***
«Здраствуй дядя Клаус! Я теперь живу в Алвасете в замке. Он большой, как четыре дома или даже больше. Меня все зовут Рамоном, это так по-кэналлийски произносится только они говорят ещё и дор Рамон, так положено потому что вежливо. Тут здорово интересно, море есть и где гулять, и вообще. Море большое больше Рассаны и всегда разное. Соберано говорит, оно даже зимой не замерзает потому что солёное, а я думаю – потому что большое, а тут зимы теплее чем в Варасте и оно просто не успеет. У меня есть друг ево зовут Амадо, мы с ним купаемся почти каждый день и один раз я даже чуть не потонул изза того что там было на глаз мелко как до пупа а оказалось нет, но про это соберано не знает и никто не знает потому что мы никаму не сказали. Тут все говорят на-кэналлиском, я сначала не понимал, а теперь уже почти всё. Так смешно, они даже ругаются не по-нашему, ну ты наверное знаешь как соберано всегда говорит каррьяра. А мэтр Арридос он меня учит читать и по истории он говорит, в каждой стране свой язык и обычаи и мифылогия. Про мифылогию я не понял, но так получается, что Великого Бакры на самом деле нет, а есть только всякие истории про него. Но я так думаю, что это всё чушь – если его не было то кто бы это всё предумал? Просто это было давно и все забыли. Я хотел спросить у соберано, но он уехал и я не успел. Ещё тут в замке много всяких родственников, только ненастоящих а таких которые на картинах. То есть они все настоящие но уже умерли. А те которые живые они на Марикьяре и в Багряных землях и в Улаппе ещё. Я их почти никого не видел и хорошо, неочень то они мне нравятся. А которые на картинах те ничего, красивые. Есть даже на меня похожие. У меня теперь есть свой конь. Его зовут Грис это значит Серый, он такого цвета. Он хороший и очень-очень умный всё понимаит что я не скажу только иногда любит хулиганить например на дыбы или остановиться на галопе и посмотреть что будет. Я один раз упал а Пако сказал что это ничего потому что первый раз. Но я всё равно буду стараться чтобы не падать, чтобы даже если на такого как у соберано сесть и всё равно удержаться, только мне на него нельзя, соберано запретил. Но я как нибуть опять попробую, только пусть он приедет сначала. Соберано уже наверное в столице у нево там дела. Они там наверное с виконтом Валме я вспомнил ты про него рассказывал. Он мне понравился, а ещё у него жена хорошая и дети только они мелкие совсем. Но я бы всё равно с ними играл еслибы они тут были. Но тут всё равно не скучно, у меня есть друзья и тут много всяких учителей мэтр Лосано учит математике немножко а рэй Контрерос на шпагах. Он дерётся почти как соберано но тот всётаки лучше. Но ему некогда меня учить и он уехал. А мэтр Арридос учит языку и истории я уже про это писал. Он говорит я могу ему показать письмо чтобы он проверил, если там нет чегото итимного. Тут наверное нет но я всё равно не буду, а то он скажет всё переписать а я уже итак столько писал ни хочу ещё раз. До свидания дядюшка Клаус, я по тебе очень скучаю и по тёте Эрике тоже и по дяде Жану. Передай им привет и Максику тоже. Скажи ему он лучший волкодав на свете.***
Из писем рэя Хуана Суавеса соберано Кэналлоа Рокэ Алве. 20 день Летних молний. «Соберано, у дора Рамона всё хорошо. Учителя им довольны, в особенности мэтр Арридос. По его словам, “пока что у молодого человека в голове отменная каша, но он имеет все шансы в скором времени приготовить из неё что-нибудь приличное”. Рамон охотно и быстро учит язык и всё чаще обращается к слугам по-кэналлийски. С друзьями (в их компании, помимо Амадо, ещё десятилетний Пабло, племянник старого Ортеги, близнецы Гойо и Лопе – этим по восемь лет, они сыновья Пако, и дочка ювелира Фернандеса Нерия, ровесница Пабло и Рамона) – так вот, с друзьями они говорят на какой-то чудовищной смеси кэналлийского, талиг и, если не ошибаюсь, ещё и бакранского. Не берусь утверждать, что это хорошо, но дети друг друга понимают и их всё устраивает. Впрочем, с ними Рамон видится не так уж часто – львиную долю его времени занимают учителя. Несколько раз, когда мне казалось, что мальчик устал от занятий, я забирал его на весь день из замка – мы поднимались в горы, дважды выходили в море, три дня назад ездили в Льеду. Думаю, не ошибусь, если скажу, что Рамону эти поездки идут на пользу. Он любознателен и впитывает новые знания, как губка. Мальчику не нравится стоять на месте, кстати, по этой причине их отношения