In For The Kill

Everything gets tiresome, every thing grows old, With each secret revealed, there's another to be told. (Dance to Another Tune — First Aid Kit) Эйвелин Лаво видела, как Миссисипи покраснела и забурлила, — будто бы кто-то решил использовать её воды для приготовления гамбо, — а потом с непреодолимой силой хлынула в сторону дамб, практически сокрушая их стены своим напором. Улицы опустели, вместо людей там хозяйничал ветер, в ярости стуча деревянными вывесками, выворачивая из земли деревья и нагоняя в город зловонный туман. Дождь пах солью и белым шалфеем. Ведьмы французского квартала хорошо знали этот аромат: магия принесла этот шторм, и лишь магия могла его унять. Эйвелин Лаво видела и то, как солнечные лучи разрезали тучи, обрушиваясь на серую землю потоком тепла. Как цветы олеандров вновь наполнились соками и красками, потянулись то ли к свету, то ли к рукам Кэролайн, которая улыбалась Никлаус Майклсону. Старая жрица чуяла своими костями, как ветер переменился с восточного на южный, принеся с собой новые обещания и что-то еще, еле уловимое. Была бы Эйвелин помоложе, то, может быть, и отмахнулась бы от своих предчувствий, но она знала слишком хорошо, как важны тени за спиной, кровавые отблески в чужих глазах, цветные ниточки и божьи коровки. Она знала, поэтому переплела указательные пальцы, прикоснулась к своему сморщенному лбу, а затем пробормотала молитву лоа. — Она любит его, — слова Эйвелин звучали, как плевок или пощечина. От неожиданности Хейли вздрогнула, и перевела взгляд со старой ведьмы на Кэролайн и Клауса, которые все еще стояли в саду. Волчица молча наблюдала, как первородный гибрид схватил хрупкое запястье девушки, притягивая её к себе. До острого слуха донеся звук смещающихся костей, но Кэролайн продолжала стоять на месте, с улыбкой вглядываясь в разъяренные янтарные глаза Клауса, будто и не чувствовала, как он ломает ей кости. Хейли с тревогой подумала о том, что они все уже настолько привыкли к их странным отношением, что у неё даже не возникло мысли кинуться на помощь. Эти двое будто создали свой собственный мир, в котором действовали законы, понятные лишь им. Хейли хотелось бы знать, есть ли в этом мире хоть какие-то границы, и боялась услышать ответ. — Это плохо? — она отвернулась от окна и вновь посмотрела на Эйвелин, которая, поджав губы, отправляла в кастрюлю куриную тушку. — Почему не спросила, любит ли он её? — старуха пожала плечами и вытерла руку полотенцем. — Знаешь ответ? — Не знаю. Думаю, что даже Клаус не знает, — в воздухе запахло кайенским перцем, и Хейли почувствовала, что у нее защипало в носу. Наверно, если бы чувства имели вкус, то такой была бы любовь Клауса: острой и жгучей. — О, он знает, — Эйвелин горько усмехнулась. — И все равно не собирается останавливаться. Хейли вздрогнула, переводя взгляд на старю ведьму, и внутри у нее все сжалось. Она знала это чувство слишком хорошо: волчье чутье, заставляющее кровь бежать по венам быстрее вблизи опасности. — Чего он хочет? — вопрос разрезал воздух со скоростью хлыста, а затем повис над их головами ядовитым облаком. Долгое время все они гнали его от себя прочь, не желая слышать ответ, но приходит время, когда правду уже нельзя игнорировать, и Хейли знала, что этот момент настал. Эйвелин смотрела на нее долго и пристально, а затем устало опустилась на стул, принимаясь просушивать веточки кориандра и розмарина полотенцем. — В этом мире есть вещи, которые не должны происходить, — наконец тихо сказала она. — Но когда они все-таки происходят, мы понимаем, что это судьба. — Судьбу можно изменить, — упрямо отозвалась Хейли, присаживаясь рядом. Внутри у неё все переворачивалось от обреченного тона старой креолки, и какая-то часть её хотела сбежать, не слушать, отвернуться и оставить проблемы позади, позволить другим разбираться с последствиями. Так делала та испуганная, озлобленная и всеми брошенная девочка, которой она когда-то была. Но теперь все по-другому: у нее есть семья, есть дом, люди, которых она любит и будущее, за которое пришлось бороться. И Хейли не собиралась отдавать все это без боя в угоду амбициям Клауса. — Неужели? — губы Эйвелин дернулись в вымученной улыбке, и она накрыла холодную ладонь волчицы своей, теплой и сухой. — Я расскажу тебе