Я распростёрся на твоей могиле, И буду лежать здесь вечно. Если твои руки будут в моих руках, Уверен, нас никогда не смогут разлучить. «I Am Stretched on Your Grave» — перевод ирландской поэмы 17 века, вышедшей из-под пера неизвестного автора. Оригинальное название — «Táim sínte ar do thuama» («Walsh's Irish Popular Songs», 1847).
Я с мнительной осторожностью положила сотовый на песок, боясь его засыпать и доломать окончательно, затем встала, сделала несколько пятящихся шагов назад, будто отходя от установленной бомбы. Зеррит и Эган, нахмурившись, наблюдали за мной со спины. — Значит так, — со знанием дела заявила я, сметая со штанин песок, — сейчас ты берёшь и напускаешь свой знак на мой телефон. Суть в том, что он как бы на электричестве работает, поэтому можно рискнуть и попробовать зарядить его ведьмачьим током. Зеррит вразвалочку подошёл ко мне ближе, останавливаясь рядом и презренно глядя на телефон. Ведьмак досадливо потёр пальцем переносицу, размял бровь. — Детка, ты немного путаешь понятия. Что в твоём представлении ведьмачий знак такое? — спросил он. — Бабах. Ну, то есть, вспышка там, которая высоковольтная. — Нда, я так, собственно, и думал, — обречённо признался Зеррит, поворачиваясь ко мне корпусом и разгильдяйски выставляя ногу в сторону. — Это разновидность магии, но достаточно слабая в своей сути. О каких токах тогда разговор? Я могу поддать огоньку на твою цацку, могу её подбросить над землёй. Но «зарядить» этот предмет мне вряд ли удастся. Я попробовала сосредоточиться и вспомнить название знака, который крутился у меня всё это время в уме. — И-ирден, — вспомнила я, осторожно касаясь разбитой губы кончиком пальца и тут же отдёргивая руку. Теперь, когда мне удалось выспаться, на первое место встала боль во всём теле. Но жгуче всего болела разбитая Якубом губа. — Да, ирден, кажется. Просто поставь на мой телефон ирден. Давай. Только не сильно. Не порти его. — Настырная. Ты ничего не поняла. Тебя учить — себя портить, — раскритиковал меня Зеррит. — Учить? Да ты просто опять увлёкся с ней чепуховой беседой. Ей нужно было принести тебе не шляпу, а намордник, — выступил потерявший терпение Эган. — Меньше слов, больше дела. Отойди, я сам сложу знак… Взгляд у Зеррита хищно метнулся на брата. Застылая маска ведьмачьего бесчувствия не дрогнула, но вот глаза полыхнули ревностью. От моего внимания вовсе не ускользнуло то, что поведение братьев за время моего отсутствия немного изменилось. Складывалось впечатление, что томление в ущельях не пошло им на пользу и вконец расшатало их травмированную психику. Их скрытое, давимое волнение проявлялось исподтишка и улавливалось мною только по их неосторожным жестам. Мне показалось, что ведьмаки стали совершать больше лишних движений, вовсе неестественных, а скорее каких-то деланных, натужных. Манера общения у братьев осталась той же, как и холодные лица палачей, но вот с двигательной системой у них явно творились какие-то неполадки. Мне даже стало в какой-то момент казаться, что они пытаются надо мной глумиться. — Сложил уже, — глухо ответил брату Зеррит. — Всю ночь складывал. Хватит тянуть на себя одеяло. Зеррит действительно обиделся на нас за то, что не позвали его медитировать на берегу. Когда он нашёл нас, объявляя, что солнце встало, то был крайне возмущён и поэтому разбудил меня без поблажки. И тут я догадалась, что братаны серьёзно загнулись от скуки в этих своих ущельях. — Зерри, не бухти, — влезла между застывшими и квасившими друг друга взглядами ведьмаками я. — Ты сам куда-то умотал, тебя не найти было. Где ты, кстати, шлялся? К Нюне, поди, заглядывал? — Неважно, — сердито отозвался Зеррит, делая какой-то быкующий наклон головой на Эгана и отходя затем от нас к оставленному на песке телефону. — Всю ночь бегал и забирался в опустевшие гнёзда гарпий, — глумливо сдал брата Эган, скрещивая руки на груди. — Почему опустевшие? — удивилась я. — Потому что все гарпии от него улизнули. Они теперь как Зеррита видят, так сразу и гадят… — С гарпиями разобрались, — прервал того Зеррит, разминая плечи. — А теперь к делу. Ирден? Ты просишь от меня ирден? Пусть будет ирден. — Так вот почему ты сказал, что тут безопасно сидеть… — меня осенило, и я обратилась к Эгану. — Вы тут за это время всех гадов от скуки перебили? Круто. Эган перевёл на меня взгляд и, усомнившись чему-то, промолчал. Глядел он без очков: те были приподняты у меня на голове, ведь после того, как я проснулась, я забыла их ему вернуть. Зеррит порывисто вскинул руку, будто готовясь кидать себе под ноги о землю гранату. — Давай, Махмуд! Зажигай! — радостно подхватила я. Песок у ног Зеррита взметнулся невысоким вихрем, пронизанным лиловыми и синими вспышками. Я потеряла из виду свой сотовый, его замело — мне так показалось. Зеррит, вместо того, чтобы установив ловушку, спокойно отойти, продолжил удерживать скрещённый знак, будто бы сдерживая накаливающееся напряжение. От слишком сильной концентрации магии «ловушка» завибрировала, начала рваться. Зеррит отдёрнул руку, с чувством выполненного долга делая отступающий шаг. — Дело в шляпе, — он одёрнул на себе край шляпы. — Постой! Что ты… — я подступила к опасной на вид «ловушке» и тут же увидела в ней пляшущий на песке сотовый. — Нет-нет-нет! Убери! Убери это! Я начала дёргать ведьмака за руку. Зеррит в недоумении поскрёб затылок. И тут раздался хлопок. Я глянула на землю: мой телефон искрился и лопался у меня на глазах. — Не-ет! — я схватилась за голову, в ужасе наблюдая за тем, как взрывается мой мобильник. — Су-ука! Нет! Мой телефон! А-а-а, я сейчас зарыдаю, мать вашу! — Молодчина, Зеррит, — хвалебно позвал брата Эган. — Меткий глаз, кривые руки. — Дерьмо, — обречённо вздохнул тот. «Ловушка» распалась, оставляя после себя на песке дымящиеся останки моего телефона. Я подскочила к ним, в отчаянии хватаясь за голову. — Блять! Зеррит! Я тебе нормальным, блять, языком сказала — осторожно, гандон, не сломай! Нет, блять, ты всё понял и разъебал мой телефон к чёртовой фене. Просто супер. Класс. Дебил! Ты дебил, Зеррит! У меня там фотки со всеми были, понимаешь?! У меня там Флотзам был! Сука! У меня там Седрик был! У меня там мои фотки были… музыка была. Я отвернулась от останков своего телефона, поворачиваясь к ведьмакам. Братья уставились на меня с напряжённой готовностью, как на обезьяну с гранатой. Но вместо того, чтобы устроить этому миру внеочередной апокалипсис, я галантно затрясла ладошкой, делая вид, будто обмахиваюсь веером. — Так. Спокойно. Вдох-выдох. Я спокойна. Я спокойна. Спокойствие, только спокойствие, товарищи. Я спокойна, как истребитель в полёте, блять. Зеррит и с места не ворохнулся, признавая справедливость кары, и даже не стал защищаться, когда я попыталась его поджечь. — Эган, я обеспокоен. Наша детка пытается что-то делать, — обратился к брату Зеррит, настороженно наблюдая за моими странными попытками развести на его сапоге костерок. — Думаю, она пытается тебя поджечь, — поделился своей догадкой тот. — Да? Хм, ну, тогда я спокоен. Детка, тебе помочь? Эган, глянь. Она даже огонь разводить не умеет. Без слёз на её старания не взглянешь. Я вскочила с земли, прекратив нацеливать игни ему на сапоги, и ткнула ладонь ему в плечо. Зеррит пригляделся и различил, что я пытаюсь удерживать сложенные пальцы, сказал: — Уж больно ты грозна, я погляжу. Эган подошёл к брату и, тронув меня за плечо, вблизи показал мне пальцем на Зеррита. Затем сказал, так и не выдав своего настроения ровной интонацией: — Учись, пока я жив, — с этими словами Эган поджёг Зеррита. — Не понял… Что? Дерьмо, Эган! Она тебе последние мозги за ночь высосала?! Пока Зеррит кувыркался по земле, собирая в волосы песок, Эган ещё раз показал мне, как нужно удерживать пальцы. Но я слушала его вполуха, так как была немного встревожена за Зеррита. — Тебе конец, Эган… — Что-то стало холодать… не поддать ли огоньку? Я едва успела вцепиться в руку Эгану, прежде чем тот успел вторично подпалить своего братика. — Дерьмо! Оторвать бы тебе голову, — Зеррит, сидя на земле, принялся запихивать руку себе под одежду, будто пытаясь выудить оттуда живого хорька. — Ты не обжёгся? — взволнованно спросила я. — Дурацкое дело нехитрое, — осклабился Зеррит, как фокусник извлекая из закромов дымящиеся перья и разбрасывая их по песку. — Вот, кстати, и твои дурацкие перья. Давай, крошка, можешь начинать скакать и радоваться. — Это мне, что ли? — удивилась я. — Не делай глаза, как у дохлого совёнка, — Зеррит перевёл на меня свой стылый, змеиный взгляд. — Разве не ты просила добыть тебе перьев? — Когда такое было? — возмутилась я, но тут же пораженчески умолкла, вспоминая. — Так ты все эти дни носился с перьями? Для меня… Ты ведь к гарпиям лез. Зеррит вытряхнул из себя ещё немалое количество дымящихся перьев. — Для тебя, детка, и гарпий не жалко, — козырнул он, притворно разводя руки в демонстрирующей позе. Меня захлестнула тоска, в груди жалобно, с колющей радостью забилось сердце. Не заботясь о безопасности Зеррита, я упала на него сверху, откидывая обратно на песок. Ведьмак удар выдержал, не упал, лишь крепко выставил в землю руку, усаживаясь обратно, и второй неловко хлопнул меня по туловищу. — Ты не кормил её с утра? Дерьмо, брат — она меня сейчас сожрёт. Я смачно чмокнула Зеррита в щёку, заставляя вспыхнуть боль на своей разбитой губе, но в то же время нокаутируя и вынуждая ведьмака исступлённо застыть, как если бы я стукнула его по голове молотком. Одержав над ним победу первым залпом, я затараторила, крепко стискивая его за шею: — Обнимушки-покату-ушки! Это так мило! Что вы все со мной делаете?! Почему вы все так обо мне заботитесь? Я сейчас расплачусь. Ребят, я вас так люблю. И вас, и Геральта, и Золтана, и Сайлеса… И Трисс. А я ничего сделать не могу. Я такая бесполезная. Я ничем не могу с вами поделиться кроме своей полной и безоговорочной зависимости. Зерри, спасибо. Я и забыла… а ты вот помнил. Про перья. Спасибо за перья. Зеррит у нас умничка, Зеррит у нас хороший мальчик! Я взволнованно рассмеялась, не справляясь с нарастающей тревогой. Отпрянув от Зеррита, я начала торопливо собирать разбросанные перья, которые уже успело разметать ветром. С самого того момента, что я проснулась, я пыталась