с мэтром Лосано складываются весьма непросто. Мэтр уверен, что залог хорошего понимания точных наук – беспрестанное повторение и отработка полученных навыков, Рамона же это определённо угнетает. Пока что я контролирую ситуацию, но не вмешиваюсь, так как предпочитаю дать молодому человеку возможность самому найти общий язык с учителем. Об успехах рэя Алвасете в фехтовании не могу сказать пока ничего определённого. Мальчик ловок, гибок и быстр, впрочем, всё это отнюдь не является для Вас новостью. Он горит желанием научиться работать с клинком и догнать Вас, однако рэй Контрерос пока что ограничивается лишь общими тренировками. Кажется, это весьма огорчает Рамона, но тут он проявляет большее терпение, нежели в изучении математики. Мальчик, без сомнения, тоскует по оставленным родным, но старается не подавать вида. Часто спрашивает о Вас, стараясь, чтобы это вышло словно бы между прочим, жадно собирает всё, что только может узнать, о своей родне с Вашей стороны. В Алвасете, как и сами Вы знаете, ещё многие помнят Вашего отца и братьев, поэтому интерес Рамона не остаётся без ответа…» 4 день Осенних скал. «…Кажется, Рамон ожидал Вашего приезда к праздникам, и очень опечалился, когда понял, что Вас не будет. Вслух он предпочитает о таких вещах не говорить, но я уже достаточно изучил мальчика и неплохо угадываю его настроение…» 17 день Осенних скал. «…уже писал вам, что отношения Рамона с учителем математики складываются непросто. Вчера рэй Алвасете дал понять мэтру Лосано, что терпеть далее его педагогические методы не намерен. Признаться, я удивлён, так как был уверен, что кто-то из них сдастся раньше. Как Вы и велели, я ещё месяц назад обратился к дору Мануэлю с просьбой порекомендовать другого учителя, и мэтр Солер уже готов сменить бедного мэтра Лосано. Однако математике придётся подождать до завтрашнего утра – сегодня дор Рамон занят тем, что пытается оттереть со ступеней лестницы чернила. Двое его приятелей пришли ему на помощь; убедившись в том, что это добровольно, я не стал им препятствовать…». 10 день Осенних волн. «…с лихорадкой. Мэтр Домингос сразу заверил, что угрозы для жизни дора Рамона нет, хотя первые несколько дней у мальчика держался сильный жар, после уступивший место кашлю и насморку. Причины болезни очевидны – рэй Алвасете на спор с кем-то из местных мальчишек купался в море. Спор он выиграл, о чём и поведал нам с немалой гордостью, как только это позволило его горло. Впрочем, соперников своих называть не пожелал. Сейчас мальчик совершенно здоров. Я осознаю, что вина за его болезнь целиком и полностью лежит на моей совести…» 21 день Осенних волн. «…за время болезни пристрастился к чтению. Рамон и раньше охотно брался за книги, но сейчас, видимо, уложились в его голове полученные за последние месяцы знания, а скука и оторванность от привычных занятий сделали для него сказки, легенды и истории о старых войнах хорошими друзьями. …Несмотря на то, что дор Рамон, несомненно, чувствует себя очень взрослым, он во многом остаётся маленьким мальчиком. Я уже писал Вам, что он сильно скучает, хоть и старается не подавать виду. К чести рэя Алвасете должен сказать, что ему это удаётся. Ни я, ни Луис не видели, чтобы он плакал, хотя после того, как пришло письмо от генерала Коннера, глаза у мальчика явно были красными. Мы постарались осторожно выяснить, не было ли там дурных вестей; о Варасте и своих друзьях Рамон рассказывает охотно, судя по всему, там всё в порядке, а значит, причина его слёз была в другом…»***
Отъезд соберано стал для Раймона громом среди ясного неба. Каким образом мальчик умудрился пропустить все разговоры об этом событии мимо ушей, он и сам не знал, но вот получилось как-то. Кончита при виде его растерянной физиономии аж руками всплеснула: – Да вы что, дор Рамон, неужто не знали?! Дор Рамон только вздохнул и поскрёб макушку. Самым мерзким было то, что накануне они с соберано снова поссорились. И ладно бы из-за чего-то серьёзного, а то ведь дёрнул же Леворукий или какая-то из его невидимых подручных Раймона за язык спросить, на кого похожи мориски и чем они отличаются от обычных людей! Ох, каким взглядом смерил его герцог Алва… Отставил бокал, презрительно скривил губы и ехидно поинтересовался, кто такие, по мнению Раймона, обычные люди и чем от них отличаются, например, бакраны. В комнате было тепло, даже жарко, но Раймону показалось, что ему за шиворот вывалили миску льда. Мальчик