда все считались с моим мнением, все кроме нее, само собой. Она вообще ни с кем никогда не считалась. Я не задумывался над этим, но я был силен, смел, легок на подхват и слепо надеялся покорить ее этим. Я участвовал во всех войнах с самого рождения лишь бы доказать ей и всем остальным, что я лучший, достойнейший и величайший. Я нажил себе несколько друзей и множество врагов. Да, у меня были не просто враги, а множество врагов, и в этом я себе никогда не врал. Себе я предпочитал никогда не врать. А вот сейчас очень хочется, и еще хочется сказать себе: «Эй, что ты удумал, пруссак? Ты ее не любишь и никогда не любил, ты же Великий, ты не можешь!» Но даже если я это буду повторять раз за разом, я умом пойму, что это ложь, а сердцем почувствую, что люблю. Хоть бы кто-нибудь подошел и сказал, что со мной не так. Она даже не подозревает о моих чувствах. Каждый раз, когда вижу ее, в голове одна мысль: только бы не расплакаться при ней, пусть она поскорей уйдет. И я не плачу, я прохожу мимо и улыбаюсь, гордо поднимая голову, пусть она знает, что арийца так просто не сломать. И я всегда улыбаюсь, чтоб не заплакать. В слезах нет ничего постыдного, но она не достойна видеть мои слезы, хотя и стоит их. Я Гилберт, и я же не страна, а воплощение без народа. Скоро мой народ растворится в других нациях и от пруссаков не останется и следа, только память, а я исчезну вместе с ними. Но никто не узнает об этом. Все до последнего будут знать Гилберта, а не тень его прежнего величия, и, когда меня не станет, все соберутся и вспомнят веселого балагура, потому что я их люблю. Всех люблю: и друзей, и врагов, а больше всех ее, и не важно, что я не подхожу ей по всем параметрам, я умру так, потому что люблю ее. За любовь умру. А кто ей нужен? Ей нужны подчиненные, ручные люди и безвольные создания. Ей нравится управлять и нравятся те, кто подчиняются ее воле, не задавая вопросов, а я не нравлюсь. Я ведь знаю, что не нравлюсь, но люблю, продолжаю любить, как самонадеянный мальчишка. Да, я такой и есть: самонадеянный, безбашенный мальчишка, всегда таким был.

***

У Романо я смог выторговать разрешение поселиться у него на какое-то время. Романо мне нравится как личность, он приятный тип, хоть и брат своего брата, поэтому я и решил встретить конец в Италии. Я бы не смог умереть где-то еще — у брата, в России, Австрии или Венгрии, это было бы слишком мучительно и для меня, и для них. А Романо позволил, я знаю, он переживет. А пока есть время, лучше забыться и прогуляться по Барселоне, прячась в скудные полуденные тени. И пусть мне в каждой девушке мерещится она. Я бы хотел, чтоб это произошло вечером. Вечером в город приходит тьма, зажигаются огни, все предстает в искаженном свете, и никому не покажется странным умирающий человек посреди улицы. Днем в большом городе это тоже не привлечет особого внимания, но, все же, пусть это случится ночью. Ночью никто не увидит, как непобедимый Гилберт впервые падет поверженный.