справиться с дурными мыслями с помощью шутливости. Мне не хотелось вновь начинать день с отчаяния, не хотелось больше чувствовать себя брошенкой на всём белом свете. Зеррит и Эган своим присутствием спасали меня от постыдного самоуничтожения. При них я могла заставлять себя смеяться и громко нести всякую ерунду, как-будто ничего плохого вокруг не могло происходить. Нокаут оказался нокдауном: Зеррит смог очухаться и прийти в себя. Ведьмак попробовал насильственно улыбнуться — вышло подобие кощунственного оскала. — Кто утверждает, что собака — лучший друг человека, не пробовал приручить бруксу, — он выжидающе посмотрел на Эгана. — Внесу поправки в «Монструм», прославлюсь. А вот ты, Эган, свой шанс упустил. Говорил я тебе — добудь девчонке сухопутного нарвала. А тебе лень зад с места поднять было. Эган хмуро промолчал, скорбно наблюдая за тем, как я расторопно собираю перья в охапку и пытаюсь их расправить. Я растерянно смотрела на перья, столь знакомые мне по форме и на ощупь, и понимала, что мне их девать абсолютно некуда, и нужды у меня в них нет никакой. Мне они теперь были ни к чему. А вот Ли или Эльтон были бы в восторге. — Эй, брукса, — Зеррит певуче свистнул, всё ещё сидя возле меня на песке. — Иди-ка сюда. Ну, довольна? Теперь будешь слушаться? — Давайте пожрём, — решительно сказала я, обводя ведьмаков раздосадованным взглядом. — Видишь. Твоими перьями она сыта не будет, — подстрекнул брата Эган. — Бруксы перья не переваривают. — Мне надо пожрать, — хватаясь одной рукой за живот, я поднялась на ноги. — Ребят, я жрать хочу. Корешков, травы. Хлеба. Мясного хлеба! Мя-яса. Хочу м-я-аса! У меня аппетит проснулся. Сейчас точно кого-нибудь из вас сожру. Вы поглядите, блин. Я тут в вашем чёртовом мире так исхудала, что аж грудь пропала! Теперь её точно никто с горами не перепутает, как там поётся у Шакиры в песне… Для убедительности я обхватила себя за грудь, похлопала по ней, разыскивая бывалый размер. — И морда у меня, пиздец, исчезла, — я пощупала себя за впалые щёки и с ужасом напала пальцем на появившиеся из-под спавших щёк скулы. — А-ахиреть. Ребят, у меня скулы. Прикиньте. У вас есть зеркало? Я исчезаю, истончаюсь, блять, как прокладка олвейс! Не, я бы ещё радовалась, если бы это запланированная диета была. Но я бы так сама никогда бы не схуднула. Что со мной? Я уже похожу на жертву Освенцима? Это всё долбанный стресс. Зеррит, давай, как главный ценитель мамзелей в шляпе, скажи по-братски: как я выгляжу? — Знаешь, с этим вопросом тебе лучше обратиться к Эгану, — Зеррит с деланной задумчивостью потёр пальцем подбородок, деловито прищурив левый глаз. — Он тебе и про грудь твою всё скажет. Он у нас старый ценитель гор. Вспомнит, с чем сравнивать. В возникшем напряжённом молчании я медленно повернулась на месте и оскорблённо обратилась к Эгану. Эган уставился на меня так, будто я извлекла из-за пазухи серп и приготовилась бить его по яйцам. Опасно тихим голосом я сказала, рубя фразу на отдельные слова: — Ценитель. Гор. Моих. — Ценитель гор твоих, — усмехнулся Зеррит, радуясь тому, как удачно он подложил свинью брату. Эган даже не ворохнулся, остался стоять со сцепленными на груди руками, выдерживая на себе мой взгляд. Он понял, что затыкать Зеррита уже бесполезно. Только зрачки у него видно и по-звериному расширились. — Ша, идолюка! — вскричала я, уловив перемену его глаз. — Надо было сильнее в тебя кидать, чтоб память отшибить! Чего зрачки раздул?! Что, кровь к голове прихлынула? Это ты сейчас… Ах, так это ты сейчас вспомина-аешь! Не смей вспоминать! Фу! Брось! Фу, Эган! Иди в жопу! Я истерично замахала руками, будто отгоняя от себя орду мух. От стыда у меня снова раскидались мысли. — Всё. Забыли. Забыл? — я погрозила Эгану пальцем. — Умничка. Всё. Да там и вспоминать нечего, ага. Ничего особенного. Вон, к Нюне загляни, вот она тебя удивит… Так. Всё. Давайте жрать. Я не стала потом договаривать, что у Нюни одна грудь больше другой. Я сомневалась, что Эган наведается в бордель с измерительной рулеткой для сравнения. Зеррит уже успел подняться на ноги и отряхнуться. Теперь он стоял у меня за спиной и с угрюмым выражением лица показывал Эгану прикушенный язык. — За рыбой полезешь ты, — гробовым голосом сказал ему Эган. — А почему, собственно, я? Девчонку приволок ты, а лезть за рыбой должен, почему-то, я… — Потому что я разведу огонь. Прямо сейчас. И тебе всё равно придётся лезть в воду.***
Я с неуверенностью поглядывала на Зеррита, ступающего впереди меня и выведывающего дорогу. Ведьмак должен был чувствовать мой взгляд, но по какой-то причине сдерживался и никаких замечаний мне не кидал. Для Зеррита долгое молчание было непривычным. В конце концов, я решила, что придаю его затишью слишком большое значение. Зеррит мог быть просто сосредоточенным на разведывании обстановки. Пока мы шли, я думала о том, что, в действительности, не знаю об этих двух абсолютно ничего. Могло оказаться и так, что ведьмаки использовали меня для какой-то своей цели, а нянчились со мной лишь по нужде, и потом они без зазрения совести могли бы от меня избавиться. Их положение говорило против них, но я не могла принять мысль того, что их поведение сплошь поддельное. То, что эти двое подверглись когда-то мутации, вовсе могло не означать, что они были лишены чувств. Этого просто не могло быть, многие их действия говорили об обратном. Я готова была признать, что Эган действительно порой казался каким-то рептильным существом, но ведь у него и волосы были белее, чем у Зеррита. Это значило, что на Эгана мутация сильнее оказала своё влияние. Но принимать эту мысль было бы несправедливо по отношению к самому Эгану, поэтому я решила остановиться на том, что у братьев по природе разные характеры, а мутация лишь сгладила их, ставя под одну ведьмачью копирку. Под конец пути я пришла к выводу, что должна всё-таки бояться этих двоих. Но когда Зеррит повернулся и внимательно посмотрел на меня, я не почувствовала никакого страха, и это меня огорчило. Я поняла, что верю этим двоим безоговорочно. — Мы не знаем, что может выкинуть Лето, — серьёзно признался Зеррит. — В любой момент мы можем начать действовать. Ты понимаешь, что соваться одной в ущелья не безопасно для тебя? Понимаешь. Не ходи далеко, держись вблизи лагеря. Не жди нас в случае опасности и не возлагай на нас особых надежд. Тебя может защитить лишь Белый Волк. У нас есть работа, и мы её выполняем. Спасать твою жизнь не будет входить в наши обязанности. Я понимающе кивнула. Зеррит выдержал на мне упрямый неподвижный взгляд, моргнул и сразу же попробовал сменить тон: — Вот и славно. Ступай, детка, тебя уже, должно быть, ищут. Не заставляй Волка рыскать в поисках тебя, у него и так много дел. — Пока, братишка, — я недотёписто махнула рукой, а после пошла прочь, чувствуя себе в спину уже его провожающий взгляд. Теперь, когда я распрощалась со змеями, мне предстояло вернуться в лагерь Синих Полосок, где меня ждал Роше. И даже то, что я шла с повинной вовсе не отметало того обстоятельства, что мне — секир-башка. Благодаря болтливости Лютика я смогла сориентироваться с ситуацией. Я хоть имела понятие, за что меня «лупцуют». Дело оставалось за малым — убедить Геральта, что я не виновата. Потому что убеждать Роше смысла я не видела, он был настолько зол на меня, что я сомневалась, что он мне поверит. С Роше у меня отношения исчезли навсегда, и я это понимала. Я не могла любить его, он не мог любить меня, и даже просто спать друг с другом мы уже не могли. Это было бы безумием с его стороны или просто извращением всякой морали с моей. Ещё я понимала, что бить себя больше никому не дам. Даже Роше. Я была готова драться. — Ебать мой лысый череп! Нырка! — возле лагеря меня поджидали Фенн и Тринадцатый. — Какие люди, — со строгой весёлостью приветствовал меня Тринадцатый, — да без охраны. — Морда в саже, в жопе ветка — это кто идёт? Разведка. Разведка вернулась, получите и распишитесь, — я всучила Фенну перья гарпий. Тринадцатый одобрительно усмехнулся себе в усы. Фенн же изумлённо уставился на перья, рассеянно роняя их на землю. — Аюшки? Едри тя в корень, на кой-хер ты мне это суёшь? — Разведданные! Гарпии улетели на юг, — доложила я. — Ну и ну, сопля зелёная, всё носишься? — обратился ко мне Тринадцатый, не обращая внимания на брань Фенна и хитро щуря при этом свои тёмные горячечные глаза. — А я в борделе ночевала, — соврала я. — Меня там спрятали, вот я там и спала. — Свистишь, девка, — смекнул Тринадцатый, чмыгая носом. Догадавшись, что солдаты не станут допытываться у меня, где я всё это время сидела, я с доверчивостью спросила: — Искали меня? Роше… сильно злился? Вы меня сейчас бить будете? — А не дохуя ли ты важная, э? — вспылил Фенн, разламывая стержень одного из перьев. Тринадцатый покачал головой, безмятежно поглядывая на меня. Складывалось ощущение, что ни он, ни Фенн меня хватать и связывать не собирались, и даже что они стояли тут вовсе не затем, чтобы караулить меня с этого фронта. Просто попались они мне на пути случайно. Ещё меня удивило то, что солдат не заботил вопрос о том, как я раздобыла перья гарпий, бегая с мечом наперевес по ущельям. Видимо, они решили, что я достаточно нахваталась мудрости и сноровки у Геральта, и за меня можно было не беспокоиться. — Не ссы, солдат ребёнка не обидит. — Я не ребёнок. Видишь, я уже сединой побитая. А что там ваш капитан? — Капитан у нас крепкий, так что износу у него не будет. Ага, — моя седина Тринадцатого явно не впечатлила, только, когда он посмотрел на меня, в глазах у него ворохнулась горечь. — Пошумливает, с привязу сорвался, а сам весь высох. Титулованные поносники его с носом оставили, хвосты поджали и разбежались со смертью Фольтеста. Он всё ещё пытается сброд этот поганый удержать, только вот глухо дело. — Ты имеешь в виду всех тех баронов и герцогов? — усомнилась я. — Они всё-таки отказались поддерживать тот его план? Супер. Я ему с самого начала говорила, что он в стену упёрся, а не выход ищет… — Молоток! Подрастёшь — кувалдой будешь, — похвалил меня Тринадцатый. — Ну? Табаку хочешь? — Нет, спасибо, — отказалась я. — Хуемырло этот, Якуб, — влез Фенн, смахнув с себя приставучие перья, — ну он блядство вчера и развёл. До сих пор