дёрнул коленками, с трудом подавив желание сползти вниз и спрятаться под столом. Он всего-то хотел узнать, на кого больше похожи его морисские кузены – на мать-кэналлийку или на отца-шада. Если на мать – значит, и на его дядюшку Рамона… И значит, тогда можно попробовать представить, как тот Рамон выглядел. Выглядел бы, если бы вырос. Вдруг оказалось бы, что Раймон похож и на него тоже? Имена-то у них одинаковые, хоть это и вышло случайно. Но как объяснишь всё это отцу, тем более после такой отповеди? Мальчик стиснул зубы и молча просидел до конца ужина, не притронувшись к еде и вперив взгляд в подсвечник. Подсвечник расплывался и порой раздваивался, тогда Раймон часто моргал и возвращал его в исходное состояние, но глаз упрямо не отводил, злясь одновременно на себя и соберано. Собственный вопрос и впрямь стал казаться глупым, да и в голову сам собой пришёл другой выход – пойти и посмотреть на большой портрет. Он всегда разглядывал там Карлоса, а ведь длинная девчонка позади него не могла быть никем, кроме Инес… …Но попрощались они всё-таки по-хорошему. Во дворе уже нетерпеливо перебирали ногами осёдланные кони, соберано в последний раз собственноручно проверял ольстры, высыпавшие его провожать слуги переговаривались. Слегка растерянный и позабытый в общей суматохе Раймон стоял, прижавшись к перилам лестницы, пока подошедший Хуан не взял его за руку и не вывел вперёд. Обернувшийся соберано смотрел на сына долгим и каким-то особенно внимательным взглядом, вокруг все слегка притихли, Раймону показалось – они чего-то ждут от него, и отец тоже, но чего? Мальчик неловко улыбнулся и качнул поднятой к плечу ладонью. – До свидания… соберано. По губам герцога скользнула уже знакомая усмешка. Он коротко наклонил голову: – До свидания, рэй Алвасете! – и вскочил в седло; его примеру последовал эскорт. – Орату хара тико (хорошей дороги и возвращайся – бакр.), – шёпотом выговорил Раймон. Вслух сказать почему-то постеснялся, хотя соберано по-бакрански всё равно не понимал (и это было очень странно). Герцог, конечно, не услышал. Но всё-таки он обернулся – быстро, всего на один миг, когда вороной Брис уже сорвался с места и уверенным галопом понёсся к распахнутым воротам, увлекая за собой двадцать всадников в чёрно-синем… …Нет, скучать ему было некогда. Появившиеся незадолго до отъезда герцога учителя взялись за рэя Алвасете со всех сторон. История, землеописание, грамматика кэналлийского и талиг, арифметика, фехтование, верховая езда… а ещё проклятущие светские манеры, от которых у Раймона то и дело сводило скулы! Какая, к кошкам, разница, будет он ковырять рыбу двузубой или трезубой вилкой, не рукой же полезет! Так ведь нет, «это не положено, дор Рамон, дворянин не должен путаться в таких вещах»! Отдельный бокал для вина, отдельный для воды, чашечки для шадди, ложечки для десерта, ножички для фруктов… Тьфу! С мэтром Арридосом было не в пример интереснее. Он знал целую кучу интересных вещей и здорово о них рассказывал. Древние воины и императоры, жившие одному Змею известно когда, становились Раймону почти приятелями, былые сражения и победы придвигались вплотную, и казалось порой, что старые знамёна колышутся у самого лица. Мэтр Арридос читал стихи и отрывки из старых хроник. Мэтр Арридос на память помнил чеканные строки эпитафий и звонкие формулы девизов. Мэтр Арридос закатывал глаза и хватался за сердце при виде раймонова почерка, безжалостно гонял своего ученика у карты, заставляя искать кратчайшие пути из одной столицы в другую, попутно купаясь в реках, поднимаясь на горы и зарываясь в пещеры. Однажды, когда слегка пресытившийся всем этим великолепием Раймон украдкой зевал, поглядывая в окно, мэтр предложил: – Расскажите мне о вашей родине, Рамон. Мальчик от неожиданности проснулся: – Это… про Бакрию, что ли? – Да, именно о ней. Какая эта страна? Чем там занимаются люди? На что похожи ваши родные места? – Ну… – Раймон задумался. Бакрию он помнил не очень хорошо; так, всплывали в памяти пыльные горные тропки, колючие кусты абехо, торчащие кое-где кривые сосны и бегущие под их корнями маленькие бурные ручьи. – Ну, Бакрия – она небольшая… там всем правит король, Бакна Первый… Только я его никогда не видел. А в нашей деревне люди занимаются… ой, кто чем! Мужчины козлов пасут. Или объезжают их. У нас там такие козлы – почти как здешние кони!.. Раймон сам не заметил, как увлёкся, рассказывая о Бакрии всё, что на