четыре истории, девочка. Слушай внимательно, а потом мы с тобой поспорим о том, можно ли обмануть судьбу. Хейли с опаской взглянула на дверь и прислушалась. В доме было тихо: дети ушли на занятия, Элайджа с Марселем уехали в Батон-Руж, а Кэролайн все еще возилась с олеандрами в саду, тихонько напевая себе под нос, и солнце, показавшееся из-за туч, будто вторило ей. Обещанная буря отступила также внезапно, как и началась, и многим хотелось бы знать, связано ли это с тем, что чья-то любовь не оказалась отвергнутой. Волчица нервно убрала за ухо прядь шелковистых волос, следя за тем, как Клаус, разговаривающий по телефону, упирается одной рукой в кованные перила балкона Бойни и наблюдает за тем, как Кэролайн срезает прибитые дождем ядовитые цветы. — О чем эти истории? — словно в трансе спросила Хейли. — О жизни и смерти, о любви и ненависти, — ответила Эйвелин, а затем резко встала и задернула шторы, скрывая Кэролайн и Клауса от тяжелого взгляда волчицы. — О свете и тьме. О них. Это истории о них. Хейли вся обратилась в слух. * * * О законах мироздания, мелочах и божьих коровках Все дело было в любви, разве могло быть иначе? Мир цикличен, и все имеет свойство повторяться, но люди проживают слишком короткую жизнь, чтобы в полной мере осознавать подобные вещи. Возможно, поэтому создание бессмертных стало вызовом самой природе? Кто бы ни сотворил этот бренный мир, ему, наверно, хотелось, чтобы банальность его замысла осталась тайной. Но вмешалась любовь. Как часть замысла, а может вопреки ему, — кто теперь разберет? Когда мир был еще молод, Папа Легба, Хозяин Перекрестков полюбил прекрасную Эрзули, воинственную лоа, у которой было много лиц. Одно было прекрасным как день, другое было покрыто шрамами, третье- морщинами. Долго бежала она прочь от влюбленного в нее Легба, не от того, что не отвечала на его чувства, а от того, что боялась собственных. А влюбленный Легба преследовал её, насылал мор, дожди и ураганы. Вулканы извергались от его душевных страданий, а проход между мирами, который он должен был охранять, закрылся. И тогда понял он, что единственный способ поймать строптивую возлюбленную — создать и себе множество лиц. Так появился Мэтр Каррефур, лоа тьмы, лунного света и разрушений. И не было предела его желаниям, и не было предела его жестокости. Другие лоа выжгли на спине его особый символ, как знак того, что он — неприкаянный, скиталец между миром людей и миром духов, не способный стать частью ни одного их них. Велик был гнев Каррефура, нескончаемы были его злоба и одиночество. Поздно поняла Эрзули, что неразделенная любовь не защищает от боли, а корежит душу, вытаскивает наружу тьму. Она пришла к нему, признала свои чувства и отдала сердце, но отныне этого не было достаточно. Легба любил ее, а Каррефур желал. Один созидал, а другой разрушал, оставляя лишь пепел. И тогда Эрзули надела лицо, покрытое шрамами и слезами, обратилась к Небу и Воде, и сказала, что пожертвует всем, если те помогут ей создать вместилище для жестокого лоа, которое скроет его от мира навеки. Стихии ответили, что исполнят её просьбу, но все должно находиться в равновесии, и если она желает спрятать один лик Легбы, то и свой ей придется пожертвовать. И отдала Эрзули лицо со шрамами, поместив его в кольцо, сделанное из слез восьми подводных гор, а ночью украла и лицо Каррефура, заключив его в камень такой черный, что казалось будто он впитал в себя все людские грехи. История — это змея, неутомимо и жадно кусающая собственный хвост. Так разве можем ли мы удивляться тому, что в конце концов и эта история должна была повториться? Змея была намерена и дальше пожирать себя, колесо и не думало переставать крутиться, а люди должны были рождаться и умирать. Конечно же, никогда не стоит забывать о мелочах: о божьих коровках, о стуке в дверь, когда на пороге никого нет, о дожде и тумане, о запотевших стеклах и разноцветных нитях, которые связывают души. О том, что олеандры ядовиты и о том, что иногда суеверия, присущие лишь старикам, оказываются сущей правдой. Если мы забудем обо всем этом, то можем начать думать, что наша история — всего лишь отражение, безликое эхо того, что когда-то уже произошло. Это не так: есть мелочи, есть божьи коровки. Они напоминает нам о том, что все в этом