муздыкается, тебя ищет. — Э-э… только он меня, что ли, ищет? Роше ваш меня не ищет? — не унималась я. Тринадцатый снял со спины самострел, начал его вертеть, налаживая механизм. Фенн свирепо харкнул и сплюнул на землю: — Куда там на хуй!.. — Он о тебе, кажа, думать забыл, такое вот дело, — вполголоса пробормотал Тринадцатый, ковыряя пальцем в крючках арбалета. — Нехай кемарит. Фраера эти его как послали на хер, а ещё тут эти нильфы полезли в драку. Ко всему — ты воротилась, плешь ему проела. Улёг, хромоту подмял. — Какую ещё хромоту? — удивилась я. — Не, Нырка, ну я и хуею с тебя! — сызнова возмутился Фенн. — Из нас тут, сука, кто к командиру в койку под бочок? Охуенно. Ты с ним когда тёрлась, куда смотрела? Внимание у тебя, конечно, заебательское. Я в недоумении помолчала, пытаясь припомнить хромоту Роше. Ничего у меня так и не вышло. — Нормально он ходит, — неуверенно буркнула я. — Или вы не про ходьбу? — Нихуя подобного, — гаркнул Фенн. — Про ходьбу, — кивнул Тринадцатый, щёлкая затвором арбалета и целясь куда-то в камень за моей спиной. — Когда с ведьмарём через мглу продирался, тогда и саданули. Как умеет, так и могёт, скрывает. Только вот порой в глаза бросается, что хромает, как бес. Меня будто ледяной водой окатили. Я вспомнила, что когда Роше вернулся из мглы вместе с Геральтом, у него были какие-то неполадки с ногой. Но с тех пор он уже столько раз носился мимо меня, как бодрый сайгак, что я и предположить не могла, что нога его подводит. А он всё это время перед своими солдатами, передо мной ровно выхаживал. — Ясно, — обронила я. И тут я почувствовала себя такой отвратительной тварью, что захотелось достать из-за спины меч и зарубиться. — Отчего заболел, от того пущай и лечится, — высказав закамуфлированный намёк, Фенн как-то странно посмотрел на меня впритык. Не прощаясь с солдатами, я двинулась в лагерь. Теперь мне в душу закрались сомнения по поводу того, будут ли меня хватать и связывать. Опасения мои подтвердились: в лагере на меня почти никто не обращал должной оглядки. Кроме Якуба. Именно он привлёк ко мне всеобщее внимание. — Ну что, сыроежка, вернулась! От удивления, что Якуб так безобидно меня встречает, я даже не стала отскакивать в сторону. Откуда же я в тот момент могла знать, что только что меня назвали минетчицей — за время, проведённое в Вергене, я успела подзабыть жаргонную лексику Полосок. Якуб набросился на меня, хватая за волосы. И только тут я поняла, что слишком поздно активизировала инстинкты самосохранения. Я свирепо зашипела и попробовала выцарапать ему глаза. На помощь мне уже спешили Яго и Игорь. Якубу двинули по челюсти и отволокли от меня прочь. Я, тяжело дыша, уставилась им вдогон, резко оправляя на себе одежду и взлохмаченные волосы. — Не хуй было быть мудилой, понял, брат? — обратился к вопящему от злости и боли Якубу Игорёша. Якуб с рёвом вырвался, отступил. На его сторону уже встали человек четверо, но и они угрюмо молчали, оставляя право высказываться одному Якубу. Тем более он был уже взъерепенен и готов сигать в драку. — Сука рваная! Убить тебя мало! — багровея, он уставился на меня. — Суши вёсла, — осадил товарища Яго. — Меру, дружок, знать надо. Думаешь, бабе в рыло — кобыле легче? Ничего подобного. Я попробовала отыскать взглядом Геральта, но ведьмака поблизости не оказалось. Зато меня уже окружили Синие Полоски: их было немного, но, как говорится, они были при этом в тельняшках… — Крамольники! Супротив начальства удумали?! Да с вас шкуру сымать надобно! Печёнками рыгать будете! — Ему без пиздюлей, как без пряников, — с издёвкой высказался Силас. — Что б вы усрались! — Якуб погрозил оппозиционерам кулаком. — Бунт решили подстроить? — Хули толку с ним гутарить? — обратился к своим сторонникам, вставшим на мою защиту, Мартин. — Приказ был — схватить эту поблуду! — сызнова рявкнул Якуб. — Удержать в лагере! А вы, засранные ублюдки, пальцем о палец не ударили! Всё ханыжите у шлюх!.. — Надо его ударить, — пришёл к выводу Силас. — Эй, Мартин, ударь ты, у тебя удар послабже… — Приказ-то был, — нахмурившись, ответил Якубу Яго. — Вот только лупить приказа не было. Ты, босая голова, сивый бред свой кобылиный брось. Гармошка — вот она, в лагере. Никуда сама не делась. Пущай сидит, а ты к ней себя не суй. — А разве ж было оговорено не бить? — Якуб бросил мять кулаки, и теперь он с ехидным самодовольством смотрел на Яго. — Нет, сволочь. Таково не припомню. Зараз позволено. Гадюку эту сапогом — давить! Давить, покуда не раздавится! С предателями у нас разговор короткий. За измену рано или поздно платят кровью. Разговоры разом смолкли: солдаты, кто-то с нарастающим недовольством, кто-то с кривой ухмылкой, обращались ко мне. Я видела, что мужики, собственно, и не понимали, в чём заключалась всё это время моя виновность. Якуб и сам толком не понимал, просто отчаянно цеплялся за последний отданный приказ Роше. Либо капитан ещё не успел огласить меня преступницей, либо Полоски просто не верили в серьёзность этой гласности. Я рывком сбросила с себя на землю меч, с готовностью глядя на Якуба и солдат, вставших на его стороне. — Был приказ арестовать? Да, пожалуйста. Можете меня хоть в лодке связать. Но только пускай хоть один из вас ко мне попробует притронуться — я тому всю морду раскровеню. Усекли? У меня невъебенный красный маникюр, как раз для ваших зенок, — я продемонстрировала солдатам свой обшарпанный маникюр, который мне оставил Эльтон. Вероятно, солдаты приняли краску для ногтей у меня на пальцах за кровь, поэтому некоторые из них тихонечко начали отступать на задний фланг. Никому не хотелось ослепнуть раньше положенной старости. — Без суда и следствия меня вздумали вешать? — огрызнулась я. — Идите на хуй. Где ваше начальство? Почему оно опаздывает? — Начальство не опаздывает, оно — задерживается, — раздался надменный голос Геральта. От волнения у меня схватилось сердце, я обернулась, ожидая увидеть перед собой капитана, но Роше рядом с Геральтом не оказалось. Вместе с ведьмаком появились только Бьянка, Лютик и Опарыш, окружённый моей живностью. Пёс-барон деловито подскакал ко мне и боднул лбом в ногу. Я растерянно смотрела на Геральта. — Что у вас тут происходит? — полюбопытствовал ведьмак, обращаясь к Силасу. Силас пожал плечами, будто вовсе ничего такого и не происходило, и ушёл соображать водки на вечер. Вслед за ним потянулись и остальные бунтовщики. Якуб швырнул в меня каким-то витиеватым ругательством и пошёл разыскивать «задержавшееся» начальство. — Ягодка! Мамочка! — Она тебе не мамочка, Лютик, — успокоил друга Геральт. — Да я не про то! Геральт, погляди! Погляди на её прекрасные волосы!.. — Я упала с самосвала, тормозила головой, — стыдливо пробормотала я, пытаясь пригладить всклокоченную причёску руками. — Что? Где ты упала? Головой тормозила?! — у маэстро едва не случился разрыв миокарда. — Геральт! Позор! Чем ты занимался, пока наша цветик падала? Она же седая, как лунь! — Спасибо, Лютя, — обиделась я. — Не за что, дорогая, — отмахнулся бард, но тут же опомнился и продолжил причитать: — Что с вами происходило все эти дни? Геральт, что она такого увидела в Вергене, что у неё локоны поседели? — Арья, он прав… — Бьянка заботливо провела рукой по моей голове, распутывая мне связавшиеся волосы. — Что с тобой происходит? Только не говори, что Роше вчера успел тебя так допросить, что ты… — Допросить?! — вторил Лютик. — Геральт! — Ребят, спокойней, — я доверчиво улыбнулась, тронутая их заботой. — Я просто видела мглу изнутри, потом я зарубила гарпию, меня спас инкуб, допросила нильфгаардская разведка. Ну, ещё я поцеловала кота, потом меня завертело вертушкой, я пару разочков умерла, поговорила с драконом и… убила эльфа. А так ничего существенного. Возникшую неловкую паузу прервал Опарыш. Солдатик протиснулся ко мне, отстранив в сторонку Лютика, и протянул, с бережной стыдливой радостью, мою котомку с вещами. В одной руке он нянчил курицу. Баронесса испытывала удовольствие, и ей явно нравилось находиться у парня на руках: она урчала, как маленький моторный двигатель. Я посмотрела на Опарыша, и с ворохнувшейся тоской сказала: — Урлик… твой подарок. Куропатку, помнишь? Он мне жизнь спас. Ты мне жизнь спас, Урлик. Спасибо тебе, — со сжавшимся от боли сердцем я подступила к солдатику и осторожно обняла его, пытаясь не сдавить баронессу. Однако Жозефине коллективные обнимания в целом понравились, и она попробовала тоже принять в них участие, растроганно растопырив крылышки. Бьянка досадливо почесала себя за ухом, тревожно кося взгляд на Геральта. Лютик молчал, пытаясь обмозговать информацию. Сам же ведьмак обречённо вздохнул, волей-неволей вынужденный озвучить наседающий вопрос: — Арья, я хотел поговорить с тобой по поводу твоих заколдованных друзей. Есть время для разговора на эту тему? — Каких ещё заколдованных друзей? — ахнул от удивления Лютик. — Так, а вот начиная с этого места, я хотел бы услышать чёткие подробности! Геральт кивком головы указал на пса, крутившегося возле моих ног. Барон никак не мог пристроиться на моих сапогах и поучаствовать в коллективных обжиманцах. — И? Куда смотреть? — деловито вопросил маэстро. — Фу ты! Опять эта безобразная гадина лезет к девушке. Арья, сейчас эта собака помочится на твою ногу, отпини-ка её! — Эта собака — заколдованный барон, если верить словам Арьи, — любезно уведомил маэстро и Бьянку ведьмак. — Вместе с курицей, которая на самом деле заколдованная женщина. Супруга барона. Все дружно уставились на Геральта, как на сумасшедшего. Особое волнение охватило Опарыша и Лютика: солдатик едва не выронил птицу, а бард с претензией указал на пса: — Хочешь сказать, Геральт, всё это время у нас под ногами вертелся заколдованный человек? Кто сказал тебе такую глупость? Это же простая глупая собака. Она даже простейших слов не понимает! Когда я говорю ей уходить и оставить меня в покое, она увязывается за мной и перекидывает на меня своих блох! — Я могу с ними поговорить, — уверенно заявила я, поворачиваясь к Геральту. Ведьмак вопросительно изогнул бровь. Бьянка, предчувствуя наперёд возможную трагедию, строго подбоченилась: — Превосходно. Давайте теперь заниматься в лагере своими чародейскими фокусами. Геральт, если нужна будет помощь, мы