ум взбредёт. Мэтр Арридос слушал ученика, почти не перебивая, только иногда задавал вопросы да советовал заменить то или иное слово и больше его не употреблять. …Нет, всё-таки с мэтром Арридосом всегда было интересно. Не то что с мэтром Лосано – длинным, сухим и носатым дядькой, учившим Раймона точным наукам. Он никогда не улыбался, и даже голос у него был каким-то сухим и трескучим. Мэтр Лосано приходил на урок и диктовал ученику задачу за задачей. Все они были одинаковыми и удивительно скучными. Когда после очередного верно решённого примера Раймон спросил, не пора ли им переходить к чему-нибудь новому, мэтр Лосано всё так же ровно, не повышая голоса, пояснил, что точные науки требуют многократной отработки изученного материала, и чтобы по-настоящему уразуметь суть математических действий, Раймон должен решить ещё не один десяток таких задач. Может, это и было так, мальчик не знал. Но с каждым новым уроком он всё больше начинал чувствовать себя говорящим попугаем – такой жил дома у Нерии, прыгал туда-сюда по жёрдочке и повторял чуть картавым голоском: «Собер-рано хор-роший! Р-рико др-руг собер-рано!». Когда Раймон услышал это в первый раз, он чуть не помер со смеху. А теперь, корябая пером условие очередной бессмысленной задачи, с трудом сдерживал желание заорать «Р-рамон хор-роший! Мэтр-р Лосано дур-рак!». Через полтора месяца терпение рэя Алвасете всё-таки лопнуло. Пришедший на урок мэтр Лосано снова продиктовал восемь примеров, почти ничем не отличавшихся от тех, что были решены вчера. Раймон вежливо поинтересовался, нельзя ли ему сегодня заняться чем-нибудь другим. Например, не может ли мэтр объяснить, как правильно рассчитать, куда полетит из пушки снаряд? Они с мэтром Арридосом только что разбирали победу Алонсо Алвы при Мариенбурге, оказывается, там здорово постарались артиллеристы. Так вот Раймон очень хотел бы понять, как это у них получается… Мэтр Лосано выслушал его и предложил заняться примерами. Тогда Раймон встал. Очень аккуратно собрал грифели, перья, чернильницу, закрыл тетрадь. Прошёл мимо оторопевшего учителя к окну. Так же аккуратно, хоть и с некоторой натугой, распахнул обе створки. И с размаха швырнул вниз всю эту кучу бесполезных предметов. Глядя, как лёгонькие перья и тетрадные листы кружат в воздухе, мальчик почувствовал облегчение, как будто с плеч сняли тяжеленный камень. Где-то внизу раздалось «шмяк!» и «хрусть!», Раймон понял, что чернильница нашла свой бесславный конец, и наконец повернулся к учителю. Нос у Лосано от возмущения, кажется, стал ещё больше; обычно бледный учитель медленно наливался помидорным соком, но Раймон ни капли не боялся его гнева. Сейчас было самое время проорать «мэтр-р-р-р дур-р-р-рак!», он бы, наверное, и проорал, но дверь приоткрылась, и на пороге беззвучно возник рэй Суавес. – Мэтр Лосано, – невозмутимо обратился он к математику, – я прошу вас уделить мне несколько минут. Дор Рамон, извольте спуститься вниз, вас ждёт Пако. …Мэтра Лосано в замке с тех пор не видели, но Раймону весь оставшийся день пришлось самому оттирать от белого мрамора чернильную кляксу. Как назло, разбитая чернильница была полной и падала с немалой высоты, так что клякса вышла отменная. Хуан своему воспитаннику посочувствовал, но заметил, что у любого поступка, даже самого правильного, бывают свои последствия. То, что Рамон совершенно справедливо возмутился против методов учителя, не оправдывает испорченной лестницы, а значит, её нужно привести в порядок. С этим было не поспорить, и Раймон добросовестно тёр проклятое пятно, похожее на расплющенную медузу с бахромой – сначала один, а потом в компании Амадо и Пабло, которые узнали о его наказании и сами вызвались помочь. Услышав об этом, Хуан очень похоже на соберано приподнял бровь, но разрешил, а у Раймона от благодарности даже слегка запершило в горле… …Они вообще были ребята что надо, все, даже Нерия! С ними здорово было нырять с больших камней, или лазать за спелыми апельсинами, а потом сидеть на верхушке каменной стены в порту, смотреть на корабли и плевать вниз косточки, или играть во взятие Барсовых врат, или искать потайной ход из замка, который, говорят, тянется чуть ли не хорну и заканчивается в каком-то гроте (а грот в прилив почти весь заполняется водой), или просто валяться на горячем песке и рассказывать всякие истории, или ловить в камнях маленьких юрких крабов – да мало ли чего ещё можно было придумать! Правда, не