мире взаимосвязано, но судьба каждого по-своему уникальна. Стоило бы поведать вам, как некие колдуны из общества Странников создали эликсир бессмертия, чтобы быть со своими возлюбленными. Как ненависть за обманутые чувства поглотила одного из них, и это запустило цепочку событий, которые самым неожиданным образом нашли отражение в решениях разных людей. Например, одной ведьмы, которая так сильно желала спасти своих детей, что превратила их в монстров. А может быть двух братьев, которым не посчастливилось пасть жертвами женских чар. Или юной девушки, которая больше всего на свете хотела быть любимой. Судьбы всех этих людей — заморские специи. Тут и сладковато-горький мускатный орех, и терпкая корица, и пряный розмарин, и обжигающая паприка. Их можно положить в один бурлящий котел и выйдет захватывающая история, где каждый герой пролил море горьких слез и познал боль разбитого сердца. И, может быть, в конце получил свой счастливый финал. В каждой из этих историй, если присмотреться очень внимательно, есть мелочи, и есть божьи коровки. Где-то они играют роль менее заметную, чем мы могли бы надеяться, а в некоторых случаях оказываются тем самым решающим фактором, без которого и истории никакой бы не было. И, конечно же, всегда есть то, что таится в темноте. Например, маленькая девочка, которая была всеми забыта. Та, которая познала утрату, страдания и огонь. * * II. О силе ненависти, утрате и мести Когда-то давно на склонах Аппалачей, к югу от реки Мохок жило племя темноволосых людей с несгибаемой волей. Кожа их отливала медью, а глаза были темны, как воды лесного ручья с илистым дном. Они вплетали в волосы перья птиц, могли видеть будущее и разговаривать с древними духами. Племя жило мирно, не зная голода или войны. Говорят, в их языке не существовало слова «враг». Они ловили рыбу, охотились и возделывали землю, никогда не требуя от природы больше, чем она могла им дать. Песни этого народа были громкими и радостными, а танцы — полными смирения и любви. Но никакое счастье не может длиться вечно, и наступил тот день, когда в их деревню явилась смерть. Восемь старейшин племени почувствовали её холодное дыхание. Они вышли из своих жилищ и нахмурились, вглядываясь в алые всполохи рассвета на востоке, но никак не могли ожидать того, что увидели: юношу, который желал учиться. Кол Майклсон всегда чувствовал, как магия, скрытая в его крови, гниет под кожей, не имея возможности выйти наружу. Этот постоянное зловоние преследовало его с момента обращения. Оно сводило с ума, вызывало всепоглощающий гнев и неутолимую жажду. Не имея возможности подчиниться собственной природе, он вынужден был собирать и накапливать магические знания. Жадно и неутомимо он искал их по всему миру, выслеживая ведьм, колдунов и жрецов, как охотник выслеживает свою добычу. Явившись в племя, жившее на юге от реки Мохок, Кол преклонил колено пред старейшинами и попросил научить его вплетать в волосы перья птиц, видеть будущее и разговаривать с древними духами. Возможно, его сладкие речи и лицо мальчишки могли бы кого-то обмануть, но от младшего Майклсона не только пахло смертью. Смерть шла за ним по пятам. Никто не смог бы вспомнить, что породило гнев Клауса в то давнее время. Возможно, одиночество, зов полной луны, на который нельзя было ответить, жажда обладания, ревность или потеря. Так ли уже теперь это важно? Он пришел в деревню, и в слепой ярости стал убивать всех, кто, как он думал, укрывал его брата. Кровь пропитала землю, крики отравили воздух, и как бы не старались восемь старейшин воззвать к духам, чтобы те усмирили бессмертного, никто им не ответил. Так и умерли они вокруг ритуального костра, а их головы тлели в углях до самой зари, когда Клаус покинул деревню, не найдя ни брата, ни успокоения. Наверно, так они бы и остались неотомщёнными, неприкаянными душами, бродящими по склонам гор, если бы не одна девочка, которая была слишком мала, чтобы вплетать в волосы перья птиц и изучать магию. Она была в том возрасте, когда мир кажется волшебным, а родители разрешают весь день бегать по высокой траве, выискивая змеиные яйца и представляя, что вот-вот взлетишь. Как могла она почуять смерть, если в тот день её позвала за собой божья коровка, севшая на пухлый детский пальчик и смешно