поможем. Но только сделай так, чтобы никто не пострадал. — Не волнуйся, я сделаю всё возможное. Арья, как ты собираешься с ними разговаривать? Только не говори, что можешь понимать животные звуки. Я сделала сигнальный жест, веля никому не двигаться и ждать, и полезла в свою сумку. Фисштех всё ещё был у меня с собой. — Прежде чем ты начнёшь нам демонстрировать побочные действия этого препарата, — усомнился Геральт, готовый в любой момент выхватить у меня из рук глиняный пузырёк, — скажи мне, что это. — Это? А, не волнуйся, Геральт, эта штука проверена мною на практике, — я облизала палец и полезла им в пузырёк. — Раздери меня морская кочерыжка, Геральт! Это же фисштех! — всплеснул руками Лютик. — Арья, даже думать не смей, я запрещаю!.. — Там не только фисштех. Там ещё яйца каких-то мух… — с этими словами я начала расторопно втирать размяклый порошок себе в дёсны. Лица у моих приятелей вытянулись, никто не знал, как реагировать на моё сумасбродство. Геральт догадывался, но предпочитал к насилию переходить в последнюю, крайнюю очередь. — Теперь мне, кажется, понятно, откуда это всё пошло, — убито сказал он. — Нет-нет, ты не понял. Я всего лишь один раз под фисштехом когда была её услышала, — я показала на курицу, и продолжила хрумкать фисштех. — А первый раз после зелья. Потом, когда я сильно напилась. Но так быстрее просто, Гер… — Арья! Брось это! — Бьянка сердито накинулась на меня и упорно попыталась выхватить у меня из рук горшочек. — Что? Нет, отпусти… да подожди ты! — я попробовала сопротивляться, но Бьянка оказалась куда сильнее меня. Завладев горшочком, я запрокинула голову, ссыпая себе в глотку остатки порошка — высыпался он не весь, но гибельную дозу я всё-таки в себя ввалила. Бьянка, наконец, выхватила фисштех и в немом ужасе уставилась на меня. На лице у солдатки возникла такая отчаянная скорбь, что мне подумалось, сейчас она начнёт меня жалеть или бить. — Как там говорил Роше? Два пальца в рот, — сурово изрёк Геральт, но с места ступать не стал, выжидательно наблюдая за моей реакцией на фисштех. Лютик уже рвал на себе шляпку, дёргал себя за воротник и толкал обомлевшего Опарыша, понукая того что-нибудь предпринять. — Арья, это всё не шутки. Ты проглотила слишком много… тебя может… Я порывисто склонилась, давимая спазмом, и, опережая предостережение Геральта, сплюнула на землю кислую слюню. Меня почти что вырвало, но я сумела вовремя совладать с дурнотой. — Я в порядке… — я утёрла подбородок, зажмурилась, привыкая к головокружению и возникающему чувству невесомости. — Это всё Роше со своими методами… — Бьянка сказала что-то ещё, обращаясь к ведьмаку, но я её больше не слушала. Мне становилось хорошо, сердце замедлило свой ритм, и я прекратила испытывать жёсткое чувство тревоги. Я посмотрела на небо, ловя себе на лицо негреющие лучи белого солнца, сморгнула выступившие слёзы, улыбнулась. Впитывая в себя хлынувшее со всех сторон в моё тело хорошее настроение, я развела руки в стороны, встречая мир своей готовностью к общению. — Холера… Бьянка, где Роше? Почему он за ней не следит? — Роше? Геральт, ты хоть в курсе, что у нас тут происходит?.. — Фернен дʼЭспиноса Сантьяго де Куси! Я во всеуслышание заявляю, что ты выжнец! Нахалюга! Получи! Получи-и, бескаружник! Куда-ах! — Увы и ах! Ум женщины подобен уму куриц! Я радовался нашей встрече… у-у, вот безумец! — Закрой свой вонючий старый рот, тупица! О, Боги! Целый год пробыть в обличье животного и не утратить при этом своего фиглярства! Куда-ах! — Ландыш… О, ландыш! Ваф. Но не при людях, будь добра. Прекращай клевать мой тощий зад. Для оных фортелей ты стара… У-у… — Паяц! Глумослов! Я расклюю твою пёсью черепушку! Куда-ах! Я бросилась на колени перед возившимися на земле супругами: барон, повергнутый женой, лежал на спине, покорно поджав лапы, баронесса же пыталась ощипать ему на лысое пузо. — Ребята! — вскричала я, воздевая руки к небу. — Братья мои и сёстры! Давайте жить дружно! — Мадонна, ваф… столь стыдно мне просить, но вынужден искать я вашей власти! Я чувствую неловкость, у-у… Избавьте от родно-ой напасти! Супружница моя утратила рассудок, она мне выклюет желудок! — Мадонна?! Куда-ах! Ах ты, подлый кощей! Ты смел приставать к милочке?! Арья, золотце моё ненаглядное! Давай оторвём ему хвост вместе! Держи! Держи крепче! — Во-о-оу! Мадонна, вам позволю и за хвост… — Я вырву твоё се-ердце! Куда-ах! — курица воинственно завопила, и в этот момент ей не хватало только маленькой сабельки. — Жозефина! Барон! Барон Сантьяго! Перестаньте! Занимайтесь любовью, а не войной! Мир, дружба и фисштех! Давайте заплетать эльфийские косички и слушать трели соловьёв! Ooo ah, ah, ah… Oh, somewhe-ere over the rainbow, blue birds fl-y-y! Лютик, доставай укулеле. What a wonderful wo-orld! * Я подхватила баронессу на руки и закружила её, подбрасывая ту на семь метров над уровнем неба. Жозефина истошно завопила, у неё раскидались глаза, и она была вынуждена умолкнуть, возвращая себе в голову укатившиеся мозги. — Геральт, ты собираешься что-нибудь делать? Или так и будешь стоять и смотреть на это безобразие?! — возмутился Лютик. Стиснув дамочку под мышкой, я повернулась и строго поглядела на барона. Пёс неохотливо перекатился на пузо, вильнул хвостом, выбрасывая из пасти свесившийся язык и бессовестно глядя на меня возбуждённым пёсьим взглядом. — Почему ты не сказал мне, что заколдован раньше? — Ох, я был в отчаянии… — Не поняла. — Не чаял встретить пониманья. К тому же… вуф, на что мне жизнь двуногого? Утратив всё, я смог обрести многое… Всю жизнь я был слеп и влачил своё жалкое существование. А теперь… теперь я смог добыть всеобщего внимания! Внимание целой жизни, внимание барышень… — Извращенец! Куда-ах! Мало тебе было в своей жизни любовниц? Кобель! Кобелина бесстыжая! — Ах, бывают в жизни огорченья, от мимолётных увлечений… — Это из-за него! Куда-ах! Из-за этого растлителя, из-за этого сухого кощея она нас и заколдовала! Куда-ах! — Кто? Кто вас заколдовал? — спросила я у курицы. — Ведьма! Эта бесовка, эта мерзкая гадуница! Я повернулась и обратилась к Геральту: — Геральт, дело тут вот в чём: барон Сантьяго гулял по бабам. А потом его заколдовала какая-то ведьма… Ведьмак обеспокоенно потёр затылок, наблюдая за тем, как я исполняю роль переводчика. Затем он сказал, не обращая внимания на гневливые восклицания Лютика: — Допустим. Спроси у них, как долго они находятся в таком состоянии. — Год. — Как это случилось? Мне нужны подробности. Выуживать из заколдованной супружеской четы необходимые сведения оказалось делом долгим и муторным: супруги то и дело вздорили, барона периодически ударяло в патетику, а баронесса от злости лопалась и не могла перестать кудахтать. Вокруг нас уже вновь начинали скапливаться солдаты, только вот теперь никто не пытался высказывать своё мнение по поводу моей виновности. Абсолютно все прекрасно видели, что я юродивая, и с меня было бы абсурдным что-либо спрашивать. Итак. Жил-был барон, и была у него прекрасная жена, тоже баронесса, а не савраска там какая-нибудь. Жили они богато и припеваючи. Барон пробовал слагать стихи, дабы сыскивать симпатию у дам, тем самым расширяя круг своих возможностей, а баронесса ничего не пробовала, жила пуританкой, в чрезвычайной строгости, и периодически клевала мужу мозги. Но вот однажды барон имел неосторожность прийти в бордель, когда там гостила путешествующая колдунья. Барон решил испробовать на вещунье свои прокаченные навыки словосложения, но чаровница приняла их за словоблудство и рукоблядство. Барону повезло сперва: магичка снисходительно отнеслась к его жалким попыткам завязать знакомство, и не стала трогать барона. Но тут возникла баронесса, ловя мужа на месте преступления. Завязалась ссора, и чародейка огребла по полной. «Довыёбывались!», — вскричала волшебница и обратила барона с баронессой в кобеля и хохлатку. Кобеля она отвела проституткам, подарив его им в качестве охранника, а курицу оставила нести яйца и удрюпала по своим делам. И вроде бы все живы, все здоровы, и при этом остаются вместе и счастливо живут в борделе. Но однажды какой-то хитрожопый посетитель борделя взял и спиздил курицу. Так начались горестные скитания баронессы. Вначале её пытались съесть воры, но она отклевала одному из них палец и убежала. Убежала не далеко, потому что попалась какому-то краснолюду. Краснолюд её тоже попытался съесть, не признав в ней женщину. Покатился «колобок» дальше, огибая новых поедальщиков колобков, и катился он до тех пор, пока его, наконец-то, не схватили и не запихнули в свору кур в телеге, которых везли в Верген. Так баронесса оказалась в Вергене, где услыхала от эльфов о прибывшем ведьмаке и решила его отыскать, дабы избавиться от проклятия. А вот барон, проснувшись однажды утром и не обнаружив возле себя жены, решил, что наконец-то свершился развод, и стал с тех пор радоваться холостяцкой жизни. В борделе его кормили, чесали и показывали оголённые груди, и был барон счастлив. Потом бордель был вынужден покинуть свою обитель, так как за аренду в том городе драли большие деньги, и тронулся в путь. А тут как раз пошла молва, что огромное полчище солдат Хенсельта тусуется с выпивкой в тоскливом одиночестве, и им как раз для полного счастья не хватает баб. Решил бордель исправлять бедствие и двинулся отважно каэдвенцам на помощь. Так барон оказался под каэдвенским лагерем. А потом возникла какая-то бешеная девка, которая сумела разглядеть в грязном псе человеческую душу, и барон проникся к ней любовью и понял, что его истинное предназначение охранять задницу этой бешеной девки. Лютик сидел на земле, едва успевая записывать моё повествование. Бьянка в ужасе пялилась на пса, а когда тот попробовал подойти к ней и повилял ей хвостом, прося ту поскрести ему за ушком, то посторонилась от него, делая вид, будто пса перед ней вовсе нет. Жозефине повезло больше: Опарыш не смог отказать баронессе, и теперь хохлатка победно взирала на мужа с высоты, восседая у солдатика на руках. Барон Сантьяго попробовал обоссать Опарыша. — Постой… Тыковка, не могла бы ты ещё раз сказать, в каком месяце баронесса прибыла в Верген? То была весна? Лето? Спроси, я не успел записать… — запричитал Лютик. — Ебаться в уши, — присвистнул