все затеи были одинаково мирными, так что Раймону ещё несколько раз случалось драться. Иногда – в общей свалке, иногда – один на один. Он приходил домой с разбитыми костяшками пальцев и ссадинами на скулах, Кончита ахала и качала головой, Хуан оставался невозмутим, коротко и словно бы между делом интересовался причинами и исходом поединка, порой давал советы. Раймон так же коротко отвечал. Ему нравились такие разговоры – по-мужски спокойные и сдержанные. Никаких тебе дурацких просьб, вроде «немедленно скажи, кто тебя так!» или «дайте слово, что больше этого не повторится», никаких лишних вопросов, даже врать не приходится. Можно не рассказывать о том, о чём не хочется, как, например, о тех словах Нерии, сказанных как раз после очередной драки. …Чего хотели от них неожиданно появившиеся откуда-то на берегу мальчишки в обтрёпанных рубашках, Раймон толком и не понял. Они говорили быстро, неразборчиво, и судя по тому, что Нерия, сердито порозовев и прикусив кончик косы, попыталась зажать уши одновременно обоим близнецам Мартинесам, это были совсем не те слова, которым учил рэя Алвасете любимый ментор. Амадо, как самый старший, ответил что-то, потом завертел головой и кивком указал на ровную площадку в нескольких шагах. От группы чужаков отделился парнишка в лихо сползающей на глаз косынке. Поплевал на ладони, закатал рукава. Это было глупо, потому что они всё равно доставали только до локтей, но кэналлийцу, похоже, казалось, что так солиднее. Раймон не сдержался и хмыкнул. Амадо быстро оглянулся на него, помедлил секунду, потом мотнул головой: – Пойдёшь? То, что намечается драка, Раймон уже понял, но тут слегка удивился: – А с чего я? Амадо тронул себя за правое ухо, подмигнул и ухмыльнулся. Раймон подумал секунду, потом пожал плечами и вышел вперёд. Драться хотелось не слишком, никакой злости на незнакомого паренька он не чувствовал, но если Амадо считает, что он сможет лучше навалять этому любящему представляться олуху – почему нет? Парнишка, впрочем, оказался не таким уж олухом – а может, дело в том, что Раймон слишком уж расслабился. Сначала даже показалось, что всё понарошку, а потом он вдруг увидел летящий ему в лицо кулак и едва успел уклониться в сторону – кажется, помогли занятия с мэтром Контреросом. Чужаки засвистели, заорали что-то, парнишка оскалился и попытался ладонью треснуть Раймона по уху. Не достал – хлёсткий удар пришёлся по щеке. Мальчик почувствовал, как глупо и нелепо мотнулась его голова. Сзади кто-то ойкнул. В ушах тоненько зазвенело – не от боли, от злости. Рэй Алвасете успел ещё заметить довольную ухмылку на физиономии противника, сменяющуюся удивлением. Ах ты кошка драная!.. Он лупил мальчишку, пока тот не взвыл и не откатился в сторону. Его приятели что-то закричали, Амадо быстро ухватил Раймона за плечи: – Всё, хватит с него! – и добавил ещё что-то, обращаясь уже к чужакам. Те вяло отругивались, неласково поглядывая на побитого приятеля, и быстро отправились восвояси… …Потом Нерия промывала ему ссадины и заклеивала их какими-то мясистыми листьями, которые приятно холодили кожу и унимали боль. Пабло разрезал их ножиком пополам и подвал девочке, Раймон, ещё не отошедший от недавнего боя, сдержанно шипел и тяжело дышал, близнецы смотрели на него, одинаково приоткрыв рты и отвесив нижнюю губу, а Нерия сердилась и повторяла, что все мальчишки одинаково бестолковые, что садовники (негодующий взгляд на Амадо), что рэи, только и хотят поубивать друг друга, и больше она не станет лечить их разбитые носы, и пусть только попробуют ещё раз… – Ты кудахчешь прямо как наша Кончита, – перебил её Раймон. – Ещё скажи: «Небесные охотнички, за что мне эдакое наказание с вами!» и вот так сделай, – он всплеснул руками, уронив в пыль половинку целебного листа и заработав ещё один сердитый взгляд, а Амадо вдруг сказал непривычно серьёзно: – Ладно тебе. Скоро с ним всё равно никто не будет драться. Нерия только плечами пожала, а вот Раймон удивился: – Это ещё почему? – Потому что сейчас ещё многие не знают, кто ты. Думают – обычный мальчишка, вроде нас. А пройдёт ещё пара недель – сообразят. Узнавать начнут. Да ты и не скрываешь ведь… Мальчик нахмурился: – Ну, начнут. И что с того? – Чудак, – Амадо как-то по-взрослому усмехнулся. – Кто же станет драться с сыном соберано? – А что, побоятся что ли?! – взвился Раймон. – Так я жаловаться не побегу! – Да не побоятся, а просто не станут. И я бы тогда