растопырив красно-черные крылья? Когда жучок взлетел в небо, а маленькую Рейну ослепило солнце, она засмеялась, и её судьба была предрешена. Но никогда не следует забывать о других мелочах, даже если вы всегда помните о божьих коровках. Возможно, если бы девочка не споткнулась о ветку у ручья, если бы она не остановилась поесть диких яблок или не подумала, что нашла идеальный камешек, чтобы пустить круги по воде, то все бы было иначе. Но все произошло именно так, и Рейна вернулась не в объятия родителей, которых любила, а к зловонному пеплу. Те немногие, кто выжил, плакали и рвали на себе волосы, а она стояла на месте и смотрела на то, что осталось от её мира: на догорающие тела отца и матери, на кровь и ошметки плоти. Возможно, если бы родители девочки не любили бы её так сильно, а она не любила бы их, то все обернулась бы иначе. Но все дело было в любви, в той самой, наполняющей всё нутро светом, от которого так легко и одновременно трудно дышать. Рейна не плакала, не кричала и не рвала на себе волосы, но внутри нее копилось столько черной ненависти, столько боли, что это буквально выжгло внутренности маленького тела, и вместо сердца, вместо легких и желудка, вен и трахей появилось нечто иное, такое же черное, как кожа аспида. Темная сила, которую породила ненависть. * * III. О силе любви, обретении и судьбе Не так уж и давно, в одном маленьком, но очень необычном городке, затерянном среди лесов штата Вирджиния, жила-была девочка, которой была уготована странная судьба. В этой истории нет ни злой мачехи, ни корсетов, что ломают кости, ни ядовитых гребней, ни даже отравленных яблок. Но все же эта девочка долгие годы томилась в темноте, будто спала волшебным сном, жаждала чего-то, хотела любви и принятия, свободы и силы. Мудрые люди говорят, что следует быть осторожными в своих желаниях, но, к сожалению или к счастью, Кэролайн не думала о таких вещах, и её желание исполнилось. На свой семнадцатый день рождения она получила великий дар, и жизнь её поменялась навсегда. В отличии от многих, Кэролайн не была алчной, и никогда не жаждала большего, чем у нее было. Она была стойкой, смелой, и её мертвое сердце сияло светом тысячи солнц, а такие люди привлекают к себе и чудеса, и беды, и тысячелетних гибридов. Ведь они, как драконы из сказок, всегда норовят присвоить себе самые редкие из сокровищ. Знаю-знаю, вы бы очень хотели послушать эту историю, и я обещаю, что вы узнаете её финал в свое время. Но сегодня мы повторим о том, какие невообразимые узлы затягивает на наших запястьях Судьба. И о том, что мы никогда не знаем, к кому привязан другой конец этой прочной веревки. Наверно, одному первородному гибриду очень хотелось бы, чтобы Кэролайн узнала, что такое любовь в тот день, когда они прощались в лесу, но это было не так. Любовь, — глубокая, острая, настолько всеобъемлющая, что это вызывало ужас, — пронзила её в конце июля 2014 года, когда она впервые почувствовала внутри себя едва заметный толчок. И вместе с этой любовью по её жилам потекла магия, дарованная восемью ведьмами из ковена Близнецов для защиты своего наследия. В один день Кэролайн потеряла все свои надежды, планы и возможность достигнуть вещей, о которых она мечтала, но обрела нечто другое, более важное и бесценное. А, как мы помним, тысячелетние гибриды — те же драконы из сказок. Они всегда норовят присвоить себе самые редкие из сокровищ. * * IV. О жертве, страсти и жажде Сколько Клаус Майклсон жил на этом свете, ему всегда всего было мало. Любовь, преданность, сторонники, власть и сила, — он стремился обладать всем и сразу, хоть никогда до конца и не понимал, чем это может обернуться. Его жадность была сродни инстинкту: непредсказуемая и необъяснимая, она просто была, и это не требовало объяснений. Мы все помним истории об особых колах, с помощью которых можно упокоить родственников-самодуров, об армии гибридов, злобном отце и матери, которая превратила своих детей в чудовищ. Знаем о рождении чудесного ребенка, борьбе за королевство на берегу реки Миссисипи и о троице первообращенных, что пришли за своим создателем. Нам поведали о том, как яро дракон охранял свои сокровища, скольких принес ради этого в жертву, и каким черным стало его сердце. Когда кровная линия Клауса была разорвана, а