Тринадцатый, кусая кончик трубку. — Тут без водки не разберёшься, — растерянно посетовал Силас. — А госпожа наша как чуяла, — гундосо поделился со всеми Яцек. — Дьявольщина! — выругался Роше. — Что у вас тут, мать вашу, происходит?! Все дружно уставились на возникшего капитана, явившегося исполнять свою роль доминантного самца в своре попугайчиков. Роше был в полной своей боевой готовности, даже шаперон воинствующе покачивался у него на голове. Он истребил солдат сметающим взглядом, а после обратил весь свой праведный гнев на меня. В какой-то момент наши взгляды пересеклись, и мы напряжённо уставились друг на друга: он, застыв, как соляной столб, и я, сидящая на четвереньках возле пса. Взгляд Роше оледенила злоба, и он вновь вполголоса произнёс, не давая воли распарывающемуся бешенству: — Я, кажется, спросил, что у вас тут происходит. Почему она… Капитан не успел договорить — я сдавленно прыснула со смеху, поглядывая на него. На глазах у меня затеплились слёзы, слёзы от истеричного смеха. Роше внимательно пригляделся ко мне, и тут до него дошло, что, собственно, со мной творится что-то неладное. Он посмотрел на Геральта, требуя от того немедленных разъяснений. Ведьмак, досадливо закрыв глаза, кивнул, подтверждая опасения капитана. — Да, я понимаю, что сейчас ты начнёшь возмущаться, Вернон, — признался Геральт, — но это безумие уже не от меня зависело. — Чего? — обалдел Роше. — Дьявольщина, ты мне тут оправдываешься что ли, Геральт? Я тебя спросил, почему эта пакость скачет здесь, когда должна сидеть внутри привязанной. А ты мне тут… Я сызнова прыснула со смеху, мешая ему закончить фразу, и тут же схватилась ладонями за рот. Роше перевёл на меня карающий взгляд, но ничего сказать мне так и не успел. — Роше, она… она фисштеха глотнула, — выдала меня Бьянка. Капитан помолчал, не сразу допуская осмысление, затем спросил: — Глотнула? — Много… глотнула, — обречённо призналась Бьянка. Роше сердито осклабился, приготовился уже разносить в пух и прах весь лагерь к чёртовой матери, как я громко и искристо рассмеялась: — Ах, да, кстати. Скажите своему ненаглядному капитану, что разведчицы девственницами не бывают! — Дьявольщина. Похоже, спать с тобой как-никак было дурацкой идеей, — фальшиво отозвался Роше. Взгляд у Роше был настолько страдальческим, что меня будто обожгло, и я тотчас же яростно закричала: — Ещё передайте своему этому… капитану. Что я была за Фольтеста. Я, блять, рыдала, когда его убили! А если он всё ещё не верит… То и не надо. Мне всё равно. Я теперь ни заснуть, ни проснуться не могу. Я в этом кошмаре застряла. Так что пускай идёт ваш любимый капитан лесом. Зачем я только к нему полезла. Он меня всё равно никогда не слушал, и всё равно все сдохнут. Знаете, как стоит его назвать? Знаете?.. Я попробовала вскочить на ноги, выпрямиться. Барон испуганно ворохнулся от меня в сторону, боясь, что я на него наступлю. Заставив себя встать ровно, я указала на Роше пальцем, пылая от волнения и обиды: — Знаешь, как я тебя сейчас назову? Роше смотрел на меня открыто, сдавшись, но всё ещё храня во взгляде гибельную решимость. Он сказал: — Знаю. — Мерзкий мальчишка! — вскричала я. — Ты мерзкий, отвратительный мальчишка! Взгляд его переменился — он явно ожидал от меня не этого. Я покачнулась, и Лютик кинулся меня ловить. Бард придержал меня за спину, но я и сама смогла устоять на ногах. — Гер… ты всё узнал? У них… — Я узнал достаточно, — согласно кивнул Геральт. — Славненько. Лютя… пошли в бордель. — В бордель? Тыковка, тебе нужно… — Идём. Мне ведь надо где-то прийти в себя… А ты не смотри так пристально, ка-пи-тан. Никуда я не сбегу. Если опять допрос захочешь устроить, я под рукой, не сдрисну. Вот только я тебе ничего больше не скажу. Ни слова тебе не скажу, даже если опять топить начнёшь. Знаешь, почему? Потому что — могу! Я тебе больше слова в жизни не скажу! Ты ведь больше всего ненавидишь, когда молчат в ответ! Пикать даже не буду! И, знаешь, что? Пёс тебя, сука, выдал! С потрохами выдал! Трахаться он, сука, ходил… С женщиной, а не с мешком картошки. Хуй у него не на ту встал. Знаешь, чё? Ты тоже не айс, блять. Не думай, что мне не с чем сравнивать. Теперь я спокойна! Знаешь, почему я спокойна? А вот не узнаешь! Иди, блять, трахайся с мешком картошки! Трахайся с ней, жри её и плачь, сука, над ней! Ах, да. Спасибо, блять, за татушку. Из-за неё меня чуть не ёбнули нильфгаардцы. — Бьянка, — строго сказал Роше, не растерявшись и будто бы вовсе пропустив всю мою тираду мимо ушей. — Дай арбалет. — Ага, Роше. Уже бегу, — солдатка упрямо подбоченилась, всем своим видом показывая, что с места не сдвинется. — Тогда пса я не застрелю, а зарежу, — он спокойно достал из рукава нож. Барон пронзительно заскулил и опрометью бросился вперёд нас с Лютиком в бордель.***
У меня двоилось в глазах, тошнило и очень хотелось пить. Мариам решила, что я заболела тифом, Нюня, что холерой. Обе пытались укрыть меня тяжёлыми коврами, и вскоре я, обессилев от тяжести и усталости, сдалась и легла на бок. У меня возникло чувство, что меня вот-вот придавит, и это вызвало во мне панику, тревогу, хотелось вскочить с криком и выбежать вон из шатра. Я понимала, что это всё симптомы употребления наркотика. Мне мерещились крысы, которые ползали по мне сверху, слышался их писк. Несколько раз казалось, что со мной кто-то говорит, но когда я пробовала отвечать, Лютик удивлённо смотрел на меня и отзывался невпопад. Арлета принесла мне поесть, но я отказалась. Тогда куртизанка дерзновенно устроилась на краю койки возле моих колен и начала есть мою порцию. — Девочки ужо растрепали тебе про мужа? Он да ко мне тады пришёл, ага. Я як бы и не хацела с ним, а мне мадам кажа — обслужи клиента. А вось только гляжу, а он в дымину. Разумею теперь, чаму тебе с ним так цяжка. Цьфу. Я попробовала согреть замершие руки дыханием, но лишь остудила их ещё больше — так мне показалось. Я зябко съёжилась, пряча голову под ковры, сложенные на меня сверху. — Ты про кого? Про Роше?.. — тихонечко спросила я. — Так он с тобой… Да, давай. Добивай подробностями. Больно, зато потом легче будет. Арлета в задумчивости пожевала семечку, затем метко сплюнула на земляной пол шелуху и сказала, будто бы недовольно устыдившись: — Цьфу, я жа те говорю — не встало у твоего мужика. Ты не гарюй. Я сама чула, он тебя во сне кликал. Я вось никому не сказала, токмо есть у мяне чуйка, что тебя кликал, як упился. Я уронила взгляд вниз, увидела, как с улицы в шатёр заползают длинные лучи дневного света. Снаружи было не так шумно, как это было здесь заведено, но чьи-то редкие голоса всё же звучали поблизости, и мне приходилось периодически вздрагивать, путая их с галлюцинациями. Возле койки, свернувшись в калач, дремал барон Сантьяго, подёргивая ушами. — Неловко, конечно, признавать свою неправоту, — высказался Лютик, до этого момента молчавший по-соседству, — но я не могу поступиться принципами. Тыковка, не знаю, что у вас произошло, но ты этого мужчину привлекаешь, и из-за тебя у него болит сердце. Чувства делают человека неразумным, резким и провоцирующим. А потеря вызывает отчаяние и повышенную эмоциональность… Истина эта стара, как мир. И поразительно здесь только то, что ты приносишь ему проблемы, тебя надо постоянно спасать, а он… он продолжает по тебе скучать. От столь неожиданного удара маэстро я едва не задохнулась, утратив способность дышать и здраво мыслить. Услышать подобное признание от Лютика было для меня настоящей катастрофой. Я не сразу смогла подавить в себе чувство смирения, решив, что бард ошибается. Да, Лютику свойственно было ошибаться. Мне буквально только что заявили, что всё это время Роше поддерживал мою игру в брак не из-за простой скуки и желания бесплатно потрахаться, а из-за реально возникших ко мне чувств. Но такого ведь просто не могло быть. — У мужиков такое бывает, они як дети, — чмыгнула Арлета. — Они когда расстроены, играцца не хотят. По тебе и унывал. Имя тваё спрабовал кричать, як дрых. Тебя кликал. Правду кажу. — Никто меня не кликал. Хватит. Дайте мне отдохнуть. Я почувствовала, как от волнения в моём теле начинает возникать мучительное колотьё. Закрыв глаза, я попробовала отключить сознание, чтобы больше не испытывать этой жующей боли. Мне удалось заснуть первым же порывом: я прекратила сопротивляться и просто полетела в тартарары. Прогорклый спазм последний раз скрутил моё горло, а потом, наконец-то, наступил тревожный покой.***
Мне снилось, что я сижу на высоком дереве, закрытая зелёной тенью, и не могу спуститься. Яркое солнце пробивается сквозь листву, и стоит мне неосторожно повернуть голову, как оно светит мне в глаза. Я жмурюсь, пытаюсь отвернуться — хочется закрыть лицо рукой, но я боюсь отпустить ветки. Я ужасненько боюсь упасть. Кто-то цапает меня за голень, но я дёргаю ногой, высвобождаясь. Мне становится стыдно и радостно одновременно. Я смотрю вниз и вижу Вернона, который глядит на меня снизу вверх и глумливо при этом улыбается. Он смотрит на меня с весёлым удивлением, не понимая, каким образом мне удалось взобраться на дерево самой и на нём же застрять. Вернон прекрасно видит, что я не могу спуститься, мне даже говорить ему об этом не приходится. Я пробую капризничать — мне неловко оттого, что он на меня смотрит, и я остаюсь сидеть на дереве. Вернон деловито ставит руки в боки и глядит на меня с надменной усмешкой, ждёт, пока я свалюсь. В какой-то момент я устаю, с отчаянием смотрю на него вниз и не произношу при этом ни слова. Вернон условленно разводит в стороны руки, иронично кивая, будто говоря, что этого и следовало с самого начала ожидать, и делает шаг к дереву. В листву над головой забирается ветерок, и листья начинают встревоженно шелестеть. Вспыхивает солнце, и я снова щурю взгляд, ослеплённая светом. Я вижу Вернона. Он стоит у дерева, призывно разведя руки и с выжидающей хитрой улыбкой поглядывая на меня. Я мотаю головой, понимая, что он меня так запросто не поймает, ещё и с такой высоты. Я начинаю плакать, мне ужасно страшненько. Вернон тихо смеётся надо мной, но смеётся без издёвки, а тоскливо, заботливо. А потом к нему подходит какая-то девушка. Она смотрит на меня, испуганно сидящую на дереве, потом на Вернона и начинает на него ругаться. Вернон пытается уклониться от её шлепков по голове, пытается отшучиваться, но девушка сердится на него настырно, а на его отговорки и вовсе начинает злиться ещё сильнее. Я перестаю плакать. Мне становится смешно, и я начинаю радостно смеяться. Девушка подходит ближе к дереву и тянет ко мне руки, она зовёт меня спуститься… Я слышу, как бьётся моё сердчишко. Я чувствую, как светит над головой ясное летнее небо. Я смотрю на лицо девушки, и от внезапного волнения моё сердчишко перестаёт биться. Я узнаю в ней себя. Это я стою под деревом. Я тяну к девушке руки. Мама…***