не стал. Как ты не понимаешь-то! – Значит, сами трусы! И ты такой же! – Я трус?! – Ты!!! – Никто не трус, – вмешалась тихо, но решительно Нерия. – Просто соберано здесь любят. Ты разве не понял ещё? У нас каждый хотел бы… за него драться, а не с ним. И не с тобой, значит… От неожиданности все притихли. Близнецы дружно опустили головы и стали ковырять босыми пятками пыль. Пабло смущённо улыбнулся и зачем-то проверил пальцем остроту ножа. Амадо в упор глянул на покрасневшего Раймона, тоже смутился и отвёл взгляд. Девчонки, они и есть девчонки… Что с них взять, не знают, когда промолчать лучше! …О таком Хуану не расскажешь. И о том смутном чувстве, которое поселилось в душе после этого разговора, тоже не расскажешь, потому что самому не понятно, что оно значит. Что-то важное сказала Нерия, и даже не о том, что соберано любят подданные – Раймон не слепой, заметил это ещё по дороге в Алвасете. Каждый хотел бы за него драться... ну а что ж, многие и дерутся – кэналлийские полки в прошлой войне много сделали, об этом и дядюшка Клаус говорил ещё. И на всякие опасные дела соберано вперёд всех своих людей берёт. Да, но Нерия ведь не про армию говорила… А про что? Все готовы драться… А он, Раймон, готов? А с кем драться-то? На соберано не то что нападать – косо посмотреть никто посмеет … Ага, а шрамы у него на спине?.. Давнишние? И что с того?.. Как вспомнишь – аж щёки холодеют. Как же это было?.. Наверное, пришлось отбиваться сразу от многих. И что, никто помочь не мог? Где они были, кэналлийцы, готовые драться за своего соберано?! Рвануться бы, встать рядом, чтобы спина к спине… Сзади лезете, гады?! Не выйдет у вас! Получайте! …Ага, много бы ты ему напомогал. Шпагу-то толком держать не умеешь… А иногда и не надо уметь. Надо только успеть вовремя оказаться рядом. Как Карлос. А ты смог бы? Если надо, то и смог бы… Дурак, думаешь, это так просто? Может, и просто, если раздумывать некогда… Страх – он ведь появляется, когда думаешь, что будет… Ну ладно, смог бы. Но ведь так можно помочь только один раз… А как, чтобы не один?.. Вездесущий внутренний голос замолкал. То ли тоже не знал, то ли не хотел говорить. Может, даже побаивался чего-то… Хотя вообще-то он был бесстрашный – чего бояться, когда ты не существуешь, никто даже стукнуть не может. Вредный был и дотошный – как привяжется с чем-нибудь, не отстанет, пока не доковыряется до самого дна, так что Раймон аж взвоет мысленно. Но всё-таки свой и привычный уже. Если он пропадал надолго, Раймон даже слегка скучал. …Правда, когда в конце осени Раймон на спор нырнул со скалы, а потом не торопясь плыл к берегу, так же медленно выбирался на камни и, стараясь не стучать зубами, одевался под победные вопли друзей и оторопелое молчание сыновей рэя Веласко, внутренний голос почти не возражал. Только и сказал разок – эх и попадёт же… Не попадёт, отмахнулся Раймон, никто не узнает. И не узнали бы, только к вечеру сильно заболела голова и глотать стало тяжело, как будто в горле застрял большой комок. Не хотелось ни есть, ни браться за книжки, а мысль о том, чтобы пойти на конюшню, вызывала смутный ужас. Раймон сидел вялый, возил вилкой по тарелке и старался не смотреть на горевшие повсюду свечи – яркий свет резал глаза. Вслух удивившись такой перемене настроения своего воспитанника, Хуан пощупал лоб мальчика. Рука рэя Суавеса почему-то была очень холодной… …Болеть Раймон не любил. От жара сильно хотелось спать и мерещилась всякая муть. Он поднимался по какой-то лестнице, которая всё не кончалась и не кончалась, витками уходила наверх, и рассмотреть, куда она ведёт, не получалось. Каменные ступени были старыми, стёртыми, и никаких тебе перил – только такие же каменные стены с двух сторон, а за них держаться неудобно, и Раймон всё время боялся, что поскользнётся и полетит вниз. О том, что расшибётся, он не думал, но ведь тогда придётся начинать подъём заново! И сколько времени он потеряет… Эта бесконечная лестница снилась мальчику всякий раз, когда он болел, с младенчества. Раймон почти всегда знал, что это сон, и всё равно продолжал упорно подниматься, одолевая ступеньку за ступенькой. Почему-то дойти до верха было очень важно, хотя зачем и кто его там ждёт, мальчик не знал даже во сне. И до конца сон ни разу не доходил – Раймон просыпался, а потом жар отступал и сны о лестнице забывались. Хорошо ещё, что болел он редко… Обеспокоенный внезапной лихорадкой воспитанника, Хуан насел