улицы Нового Орлеана превратились в реки крови, он понял, что так и не смог полностью заполучить ничего из того, что так страстно желал. Друзья стали врагами, братья выбирали любовь, а не узы крови, власть утекала сквозь пальцы, а сила оказалась не такой уж и безграничной. У Клауса всегда было много врагов. Стоило одному поднять голову, как тут же появлялись и другие. Смерть Люсьена никому не принесла желанного покоя: кровная линия первородного гибрида все еще была разорвана, а это означало, что он больше не был неприкосновенен. Не был неуязвим. Воспользовавшись этой мнимой слабостью, один из членов ковена ведьм, ведущих свою родословную от верховной жрицы Мари Лаво, явился в Бойню, требуя вернуть ту силу и власть, которая была когда-то отобрана у них и отдана маленькой ведьме Жатвы. Его звали Жан, он был молод, безрассуден и горяч. А еще он любил Ребекку, и она любила его в ответ. Конечно, у него не было шансов против свирепого дракона, загнанного в угол и вынужденного защищать то, что осталось от его королевства. Сколько бы горьких слез не пролила сестра, умоляя пощадить возлюбленного, никто из братьев не встал на её сторону. Клаус вырвал сердце Жана и бросил его к ногам Ребекки, а затем исчез, чтобы найти способ стать по-настоящему непобедимым. Великие жрецы знали, что он идет. Они нашептывали ему верный путь во снах, отправляли послания с ветром и насылали видения, которые мутными кровавыми образами отражались в воде, пока первородный гибрид не оказался на Гаити и не нашел свою судьбу. Старый человек с высокими скулами, на которых виднелись размытые следы ритуальных шрамов, встретил его у ветхой хижины на берегу моря, а его деревянный посох отбивал по песку ритм древних ритуальных песен. Его звали Нивард, и он долго ждал этой встречи. — Я хочу стать всемогущим, — одержимо шептал дракон, выпуская пламя из ноздрей. — Обрести силу, которой раньше не обладал никто. Жрец одобрительно кивал и улыбался в темноту. — Что ты готов отдать духам взамен? — спрашивал он у первородного гибрида. — Что могут потребовать духи? — Твою душу. — Пусть забирают то, что от нее осталось, — безразлично отзывался Клаус. — А сердце? Реки крови, что прольешь во имя своей цели? Предательство, которое совершишь ради власти и неуязвимости? –Нивард скалил черные зубы и вдыхал тяжелый влажный воздух. Клаус лишь криво ухмылялся, склоняясь к старику и обдавая его запахом крови и жажды: — Это мне по силам. Конечно, Клаус ничего не знал ни о лице, которое лоа Эрзули отдала стихиям, ни о том, что, убив Жана, он пролил священную жреческую кровь. Не помнил он и о смерти восьми старейшин племени темноволосых людей с нагибаемой воле. Но Нивард рассказал ему все. Он говорил так долго, что солнце дважды успело подняться и зайти за горизонт, а на третий день на тело первородного нанесли знак Каррефура и отдали ему камень, в котором был заключен его темный лик. Долгие месяцы дракон учился управлять обретенным могуществом, чувствовать в себе нити силы и держать их в узде. Бокоры рассказывали ему, как говорить на их языке, давали пить кровь морских змей, смешанную с травой, что росла под скалистыми утесами. Она вызывала видения столь яркие и правдоподобные, что Клаус испытывал невыносимую агонию, когда его дух отделялся от плоти и устремлялся прочь, пытаясь собрать все кусочки головоломки воедино. — Сила Темного лоа не будет твоей полностью, пока не завершишь ритуал, — шептал ему на ухо Нивард, когда первородный гибрид сквозь века смотрел на то, как охотится Рейна Круз. — Её силу породила Ненависть, и ты должен забрать её и те души, которые хранятся в камне на рукоятке её меча. Клаус улыбался. Все казалось таким простым. Забрать силу, присвоить себе, уничтожить врагов, стать по-настоящему неуязвимым, чтобы никто больше не смел угрожать ни ему, ни его ребенку. Все казалось таким очевидным, таким незначительным, пока видения не привели его на лужайку дома Кэролайн Форбс. — Без силы, что была дана великой Любовью, ты не достигнешь цели, — монотонно увещевал яростного гибрида Нивард. — С этого все началось, этим должно и закончиться. — Я не могу забрать это у неё. На этих детей всегда будет идти охота, и если с ними что-то случится… Знак Веве горел на его спине так сильно, камень тянулся впитать