Проснулась я тяжело, но быстро, испытывая при этом мучительную ломоту во всём теле, будто бы я спала в скрюченной позе. В шатре никого, кроме барона, не оказалось, все ушли, оставив нас одних. Когда я начала вставать с койки, выбираясь из-под вороха накиданных на меня ковров, пёс быстро вскочил, с готовностью виляя хвостом. — Почему ты тут сидишь? — спросила я у барона, потирая тылом ладони щёку. — Тебя разве Геральт расколдовывать не должен? Пёс многозначаще заскулил и переступил с лапы на лапу. Ему не терпелось, как и мне, выбраться на улицу. День клонило к вечеру, и солнце, не успевшее осесть за горизонт, ещё слабо светило из-под разорванных облаков. Промозглый стылый ветер отрезвлял и холодил уши, мне пришлось кутаться в плащ, подавляя желание вскинуть его и спрятать под ним голову. У костра сидел Яцек. Завидев меня, солдат приветствовал меня с привычным равнодушием и предложил угоститься. На этот раз я не стала отказываться и с удовольствием съела предложенный бутерброд с ветчиной. На мои расспросы о том, чем занят ведьмак, солдат поведал мне о замыслах Геральта. Ведьмак после моего ухода в бордель заявил, что собирается проводить ритуал «распаковки» баронов этой ночью, а днём ему требовалось подготовить всё необходимое. Так как дело шло к вечеру, я решила, что будет лучше собрать курицу и пса в одном месте, поэтому заставила себя вернуться в лагерь Полосок. Пока я переходила речушку, меня не покидала смутная тревога, вовсе не связанная с возможными опасностями. Я не могла понять, чем вызвана подавленность моих чувств. Не наркотик ли все ещё действовал? Если было учитывать привидевшийся мне сон, то вполне вероятно. В лагере Полосок жизнь шла своим чередом. Мужики выторговали у каэдвенцев свинью, и теперь на всю округу расползался отвратительный тошнотворный запах жарящейся свинины. Ситуацию спасал ветер, дувший в одном направлении, так что держаться поблизости «мангала» было сносно и терпимо. Геральта в лагере темерцев не оказалось, зато моему приходу обрадовались Опарыш и Жозефина. Курица теперь ни на шаг не отходила от солдатика, а тот и сам, в свою очередь, боялся утерять вручённую ему баронессу. Были рады и остальные Полоски, но не все. Такие, как Якуб, Донат, Нива и Гуго продолжали смотреть на меня, как на ходячую язву. Я попросила у Тринадцатого закурить, но, глотнув ядрёного дымочку, едва не удавилась. Пока я пыталась откашляться, а Тринадцатый, чмокая кончиком трубки, наблюдал за моими мучениями с кощунственной ухмылочкой, из главного шатра вышла Бьянка. Солдатка направлялась куда-то с горячей решимостью, но, завидев меня, вынуждена была отвлечься. — Арья, вот ты и вернулась… — она сразу взяла дело в намёт, не дожидаясь, пока я прокашляюсь. — А?.. Кха-кха, сук… Да, я тут. Что такое? Кха… Я согбенно пыталась сплюнуть из горла застывший в нём дым. — Мне надоели ваши дела, — сердито обратилась ко мне Бьянка. — Роше и до этого был невыносим, а теперь совсем ума лишился. Иди к нему. — Кхе… сдурела? Я? Он меня зашибёт, ты чё… кхе… — Я устала с ним бороться! Не даёт промокать свои ссадины, даже повязку менять не даёт. Говорит, само у него заживёт. Сама у него только шерсть на заду вырастет! Иди к нему и сама им занимайся. Меня он больше к себе не подпускает. Всё ещё плохо понимая смысл сказанного солдаткой, я выпрямилась, морщась и хватая себя рукой за горло. — Не подпускает, и ладно… кхе, что тут такого? — усомнилась я. — Ты мне тут не болтай, — осердилась на меня Бьянка, но по-доброму, — быстро взяла и пошла с ним нянчиться. Я устала. С меня хватит, он меня всё равно не слушает. Может, хоть тебе его осадить удастся. — Каким образом? Бьяш, он меня утопить пытался вчера… — Так это вчера и было, — солдатка хлопнула меня по плечу, и я болезненно поморщилась. — Сейчас вам самое время размолвку улаживать. Иди, подруга, не стой столбом. — Никуда я не пойду. Я дура, что ли? В логово к нему самой соваться, ага, — я попробовала заартачиться. — Арья, я не шучу. Я не буду больше его перевязывать. И он сам этого делать не собирается. Так что пробуй ты. — Я не буду с ним разговаривать. — Какие тут разговоры? Твоё дело, можешь молча его вязать. Тебя никто за язык не тянет. — Ага, супер. — Вам всё равно придётся рано или поздно говорить друг с другом. С этими словами Бьянка развернулась и быстро зашагала прочь. Она, действительно, не собиралась больше возвращаться и заниматься капитанскими синяками. Тринадцатый тоже успел меня покинуть, ушёл к приятелям гутарить у костра. Я неловко помялась на месте, выкашливая последний дым из лёгких. Бьянка была права, вот только признавать её правду я была на тот момент не готова. Я решила наплевать на её доводы и вернуться обратно в бордель, но меня остановил барон Сантьяго. Пёс забегал у меня под ногами, а после и вовсе попробовал цапнуть меня за коленку. От неожиданности и обиды я остановилась, и едва не двинула барона по пузу сапогом. — Ты сдурел? — зашипела я на пса. — Ты меня цапнуть пытался? Ты чё, страх потерял? — Вуф. — Я туда не пойду. Хоть усрись. Барон заскулил. И заскулил так пронзительно и жалобно, что у меня дрогнуло сердце. Пёс уселся задом на землю и начал, как слон в цирке, поднимать и опускать лапу. — Я к твоему дружку не пойду, — обозлилась я. — Ву-уф? — Да, я сучка. Мерзкая сучка. Я к нему не пойду. Он большой мальчик, сам справится. О нём вообще говорят, что он себя в могиле закопать сам может… То есть, он же тут главный. Значит, должен соображать. Сейчас позовёт Бьянку и… Барон посмотрел на меня таким уничтожающим взглядом, что я тут же сдалась. — Ты прав. Не позовёт, — с этими словами я воровски направилась к шатру. Последний раз оглянувшись за спину и убедившись, что на меня никто не смотрит, я тихонько зашла внутрь. — Дьявольщина! — от хлопка его голоса я испуганно подскочила. Ко входу Роше сидел спиной, сердито угнув открытую голову. В горсти он раздосадовано сжимал пропитанную кровью повязку. — Ебись оно всё конём… Чего встала? Иди сюда, не видишь, помираю?.. — он порывисто повернул голову, и я увидела его зажмуренный и залитый кровью глаз. Сперва я очень сильно испугалась за его состояние. Я, конечно, предполагала, что он ранен, но чтобы настолько сильно он оказался залитым кровью, я даже и подумать не могла. И Бьянка решила, что я смогу ему каким-то чудом помочь? Исцелить его с помощью своей юродивости? Тут такое бы не прокатило. Прежде чем я успела завопить «полундра, братцы, капитан помирает!», я заметила, как он остервенело трёт лицо рукой, будто после умывки. Я пригляделась и поняла, что Роше просто бестолково пытался ополоснуться, не заткнув в своей дурной башке без шаперона дырку, и теперь недотёписто размазывал по своей наглой физиономии свою разбавленную водой кровицу. Роше не смог меня разглядеть и тут же отвернулся, раздосадовано бурча себе что-то под нос. Я удивленно помолчала, свыкаясь с обстановкой. Посомневавшись, он пораженчески выставил руку в сторону, вытягивая мне повязку. — Делай со мной, что хочешь, — сердито огрызнулся Роше и замолчал, сгорбив плечи. Я растерянно постояла на месте, обезумев от тоски. Роше терпеливо ждал, пока я подойду и возьму у него из руки повязку. — Дьявольщина… — стоило мне сдвинуться с места, как капитан снова подал голос. — В голове словно дует холодный ветер. Свихнуться можно. Я подбито остановилась, испугавшись, что он вот-вот обернётся. Но Роше остался сидеть неподвижно, только ещё ниже склонил вперёд голову. Я подкралась к нему и осторожно протянула руку, принимая у него размотанную повязку. Наши пальцы сухо соприкоснулись, и мне в этот миг показалось, что он узнает меня по прикосновению и обернётся. К моему облегчению, этого не случилось. Не успела я заставить себя успокоиться, как Роше суетливо выпрямился, запрокидывая голову назад. Я едва не завопила, испугавшись, что сейчас-то он точно должен меня разглядеть. Но глаза у него оказались закрыты. — Дьявольщина, что за идиотизм… Да, кстати, я расплескал твою воду. «Какую ещё воду?!» — охренела я, удивлённо нагибаясь и заглядывая ему под ноги. — Спасибо за кастрюлю у ног. Я был неописуемо рад на неё наступить и ёбнуться. «Нда…». Я торопливо обогнула койку, присела, подбирая с мокрого земляного пола кастрюлю с водой. На дне ещё осталось небольшое её количество. Роше вдруг поднял руку, медленно, слепо прикладывая к виску сложенный комок ткани. От его внезапного движения я едва не выронила кастрюлю ему обратно на ногу. — Ты собираешься приступать к моей голове или будешь и дальше греметь своей кастрюлей? Я смущённо вернулась к нему за спину, прихватив с собой злосчастную кастрюлю. — Бьянка, только не говори, что и ты решила мне в спину обиду выставить, — проворчал Роше, а после, плотно сжав губы, жёстко закончил: — Тебя мне только не хватало. Я поставила кастрюлю на землю и поспешно взялась на комочек ткани, который он придерживал у виска. Роше передал мне свою затычку для головы и досадливо опустил руку. Я принялась торопливо обматывать ему голову повязкой. Он всё ещё сидел, напряжённо удерживая глаза закрытыми. Я усомнилась, что причиной тому была боль: темерец не стал бы жмуриться от боли. Я решила, что ему неловко обходиться с Бьянкой после того, как он вначале прогнал её, а после вынужден был просить побыть с ним. Роше и сам бы прекрасно замотал себе голову, без чьей-либо посторонней помощи, и умылся сам, но ему в тот момент явно не хватало общения. И совета, как я узнаю после. — Дьявольщина, если не собираешься помогать, так и ушла бы сразу. Затяни по-человечески, — рявкнул на меня Роше, когда я слишком слабо завязала ему узелок. Я послушно размотала узелок и крепко