на него с вопросами, едва мальчик немного оклемался. Раймон не стал запираться – без особой радости, но честно признался, что купался, несмотря на холодную погоду, и даже объяснил, зачем. Хуан, помолчав немного, признался, что был об умственных способностях рэя Алвасете лучшего мнения. Раймон слегка повёл плечом – думайте, мол, как хотите, ваше дело. Разговаривать не хотелось, выигранное пари больше не радовало, и даже смущённые физиономии братьев Веласко вспоминались почти равнодушно. За время его болезни ещё больше похолодало. Снега, конечно, не было – тут его, говорят, даже в середине Зимних Ветров толком не бывает, разве что где-то в горах – но затянутое серыми тучами низкое небо, холодный ветер и противная морось давали понять, что зима близко. На душе тоже было муторно и серо, подстать погоде. Изменилось даже море – зеленоватые волны сердито налетали на берег, а потом с шипением откатывались назад, оставляя за собой на камнях и песке скользкие студенистые следы. Раймон постоял немного, ежась под наброшенным на плечи плащом и глядя на кишащих в воде медуз, потом прошлёпал к самой воде и сунул туда руку. Её почти сразу обожгло – прозрачные бахромчатые твари были ядовитыми. Ызарги плавучие… Вернувшись, Раймон скормил Грису очередную морковку, постоял немного, прижавшись щекой к тёплой гладкой морде. – Хороший мой… соскучился? Грис кивнул большой серой головой, тихо и радостно заржал. Но через полминуты осторожно высвободился из объятий маленького хозяина и потянулся к кормушке. Раймон взялся было за скребницу, но тут же отложил её – конь был в полном порядке, а возиться просто так не было ни сил, ни желания. Пусть ест… В денник заглянул Луис: – Дор Рамон, вы не устали? – Не… – И всё же вам лучше вернуться. Снова холодает, а вы только после болезни. Грис безмятежно хрустел овсом. Где-то в дальнем конце конюшни Пако притворно суровым голосом отчитывал близнецов, а те, как обычно договаривая друг за другом фразы, объясняли ему что-то, а потом вдруг повисли с двух сторон на плечах отца, хохоча и болтая ногами. Близнецы были славные, они немного напоминали Раймону младшего братишку. Якле было всего два, когда они виделись в последний раз, вряд ли он сейчас и вправду походил на смуглых, круглощеких и кудрявых Лопе и Гойо. И всё же было у них что-то общее – то ли привычка теребить нижнюю губу, задумываясь, то ли хитроватый взгляд из-под шапки тёмных волос… Раймон рывком развернулся и зашагал к замку. Отдал Луису тяжёлый плащ, беспрекословно выпил очередную порцию какого-то горячего отвара. Во рту стало горько, как будто Раймон жевал кору. Мальчик поднялся в библиотеку и забрался с ногами в большое разлапистое кресло. Раскрыл прихваченный с полки первый попавшийся том на середине, но начать читать не успел – в комнату вошёл Хуан. Мальчик вопросительно глянул на воспитателя поверх книги. Тот присел напротив и снова завёл разговор о злополучном пари. Раймон приподнял бровь: – Сударь, мне казалось, мы всё уже обсудили. Зачем начинать сначала? Хуан, кажется, едва не подавился. Раймон мысленно повторил фразу и усмехнулся – тоже мысленно. Надо же, ляпнул, не думая, а вышло, кажется, неплохо. – И всё же, дор Рамон… – Ну, чего вы ко мне пристали-то? – с внезапно прорвавшимся звоном спросил Раймон. – Что мне теперь, на коленях стоять и башкой об пол биться, как в церкви? – Рамон… Вам нездоровится? – рука воспитателя потянулась к его лбу. Мальчик сердито дёрнулся и, не рассчитав, треснулся о спинку кресла. Крепко так треснулся, аж искры из глаз. Хуан решительно поднялся на ноги: – Не стоило проявлять такой энтузиазм, рэй Алвасете, я и на словах понял, что вы имеете в виду. Вы определённо нездоровы, я пришлю врача. …Пожилой седовласый мэтр Домингос, всегда державшийся так прямо, как будто проглотил старинное копьё, долго выстукивал и выслушивал Раймону грудь и спину, щупал шею и живот, расспрашивал, не больно ли глотать и не кружится ли голова. Потом внезапно поинтересовался, чего бы мальчику сейчас хотелось. Раймону больше всего хотелось, чтобы его оставили в покое, он так и сказал. Брови мэтра, и без того всегда сурово нахмуренные, совсем сошлись на переносице. – Что ли помру? – с сумрачным интересом спросил мальчик. – Лет через семьдесят – всенепременно, молодой человек, – отозвался врач, протягивая ему маленький стаканчик. – Выпейте-ка вот это. – Не буду, – набычился Раймон. – оно мерзкое и клопами воняет! – Капризы