The darkness inside

      В полумраке тёмной, освещаемой лишь тусклым лунным светом из матовых окон комнаты я не один.       Чувствую твой взгляд.       По телу проходит ток, вверх по позвоночнику. Парализует. Тебя не должно быть здесь. А я не должен входить. Тем более дверь запирать, но делаю это лихорадочно быстро.       Снова смотришь.       — И откуда ты такой нарядный, а, Ворин? — Голос обманчиво спокойный, но за годы нашей дружбы я научился с точностью различать малейшие оттенки, интонации.       Когда-то это было дружбой... давно. Когда мы были детьми и познакомились в Морнхолде, на дипломатической встрече наших отцов. Когда вместе учились быть теми, кто мы есть. Ворин Дагот — ныне глава Дома Дагот, и Неревар Индорил — глава Дома Индорил.       До того момента, пока ответственность и разница в обычаях не отдалили нас друг от друга.       До того момента, пока я не понял, что ты для меня куда больше, чем друг и будущий вождь.       До того момента, пока не пришёл возраст, позволяющий старейшинам подыскать мне жену, а мне самому убежать от тебя. От своих чувств к тебе. Закрыть глаза на, возможно, ответный интерес.       Прохожу осторожно, почти неслышно ступаю по холодному каменному полу и останавливаюсь чуть поодаль от тебя. Тишину нарушает лишь тихий шелест расшитой рубинами и золотыми нитями церемониальной мантии, облегающей сверху как вторая кожа, повторяющей каждый изгиб и невероятно сковывающей движения. Всё, чтобы увеличить мою "стоимость". Ты знаешь, что я надеваю такую только в исключительных случаях.       Именно поэтому твои руки, обтянутые тонкими кожаными печатками, сжимаются в кулаки.       — Старейшины устроили мне встречу. — Медлю, не решаюсь даже двинуться. Носом улавливаю твой аромат и с досадой понимаю, что уснуть сегодня точно не смогу. Не на пропитанной твоим запахом постели, на которой ты совершенно по-хозяйски развалился в данный момент.       — Очередную? И как? — Следишь за каждым моим движением, кажется, кривишься — в темноте не разобрать, — когда видишь, как я истуканом стою посреди большой, заваленной всяким магическим хламом, комнаты. — Прекрати уже ломать комедию и раздевайся. В этом платье же ходить невозможно!       Провоцируешь, я знаю, но зачем? Поворачиваюсь, зажигаю щелчком пальцев все, какие есть, свечи и теперь уже я смотрю на тебя.       Зачем, Неревар, зачем всё это? Недовольство и ссоры, непонимание и обвинения. Ведь ты, как никто из чужаков, знаешь обычаи моего Дома. На время выбора невесты быть практически полностью неприкасаемым и чистым. А рядом с тобой я чувствую, словно каждую клеточку моего тела пожирает тьма. Жадная, всепоглощающая, ледяная, как воды Обливиона.       Ты испытываешь такую же?       Нам же обоим хуже, если так. У кого у кого, а у глав двух величайших Домов точно нет ни малейшего шанса обрести одно на двоих счастье. И права мы тоже не имеем.       Достаю витую длинную заколку из волос, и они тёмным облаком рассыпаются по плечам и спине, наполовину закрывают обзор, и ты теперь словно за ширмой. Лучше будет, если закончу всё сейчас, сам.       Один глубокий вдох, и...       — Встреча прошла превосходно, — стараюсь не обращать внимания на твою кривую ухмылку, — Эта девушка из знатного рода Дома Редоран. Она молода, красива, умна и образованна. Прилежна и...       Ты подходишь слишком неожиданно. Становишься напротив. Слишком близко, почти касаясь меня.       Именно сейчас как никогда рад, что столько времени убил на тренировку воли. Она, оказывается, бывает полезна не только при чтении заковыристых заклинаний.       — Прямо полный набор! — слишком ехидно и зло. Даже не скрываешь уже.       — Да. Думаю, я женюсь на ней в скором времени. — Стараюсь, изо всех сил стараюсь говорить ровно, но всё равно скатываюсь на шёпот.       А ты подаёшься ещё ближе якобы для того, чтобы расслышать.       Игра, в которую мы играем уже очень давно. Партия затянулась.       Криво усмехаюсь собственным мыслям, и это становится последней каплей.       Совершенно обратная ожидаемой мной реакция.       Сильными руками хватаешь за плечи и толкаешь к кровати, не останавливаешься, даже когда падаю на мягкие покрывала. Неуклюже так, что сам морщусь. Дыхание перехватывает, когда чувствую, как ты коленом раздвигаешь мне ноги и устраиваешься между.       Пытаюсь сопротивляться, собрать последнюю волю в кулак, но бесполезно. Даже если бы я на самом деле хотел, ты — самый сильный воин кимеров. Против тебя ни единого шанса.       — Ты ни на ком не женишься, Ворин. — Полушёпот-полурык над самым ухом, руки уже в тисках твоих. — Ты — мой.       Хочется кричать, когда обводишь носом ушную раковину, ведёшь до самого кончика и ощутимо прикусываешь. Оставляешь след, который увидят все.       Ощущение холодной стали у живота заставляет, кажется, даже кровь замереть. И вновь забежать по венам с удвоенной скоростью, как будто не ткань мантии с треском разрезаешь, а мои нервные окончания. Полосуешь, пока не остаюсь практически обнажённым до пояса.       — Неревар...       Ты смотришь на меня в упор таким взглядом, словно и правда в состоянии сейчас убить. По телу проходит холодок. Инстинкт самосохранения бьёт тревогу, сражается с чувством полнейшего доверия. Моего к тебе.       — Скажешь, это не так? — Разжимаешь мои пальцы насильно и переплетаешь со своими. Обжигает.— Разве не ты клялся мне в верности? Говорил, что последуешь даже на смерть. — Нервно сглатываю, от тебя не укрывается. С животным голодом следишь за моим кадыком и снова возвращаешься к глазам. — Это был обман, а, Ворин?       — Нет. Конечно, нет. Всё так, но ведь ты сейчас говоришь не о верности вождю, — смело встречаю твой взгляд.       Улыбаешься и едва заметно киваешь. Пожираешь меня взглядом, и если от него одного в водоворот утягивает, то даже представить боюсь, что было бы, коснись ты меня. Но желание сильнее страха, а любовь сильнее благоразумия.       Мы говорим честно, ничего не утаивая. Только сейчас.       — Я думаю, я смог бы полюбить ту девушку. — И даже почти в это верю. И, может, действительно смог бы. Но... — Насколько... Как я должен принадлежать тебе?       Иллюзия свободной воли, выбора. Чтобы потом можно было сказать, что я сам так решил.       — Всецело.       Прикрываю глаза, повторяю про себя. Раскатываю на языке, смакую.       Сделать так, как ты хочешь, значит сломать всё, что мы строили долгие годы, сломать себя. Никак не могу избавиться от послевкусия горечи на кончике языка.       Превращаюсь в одно чувство — жажду тебя.       Встречаемся взглядами, и безумие становится реальностью.       Реальностью, которая бьёт по сознанию, ощущается тяжестью твоих губ на моих, грубостью твоих рук на моём теле, твоим желанием, что я так явственно ощущаю.       Азура мне свидетель, я старался. Старался, чтобы всего этого не случилось. Отдалялся намеренно, не пошёл с тобой в разведку, не видел целых полтора месяца, представлял на твоём месте прекрасных дев, но... Что я могу, если так желает мой господин?       Отвечаю ласками на ласки, твоя одежда бесформенными тряпками падает на пол.       Всегда хотел ощутить твои волосы под своими пальцами. Всегда хотел целовать в ответ, мокро, пошло, кусаясь.       Выгибаться под умелыми руками и стонать в голос, когда длинные пальцы на моём члене заменят твои губы.       Страх всё же проскальзывает, и я рефлекторно пытаюсь свести ноги, но вместо того, чтобы оттолкнуть, получается, что только сильнее заглатываешь, пропускаешь головку в глотку.       Хриплый стон, громкий, эхом отдаётся от стен и налипает на кожу стыдом. Горячим. А ты, не прекращая двигаться, подтягиваешь меня за бёдра ближе, сильнее разводишь ноги. Выпускаешь изо рта полностью и облизываешь по спирали, прикусывая у основания, перекатываешь в ладони поджавшиеся яички и, опустившись ещё ниже, обводишь языком тугое колечко мышц. Двигаешь рукой медленно, почти до боли сжимая головку, обводишь большим пальцем, и сознание калейдоскопом взрывается, когда кончик языка оказывается во мне.       Семя выплёскивается неровными толчками, стекает по твоей руке. Чувствую горьковатый привкус на губах, и прежде чем успеваю вытереть, ты снова целуешь. Слизываешь с губ, проталкиваешься глубже, заставляешь давиться криками. Чтобы никто не услышал и не помешал.       — Нравится? — Собираешь пальцами вязкую жидкость с груди и живота, снова возвращаешь к промежности и настойчиво толкаешься внутрь сразу двумя пальцами. — За то, что издевался надо мной всё это время, думал, не отплачу? — Входишь до упора и не даёшь заглушить протяжный стон — ладонью тянешь за нижнюю челюсть. Загибаешь пальцы на обеих руках, и я умираю от избытка слишком разных ощущений. Потому что сильно царапаешь нёбо, а там, внизу, внутри меня находишь что-то, что заставляет позорно хныкать. Раздвигать ноги, как шлюха, ещё сильнее, почти касаясь коленями покрывала. Насаживаться задницей и задрожать от удовольствия, когда ты добавляешь третий палец и уже не выходишь, по кругу массируешь чувствительную точку.       