натянула, сжимая ему голову повязкой, как следует. У капитана судорожно дрогнули желваки на щеках, но он промолчал. Видимо, на этот раз я перетянула. — Бьянка, что я должен делать? — вдруг вполголоса спросил Роше. Я не ответила, достала у себя из кармана утирку и ополоснула её в кастрюле с водой. — Я знаю, что должно произойти, но ничего не могу сделать, — продолжил Роше. — Я должен пустить всё на самотёк? Дьявольщина, это бессмысленно. Я осторожно прислонила влажную тряпицу к его щеке, утирая кровь. Роше не дрогнул, продолжил говорить, словно не ощущая моих прикосновений. — Если всему этому суждено случиться, то лучше бы я этого не знал. Рука моя предательски замерла, оставляя прижатый кончик тряпки на его щеке. — Кто просил тебя вытаскивать её из воды? Я велел тебе не прыгать. Бьянка, я тебе не отец, чтобы ты со мной спорила, я, сука, твой командир. «Не бухти», — я угрюмо похлопала его тряпочкой по лицу. — Курица не птица — женщина не человек, — Роше последний раз огрызнулся и вынужден был умолкнуть, потому что я начала утирать ему лицо спереди. Наверное, он подумал, что я засуну ему в рот тряпку, если он скажет супротив меня ещё хоть слово. А у меня тем временем немели руки. Я стояла к нему так близко, приневоленная молчать и со стыдливой осторожностью утирать с его лица кровь. Мне уже с кошмарной ясностью виделось и чувствовалось, как я глажу его по голове, униженно присаживаюсь к нему на колени. Как я искательно прижимаюсь к нему, испуганно целую, отчаянно, бессильно… В какой-то момент я отступнически утратила контроль над чувствами, рука моя дрогнула. Роше ничего не сказал и даже не ворохнулся, но что-то в нём дрогнуло, и в его молчании будто бы возникла какая-то скрытая определённость. Я опустила тряпицу, роняя её ему на колено, и осторожно коснулась кончиком пальца его ресниц, стирая каплю крови. И не успела я отвести руку, как он перехватил меня за кисть, требовательно вынуждая не двигаться. Пальцы его гневно сжались, но тут же виновато ослабели. С раболепной нежностью я вдруг осознала, насколько ничтожно слабой кажется моя рука в его хватке. — Милсда-арыня! — в шатёр, обгоняемый собачьим брехом, ворвался Урлик. Роше тотчас открыл глаза, и взгляд его проницательно обратился на меня. Я поняла, что он угадал, что перед ним стою я, а не Бьянка, ещё до вмешательства Опарыша. — Ой, милсдарыня… Извиняйте. Вас кличут остальные, песен хотят… Ой. Ни я, ни Роше ничего ему не ответили. Мы вынужденно посмотрели друг другу в глаза, а потом он горячо взял меня за руку. Прежде чем я успела опомниться, он поднёс мою сжатую ладонь к своим губам и обеспокоенно поцеловал её, отчаянно задерживая нашу с ним близость. Я нерешительно отстранилась. Мне захотелось сказать, что он забыл о том, что сам он вовсе не рыцарь, а я не прекрасная принцесса, но тут же вспомнила, что обещала ему больше не произносить ни слова. — С тех пор, как тебя вытащили из реки, я уже будто лет десять прожил, — откровенно сознался темерец. — Скажи, — не отводя взгляда от темерца, я обратилась к Опарышу, в растерянности замершему на входе, — что у меня нет настроения для песен. Не сегодня. — Милсдарыня, не взыщите… Капитан, виноват! Агукают, кличут. Не ведал! — Урлик, издёргавшись от волнения, попробовал улизнуть. Мир сократился до нас двоих. Дыхание увязло в горле, я попробовала сглотнуть. Больно. Как же больно молчать, глядя ему в глаза. — Зачем ты вернулась? — не изменив спокойствию голова, спросил темерец, медленно и нехотя выпуская мою руку. — Ты ведь с самого начала хотела уйти в этот свой Верген. Все уши мне им прожужжала. — Если тебе больше не нужна помощь, — губы мои предательски задрожали, — то я пойду. Не стану больше надоедать. — Постой. Останься. Я… я устал. Я так чертовски устал. Останься. Мы помолчали: он, обессиленно сгорбившись, опершись локтями о колени, и я, стоя над ним с несчастным выражением лица. Затем я медленно опустилась перед ним на колени. Темерец протянул ко мне руку, будто показывая мне не дурковать и сесть рядом. Но я осталась на полу. — По борделям ходить ты, значит, не устал? — вполголоса спросила я, отворачиваясь. Капитан помолчал. Мне хотелось думать, что мои слова его смутили. — Искал следы твоего бегства. Не могла же ты исчезнуть, не сказав никому. — Хватит, не издевайся, — на глазах у меня затеплились слёзы. — Ты это специально сделал. Даже подождать не мог… хотя бы не с моими подругами. Он коснулся моих волос, огладил по виску. — Разве тебя это так сильно беспокоит? Я ведь настолько ненавистный тебе убийца женщин и детей. Годен только на то, чтобы перерезать глотки. Я удивленно вскинула на него мокрый взгляд. — Кто тебе сказал такую глупость? — Ты. В тот день, перед тем как исчезнуть. Снова просила убить тебя. — Не придумывай, Роше, — я начинала злиться. — Я никогда тебе такого не говорила. — Что я должен был чувствовать от твоих слов? В груди острились невысказанные чувства. У меня перехватило дыхание. Из глаз всё же полились слёзы. — Ты идиот, Роше, — я смахнула его руку. — Настоящий идиот. — Ещё и идиот. Я же говорю, что ты меня терпеть не можешь. Тогда почему сейчас сидишь здесь со мной? Чего от меня хочешь? — Я не разведчица, — давясь плачем, настаивала я. — Уж тебе ли не знать. Ты просто… чёрт. Да. Мне стоило попрощаться перед уходом. Стоило сказать. Но ты, Роше… ты поступил не лучше. Хотя кто я такая, чтобы тебе ультиматумы ставить, верно? — Хватит, — голос его звучал до жути истерзанно. — Не реви. Встань, иди ко мне. — Не трогай меня. Уже натрогался вчера. Снова помолчали. Я, отвернувшись влево. Капитан, отвернувшись вправо. — Если ты не разведчица, — осторожно подбирая слова, спросил он. — Тогда — кто? — Даша я, из Самары, — я украдкой утёрла слезы. — Упала с корабля и очутилась здесь. Не знаю, как так вышло. — Мне казалось, ты знаешь всё. — А мне казалось, ты умеешь отличать ложь от правды. Это ведь твоя работа, как-никак. — Сядь рядом, — он снова протянул ко мне руку. — Я чувствую себя странно, когда ты так сидишь. Поспешно вытерев лицо рукавом, я помотала головой. — Нет, я лучше пойду. Становится только хуже, если я рядом. Не всегда, конечно, но в твоём случае… — я попыталась сглотнуть, но горло сдавило спазмом. — Ты только посмотри на себя. Тебя не должны были ранить. Ни разочку, понимаешь? А из-за того, что я вмешалась, ты… — Мне доставалось и сильней. Всё, хватит. Очень тебя прошу. Сядь рядом. — Я должна проснуться. Мне здесь не место. Я тут лишняя. — Даша. Он будто мне нутро вынул. Распорол от живота до горла, произнеся вслух мое настоящее имя. — Я… — я с застывшими на ресницах слезами покачала головой. — Мне так жаль. Прости, я… мне не стоило к тебе лезть. Никогда не стоило. Может, если бы не ты… я бы уже давно проснулась. — Дай угадаю — снова я виноват? — Роше слабо усмехнулся, скорее по привычке, нежели от веселья. Я шмыгнула носом и поспешила встать на ноги. — Давай начнём с начала, — я вытерла цепенеющую и вспотевшую от волнения ладонь о бедро и протянула её капитану. — Просто всё переделаем. И тогда ничего страшного больше не случится. Капитан молчал, тая от меня то, что происходило у него в голове. — Меня зовут Даша. Приятно с вами познакомиться, капитан. С этого момента обещаю, что не стану докучать вам своими глупостями. Ну же, капитан. Пожмите мне руку. Давайте сделаем вид, что всех этих ошибок между нами не было… Хоть я и есть одна большая ошибка. Роше быстро поднялся на ноги, покачнувшись. Прежде чем я успела придержать его, он обхватил меня, прижал к себе. Его рука зарылась в мои волосы на затылке. Темерец уткнулся носом мне в плечо, и мне на мгновение показалось, что он сцепит зубы на моей одежде, как вчера ночью. — Меня не волнует, насколько ты безмозглая. Я просто хочу, чтобы ты принадлежала мне. Я ненавижу, когда ты пропадаешь. Я ненавижу беспокоиться о тебе. Я ненавижу тебя. Поэтому не смей уходить туда, где я не смогу тебя найти и надрать тебе задницу. Я, сука, за свои слова отвечаю. — Вер… — Замолчи, — он порывисто отстранился, его пальцы коснулись моего лица, размазывая слёзы. — Я сыт по горло твоими жалкими попытками отбрехаться от меня. Испытывай ко мне ненависть, отвращение, называй ублюдком. Или забудь меня и никогда не вспоминай. Но только, блять, не сейчас. Очень тебя прошу. Только не сейчас. — Ну и как мне теперь проснуться по втоему? — прохныкала я, храбрясь и целуя его в щёку. — Теперь я не хочу просыпаться. Всё из-за тебя. Опять ты виноват, Роше… Темерец смял меня за талию, сладострастно прижался губами к покату моего плеча, зарываясь носом под мой воротник. Меня прожгло током, в сознании ворохнулся усыплённый страх боли. Но согревающие нежные поцелуи совсем скоро сделали своё дело. В его порывистых спешащих движениях не было той неприятной отчуждённости. Я позволила себе улыбнуться. — Ты ранен, тебе нельзя… — Замолчи. — Постой… я только хочу, — я обхватила его руками за шею. — Хочешь чего? — он пытался оторвать себя от моего тела. — Да подожди ты… — Только не говори… что мне сперва надо вставать на голову с букетом цветов в зубах, — огрызнулся темерец, крадясь руками по моему телу под рубашкой выше и выше на каждый дюйм. — Ты хочешь прямо здесь?.. Что если кто-то зайдет? Роше выпрямился, хватая края моей рубахи и мягко оттесняя её вверх с моего тела. Я ассистирующе приподняла руки, с волнующим трепетом осязая на своём оголённом теле прикосновение лёгкой прохлады. А потом темерец поцеловал меня, алчно, взволнованно, заводя одну ладонь мне за голову и слегка массируя волосы. Убивающая вспышка удовольствия, обессиленное падение назад, на койку, а после беспомощная, но жадная до боли в рёбрах нежность. Это больше походило на озноб, а после — на кипящий жар. Он глотал меня слишком чувственно, слишком влюблённо. Я не могла больше казаться сильной. Сила объятий сводила с ума, возбуждая во мне ответное волнение, которому я уже не могла противиться. Сквозь плывущий жар я смогла уловить лишь отблеск его глаз, порывистое движение. Темерец стянул через голову рубашку. Я ощущала, как разорванно глотаю воздух разомкнутыми губами. В какой-то момент мне вдруг жутко захотелось обнять его. Возможно, своей неосторожной повадкой я выдала испуг, потому что темерец тут же накрыл мою