пациента – первый признак выздоровления, – заметил мэтр Домингос, совершенно спокойно выплеснул отвергнутую Раймоном настойку в камин и вышел из комнаты. –…Рэй Суавес, – донеслось до мальчика вскоре через неплотно прикрытую дверь, – лёгкие у рэя Алвасете здоровы, сердце тоже. О недавней простуде можете забыть, это ерунда, хотя лучше, чтобы в ближайшие пару дней молодой человек не бегал по холоду раздетым. – Вы уверены? – надо же, а голос у Хуана и впрямь встревоженный. Боится, что от соберано попадёт, если с Раймоном что-то случится. Смешно, тот небось и думать забыл про случайно найденного сына. Хотя потом, конечно, может и рассердиться… – Абсолютно, – а мэтр спокоен, чуть ли не улыбается. – Это не болезнь, рэй Суавес, мальчик просто устал. Переполнился. Слишком много всего – событий, чувств, ощущений. Путешествие, резко изменившийся образ жизни, необходимость соответствовать… Всё это выбьет из колеи и взрослого. Малыш и так держался до последнего. Раймон, нарочито сильно топая, подошёл к двери и захлопнул её. Голоса стихли, потом до него донёсся приглушённый смех. Раймон громко и фальшиво замычал какую-то песню. Уселся на подоконник, обнял себя за колени, сплющил нос об оконное стекло. Оно было холодным и в каплях. Голосов за дверью уже не было слышно, но Раймон всё равно машинально продолжал напевать, тем более что сама собой вспомнилась верная мелодия. …Она так и вертелась потом в голове все следующие дни. Неторопливые были дни, тихие. Мальчика в самом деле оставили в покое, даже менторы куда-то подевались. Раймон спал до полудня, снова, как в первые дни, бесцельно бродил по замку, прислушиваясь к гулкой тишине пустых коридоров и галерей, иногда навещал на конюшне Гриса или торчал в библиотеке. Забирался с книжкой на подоконник и сидел так – то читая, то просто глядя на стекающие по стеклу ручейки. Бывало, перебирал в памяти всё, что случилось с ним за последние полгода, но как-то отстранённо – как будто издалека наблюдал за похожим на него мальчиком. Этот мальчик куда-то ехал, с кем-то спорил, что-то делал, вляпывался в разные дурацкие ситуации, а рядом с ним всё время упрямо звучала непонятно откуда взявшаяся мелодия. Иногда, забывшись, Раймон начинал напевать её вслух. На третий день услышавший это Хуан осторожно нарушил воцарившееся между ними молчание: – У вас хороший слух, дор Рамон. – А? – Он опять забыл, что по этикету так отвечать не положено, но Хуан не стал его поправлять. – Ну… не знаю. Может быть. Обычный… А что, это разве сложная музыка? Я даже не помню, откуда её знаю. – Не помните? – Хуан улыбнулся самым краешком губ. – Наверное, от соберано – он любит эту песню. Раймон оторопело заморгал. Соберано? Похоже на то… и правда… даже слова вдруг вспомнились – не все подряд, так, пара строчек. Расскажи мне о море, моряк… и что-то там ещё про башни! Как же он мог забыть, балбес! – Хуан! – мальчик крутнулся на месте и чуть не загремел с подоконника. – Хуан, а ты… а вы её целиком знаете? Воспитатель подошёл, прислонился к стене рядом. Сказал негромко: – Из меня плохой певец, дор Рамон. Лучше вам спросить у соберано, когда он вернётся. – Когда ещё… – вырвалось у Раймона. – Через год, может… Рэй Суавес качнулся к нему, как будто хотел взять за плечо или погладить по голове. Не стал. Сказал осторожно: – Почему через год, Рамон? Кто вам сказал такую чушь? – Не помню, – отведя глаза, соврал мальчик. Сказал это Хандро, но не выдавать же его, если и напутал, то не со зла. Хоть бы оказалось, что напутал!.. – А чего это… чушь-то? Глаза у Хуана на миг стали такими же, как у дядюшки Клауса, когда тот говорил: «Ох ты горюшко горькое, ёжан бестолковый, чего удумал-то опять?». – Рамон… соберано приедет, как только сможет. Конечно, когда идёт война, его не бывает дома очень подолгу, но сейчас Талиг ни с кем не воюет, а он знает, что в Алвасете его ждёте вы. Раймон шмыгнул носом: – Я не жду… то есть не знает… То есть… он же и так из-за меня время потерял… Хуан всё-таки положил ладонь ему на макушку, качнул легонько туда-сюда: – Рамон-Рамон… Напишите отцу. Он будет рад. Да что ж они все заладили – сначала мэтр Арридос, теперь Хуан! Мальчик решительно замотал головой: – Не… я пишу с ошибками. И кляксы ставлю… И почерк у меня плохой, дор Мануэль… то есть мэтр Арридос всё время ругается. Хуан! А когда мэтр вернётся? Быстрее, чем соберано? – Вы уже соскучились по урокам, дор Рамон? – Да! Можно, чтобы завтра?