Ловлю твой взгляд и понимаю, что был глупцом всё это время. Потому что ты хочешь меня едва ли не сильнее.       А я хоть и понимаю, что будет больно, возможно, даже очень, притягиваю тебя руками, закидываю ноги на пояс и жадно целую. Жду этой боли. Жажду.       Подхватываешь меня под бёдра и одним резким движением входишь. Вжимаешь в матрац своим телом, позволяешь вогнать ногти тебе в спину, хрипло выкрикнуть имя в губы, которыми тут же запечатываешь новым поцелуем.       Это не подобает знатному кимеру. Не подобает так извиваться под мужчиной, не подобает млеть от ощущения тяжёлого мускулистого тела на себе, сжимать сильнее внутри, пусть даже через боль, не подобает подставляться под пошлые поцелуи, оставляющие метки на чистой некогда коже...       Но мне плевать. Я продал тебе душу уже давно, и сейчас мы наконец скрепляем контракт.       Провожу пальцами по широкой спине, вдоль по кровавым царапинам, вниз к пояснице, и тяну на себя сильнее. Трусь носом об открывшуюся шею и прикусываю участок кожи над ключицей, там, где бешено пульсирует венка.       — Неревар...       Охотно отвечаешь, сначала медленно, размеренно двигаешься, пока не чувствуешь, как меня начинает буквально колотить под тобой.       — Какой ты страстный. — Входишь под тем же углом, снова проезжаешься по чувствительной точке, и я понимаю, почему мужчины твоего Дома пользуются таким успехом как любовники. — Такой горячий. Только мой. — Низко, на уровне животного рыка.       Я уже сам подаюсь навстречу, вторю тебе, руками, всем телом силясь слиться с тобой. Головка елозит по твоему подтянутому животу, и мне безумно нравится это чувство. Но его мало. Хнычу, трусь сильнее, а ты только улыбаешься в поцелуй и оставляешь мою мольбу без внимания.       — Я хочу увидеть, как это делаешь ты, — шёпот на ухо и ощущение влажного языка на мочке.       Втягиваешь, играешься, своими руками беря мои и обхватывая член.       — Ну же. — Почти полностью выходишь из меня и лишь слегка давишь головкой на растянутый вход.       Смотрим друг другу в глаза. Мои такие же чёрные? Зрачок так же практически затопил радужку?       Мне стыдно, и я с ужасом понимаю, что ощущения от этого лишь острее. Сдаюсь. Откидываю голову назад, закусываю губу и начинаю несмело двигать рукой по своей возбуждённой плоти.       Довольно улыбаешься, дьявольски. Отнимаешь руки и закидываешь мои ноги себе на плечи, до синяков сжимая бёдра, вколачиваешься в податливое, разомлевшее под ласками тело.       — Смотри на меня, — приказ, которого не могу ослушаться.       Ты, забывшись, а может намеренно, срываешься на бешеный ритм, уничтожаешь каждым грубым рывком и лепишь заново по своему желанию, а я поддаюсь, плавлюсь под жадным, пропитанным похотью взглядом, срываюсь на крик.       Разрывает на тысячи мелких осколков, и я снова кончаю, сразу вслед за тобой.       Отдышаться бы, но, кажется, забыл, как это — дышать. Как рыба глотаю ртом воздух, не получая никакого облегчения.       Перед глазами всё мутное, даже ты совсем рядом — неясными очертаниями.       — Не прячься, — давишь на колени, — Хочу запомнить тебя таким. Развратным, лишённым невинности, полностью моим. — Пальцем размазываешь своё семя по моим бёдрам. — Завтра, когда появишься перед Старейшинами, даже если целиком в мантию запакуешься, они поймут, что ты мой. Потому что даже пахнуть ты будешь моим желанием. — Опускаешься и мажешь языком, слизывая мою сперму с поджавшегося живота.       И мне кажется, что собираешься уйти. Вот так просто оставить после всего. Не даю. Вцепляюсь в плечи и притискиваюсь обратно, размазываю остатки семени по нам обоим, но ты только посмеиваешься, уткнувшись мне в макушку.       — Боюсь, если я буду спать прямо на тебе, то к утру от моего любимого ничего не останется.       Кусаю губы, чтобы не разреветься, это будет уже слишком. В глубине души я знал и всё же даже думать себе не позволял о том, что что-то такое случится. О том, что мы станем единым целым как возлюбленные.       Ты баюкаешь меня, как маленького, уютно уложив у себя на руках, и шепчешь всякие глупости.       Глупости, среди которых я различаю на самой периферии сознания:       — Как же я люблю тебя!