опущенную ладонь своей, позволяя мне сжимать его руку в надломленной хватке. Не в силах выдерживать острого возбуждения, разливающегося по венам и разъедающего тело огнём изнутри, я просительно подалась ему навстречу. Он свёл касания вниз, гранича с последней межой, разделяющей нашу беззаветную близость. — Верн… Он обхватил моё выгнувшееся тело, любовно гладя мои напряжённые рёбра. — Что на этот раз? — У тебя кровь. Хватит, — я с ворохнувшемся в груди страхом дотронулась до его лица, по которому уже струилась кровь. — Ты решил умереть во мне?.. Большего сказать я не успела — его губы жадно накрыли мои, язык проник глубже, жестче. Я застонала, сковывая поцелуй. Затем повернула голову, уводя темерца к себе на шею и ниже, обхватила его ревностней, но всё ещё трепещущим в надрывающемся сердце страхом. Я слизала губой с его виска кровь. Её металлический вкус спутался со вкусом его поцелуя. Темерец рванулся вверх, отстраняясь от моей груди, словно я одёрнула его за поводок. Возвратившись к моему лицу прижался губами к краю моего виска, смачивая свои губы моими слезами. Как поэтично. Ты упиваешься моими слезами, пока я пью твою кровь. А впрочем — как обычно. В опьянении я смогла забыться. Забыть абсолютно обо всём, принимая лишь минуты одурманивания и обоюдной слабости. Порывисто дыша, я предавалась его хватке, и наши тела, сплетённые воедино, охватывало такое упоение, что я ощущала, как падаю в бездну. — Стой, я… я сейчас скачусь с кровати. Я попробовала привстать на локтях, но у меня закружилась голова. От нас уже пышело жаром, тела были сплошь мокрыми. Я перебралась на живот, заводя под подушку руки и ощущая утешительный холод от не согретой лежанки. Темерцу смена позиции, видимо, тоже пришлась по вкусу — он не преминул обхватить меня за задницу. — Чёрт… — сдавленно выдала я, утыкаясь носом в подушку. Темерец ласково свёл ладонь мне под живот, показывая, как нужно прогнуться, и следом проводя протяжным поцелуем вниз по моей напряжённой спине. — Чёрт, меня… меня наверняка слышно, — сквозь слёзы прошептала я. И вновь наплыв горячности, пронизывающего жара и судорожной боли в мышцах. От переизбытка чувств я даже попробовала уползти, но было уже поздно — замирание сердца, как умирание после попадания вспыхнувшего выстрела. Я вскрикнула, на мгновение теряя рассудок, а после ударилась лицом в подушку, пытаясь сдержать нахлынувшие слёзы. Роше прижался мокрым лбом мне между лопаток, как и я, не в состоянии восполнить силы. Он первым скатился в сторону, ложась на спину. Я, привстав на дрожащей руке, прислонилась к нему сбоку. Темерец запустил пальцы мне в мокрые волосы на затылке, подбадривающе помассировал. А дальше нам оставалось лишь вместе остывать, всё ещё прижимаясь друг к другу и оглаживая наши мокрые вздымающиеся тела, ощущать покалывание стылой температуры воздуха, кажущейся чересчур низкой. — Сейчас сдохну, — измотанно выдохнул Роше. — Из-за тебя, ведьма, башка разболелась. Я не ответила, уткнувшись носом ему в руку. Я боялась взглянуть на его лицо, залитое кровью. — Мне… Мне нужно тебе кое-что сказать, — помолчав, выдала я. — В общем, теперь Нильфгаард знает, как мы с тобой ебёмся. Ну ещё там по мелочи… В свое оправдание скажу — у меня были сломаны рёбра. И ещё та магичка, она… Роше положил мне руку на волосы, вынуждая умолкнуть.***
Наступал тот сумеречный час, когда стирались очертания, а по небу начинала плавать тёмная муть. Но вместо стылого холода я ощущала лишь нарастающий жар. У меня больше не оставалось сомнений, что фисштех привил мне зависимость. Над водой курился тёплый туман, и я на какое-то время застыла на краю прибрежного откоса, спокойно наблюдая окрестность перед собой. — М-милсдарыня? Я дремотно обернулась, удерживая ладонь у себя на животе. Увидела чуть выше по склону Опарыша. Солдатик со свойственной ему недотёпистостью стал спускаться ко мне. — Нельзя вам, милсдарыня, тут стоять-то. Ежели хто напасть вздумает? — Посиди со мной, Урлик. — Ась?.. — Посиди со мной тут немножко. Пожалуйста. Солдатик ошеломленно уставился на меня, как на господне чудо. — В-вы, м-милсдарыня? Ась?.. Я села на траву и приглашающим жестом показала солдатику последовать моему примеру. Урлик моментально сел, едва не отбив себе задницу об землю. — Что с вами, госпожа? Али случилась че?.. Я покачала головой. Всего лишь легкое недомогание. Незачем лишний раз тревожить солдатика. — Давно ты в отряде? — Я… эм-м. Ну-у… — Прости, мы с тобой уже так давно знакомы, а я так мало о тебе знаю. А ведь ты столько раз мне помогал. Если не хочешь, не рассказывай. Только давай всё же посидим вдвоем. Тут так тихо. Пока не стемнело. Ладно? Кажется у солдатика сбились настройки. Он какое-то время посидел, свесив челюсть и глядя на воду, а затем вдруг сомкнул рот, сглотнул. Потешно двигая бровями, отозвался, тщательно подбирая слова: — Да хоть до заговенья, г-госпожа. А я дак это… второй год как с отрядом-то. — А почему тебя Опарышем зовут? — я обхватила колени руками, склонила голову, с теплотой разглядывая солдатика сбоку. — Ты ведь ничуть не похож. — Признателен, г-госпожа, — солдатик смущенно посмотрел на свои коленки. — От вас дюже приятно слыхивать. Я вдруг уловила перемену в его настроении. Будто бы вспомнив что-то горестное, Урлик покривил рот, помолчал, сведя брови и напряженно всматриваясь в траву. — Опарышем кличут эдак вот, — солдатик вдруг стал быстро закатывать рукав. — Меня када капитан-то нашёл, я дык это… В трупах хоронился. Вот опарыши руку мне и обглодали. Я опустила взгляд на его худое предплечье и едва сдержалась, чтобы горестно не заскулить. Рука солдатика была раскрашена желтеющими шрамами. Будто кто-то плеснул на него кислотой. Урлик вдруг опомнился, поспешно опустил рукав. — Что ж я это?! Простите, милсдарыня! Эдак я не подумал головою-то… Напугал? Ой, милсдарыня, клянусь, не подумал! — Ничего, Урлик. Не волнуйся. Я… мне жаль, что так произошло. Постой. Разве это не ужасно, что тебя дразнят Опарышем? — Дразнят? Хто эт меня дразнить-то будет? — Тебе разве не обидно? — Ни чуть, милсдарыня. Это ж ведь память, який я везунчик. Меня ж не только вытащили, а вон и в отряд приняли. Дивлюся до сей поры, милсдарыня. Аж на душе отрадно всякий раз. Я подсела к солдатику поближе и положила ему голову на плечо. Урлик напряженно застыл, но я тихонечко усмехнулась: — Спасибо, что рассказал, Урлик. За всё спасибо. Вам всем. Ты — замечательный, и вы все. Я обязательно вас всех спасу. Теперь так точно всех-всех. Давай прям ещё немножко так посидим. Чуешь, как здорово тут речной прохладой веет? Урлик выдохнул, расслабился. — Да, милсдарыня, — по его тихому голосу я поняла, что он улыбается. — Чую. — Знаешь. У меня есть для тебя секрет. Только поклянись, что никому не скажешь. — Шоб меня гусь клюнул, милсдарыня, — разнервничавшись, пообещал солдатик. — Меня зовут Даша, — я устало прислонила палец к губам. — Тольско тс-с.***
Первое, что я увидела, вырвавшись из паралитического кошмара, было изнуренное лицо склонившейся надо мной Бьянки. На глазах её блестели слёзы. — Что?.. — я пыталась глотнуть воздуха, сердце мое готово было разорваться на части из-за перенапряжения. — Я снова?.. Умирала? — Арья, — солдатка быстро согнулась, обхватила меня за шею, прижала крепко-крепко к себе. — Ты меня так напугала. В этот раз ты не просыпалась так долго. Я уж было подумала… проклятье! Будь оно всё трижды проклято. Я полежала в неподвижности ещё какое-то время, ожидая, пока моё дыхание придёт в норму, а голова перестанет кружиться. Попыталась понять, испортилось ли моё зрение за время отключки, но ничего не вышло. Вокруг было слишком темно. Была ночь. — Что произошло?.. Кажется, я не помню, как вырубилась. Бьянка немного отстранилась, строго посмотрела на меня вблизи. — Ты хотела со мной поговорить, мы отошли подальше от лагеря и… ты просто упала на колени, Арья. Упала замертво. Я пыталась привести тебя в чувства, но ты… Больше никогда так не далей, чёрт тебя побери! Я крепко испугалась. — Прости, — устыдилась я, растроганная демонстрацией эмоций Бьянки. — Я не могу это контролировать… всё хорошо. Дай-ка я сяду. Бьянка помогла мне сесть, сама села рядом на колени, уминая траву. Затем воительница оглянулась по сторонам, дёрнула плечом, то ли от холода, то ли от раздражения. — Далековато пришлось бы тебя волочь. Давай вернёмся. Хватит с меня. — Постой… я должна тебе кое-что сказать. Это очень важно. — Ну что там, говори. — Вы должны быть готовы к отплытию. Бросайте свой кемпинг. — О чём ты? — Поговори с Роше. Убеди его начинать отступление. Это моё последнее предсказание для вас. Вы должны уплыть. Без меня. Бьянка хмуро свела брови, досадливо прикусила нижнюю губу, но молчать в ответ она не собиралась, почти что сразу же спросила: — Это всё… Это всё как-то неясно. Геральт знает? — она упорно смотрела на меня, и под глазами у неё темнелись следы от бессонья. — Да. Но что он может сделать? — я утомлённо помолчала, собираясь с силами. — Его никто не будет трогать, особенно после того, как он снимет с короля заклятие. А вот вы тут все в ловушке. Всё это время в ловушке были. Я вообще удивлена, что вы ещё живы. Бьянка долго послушливо молчала, не сводя с меня своего пылающего взгляда. А затем голос её прозвучал достаточно глухо, чтобы я поняла, что она восприняла мои слова всерьёз. — А что станешь делать ты? Останешься тут? — Да. — Решила устроить самоубийство? — Не знаю. — Роше ещё не оправился от смерти государя. Хочешь сказать, теперь и тебя ему терять придётся? Нет, Арья. Не смей всё сваливать на меня. Я не справлюсь с этим. Я была готова к нашему разговору, поэтому с решимостью взяла солдатку за руку. — У тебя будет Геральт. Пожалуйста, Бьянка. Через какое-то время я пропаду. Наверное сразу после того, как Геральт снимет с Хенсельта заклятье. Убеди Роше отступать без меня. Я вернусь к вам. Обещаю. Обязательно вернусь, только уплывайте. — Ты врёшь мне, глупая. Знаю, что врёшь. Но почему? Я подалась к солдатке, и мы горестно обнялись. Обе дрожали. Может быть от холода. — Я лучше рискну своей жопой, чем увижу, что с вами случится что-то плохое. — Надеюсь, наши уроки самообороны для тебя были не забавы ради, сестрёнка, — Бьянка опечаленно шмыгнула носом.