в себя то, по чему изголодался, и Клаус не знал, сможет ли одолеть эту древнюю жажду. Отчаянный страх сковал его цепями и разрывал на части, и это приводило в такую ярость, что он едва не разорвал Ниварду горло. — Ты сказал, что готов отдать все, — жрец дышал тяжело, но без страха смотрел в янтарные глаза первородного. — Хочу напомнить, что мой род также прольет кровь ради исполнения этого пророчества. — Жан предал моей доверие и поднял бунт, — в ярости орал Клаус. — Я отдаю и свою жизнь, и жизнь моих учеников, — отвечал Нивард, глядя в темноту. — Жертв моей крови должно быть восемь, не забывай об этом. — И мне все еще не хватает одной, — гибрид оскалился, смотря на старого бокора с предвкушением. — Она знает, что ты придешь за ней. Но все это будет бесполезно, если ты не забреешь это, — Нивард кивнул в сторону, туда, где за миллионы километров от жара гаитянского песка, Кэролайн прижимала к себе плачущую дочь. Драконы из сказок очень похожи на первородных гибридов: ими движет страсть, жажда и зов крови. Он неуправляемы, горды, всегда себе на уме, пусть некоторые принцессы и считают, что им удалось их приручить. Всегда следует помнить, что нет более страшного вида власти, чем её иллюзия. Было ли Никлаусу жаль, когда Нивард снял с себя ритуальные одежды, преклонил колено и протянул ему кинжал из меди, на рукоятке которого яростно шипела змея, сверкая изумрудными глазами? Почувствовал ли он грусть, когда кровь шести жрецов оросила песок, а затем и морскую воду, клубясь и шипя в вихре соленой пены? Считал ли минуты, которые потребовались ему для того, чтобы смыть её со своих рук? Забилось ли его черное сердце чуть быстрее, когда бездыханное тело Кэролайн перенесли через порог его дома? Благословил ли он Судьбу или проклял её за все то, что она ему преподнесла? За то, что он сделал и еще сделает? Кто знает? Кто осмелился бы спросить? * * Кровь в ушах шумела так сильно, что Хейли пришлось открыть окно и с жадностью вдохнуть тяжелый влажный воздух, прежде чем она нашла в себе силы повернуться к Эйвелин. Креолка подняла на неё темные глаза и поджала губы, будто успела пожалеть обо всем, что рассказала. Правда всегда весит тяжелее лжи. Она режет язык и раздражает горло, но иногда приходит время сказать её вслух и придать форму. Хотя бы потому, что она уже не способна что-либо изменить. — Так было суждено, — устало отрезала старая ведьма. — Здесь ничего не попишешь. — Это — безумие, — отозвалась Хейли, и тут же захлопнула окно, будто боялась, что её могут подслушать. — Подселить в Клауса темную сущность неограниченной мощи? Он и так не отличается особым добродушием, если ты не заметила, а с этим вашим… — Каррефур все равно вырвется на свободу, — Эйвелин пожала плечами и посмотрела на волчицу так, будто она всего лишь неразумное дитя. — У каждой печати есть срок годности, и та, что держит его взаперти, вот-вот сломается. Его необходимо привязать к тому, кто сможет сдерживать его силу, а на это способен только Никлаус. Хейли яростно зашипела. В саду Кэролайн продолжала напевать незамысловатую мелодию из «Шербурских зонтиков», и от этого хотелось кричать. — Зачем ты дала ей это чертово кольцо? — волчица указала пальцем в сторону окна и посмотрела на Эйвелин почти с отвращением. — Почему не рассказала всю правду? Кэролайн все равно заперта в городе из-за внушения, но она хотя бы знала причину. — Я не была уверена, что это её силу нужно забрать, — ведьма поджала губы и сложила руки на груди. — Но когда кольцо подействовало, то сомнений не осталось. Об остальном она должна узнать сама. Между ними есть связь, законы которой никому из нас не понять, и рано или поздно вся правда откроется. — Она возненавидит нас, — Хейли вцепилась руками в столешницу, мечтая, чтоб под её руками оказалась шея Эйвелин. — Ты можешь рассказать ей, — старуха пожала плечами и поднялась со стула, вытирая руки о фартук. — Но не сегодня. Дай ей этот вечер. Никлаус не стоит этого, но она любит его. — Что хорошего в такой любви? — этот вопрос не требовал ответа, но Эйвелин все же дала его. И это было еще одна тяжелая правда, которая наполнила рот вкусом крови. — В любви Кэролайн хорошо всё. В любви Никлауса — ничего, — жестко ответила Эйвелин, сметая со стола мертвое тельце божьей коровки.