Wash me away
Clean your body of me
Erase all the memories
They will only bring us pain
Ты всегда казался мне особенным, знаешь. Внешне ничем не примечательный парень с заразительным смехом и светло-голубыми глазами, скромный и в то же время до неприличия эмоциональный, ты хранил внутри целую вселенную, огромный мир. Этот мир я не уставал познавать: в нём я жил, в нём я тонул, сидя с тобой по вечерам на побережье, закапываясь босыми ногами в ещё теплый после дневного зноя песок и слушая твои воодушевленные рассказы о политике, о далёких странах и планетах, о научных открытиях и теориях. Я, никогда не выходивший за рамки школьной программы, мог только удивляться, откуда ты знал так много. Вдоволь насладившись свежим воздухом и шумом разбивающихся о побережье волн, мы отправлялись домой. Ты говорил о своих новых рисунках, которые мне предстояло рассмотреть, о новых песнях и стихотворениях, а я всё слушал и улыбался, влюбленно держа тебя за руку и перебирая твои тонкие элегантные пальцы.
Да, ты всегда был чертовски талантлив, успевал развиваться во всех направлениях. Но ты не ценил, сам себя не ценил и считал, что всех этих достижений мало: словно сумасшедший ученый хотел увидеть мир «с другой стороны», открыть новые уголки своего подсознания, расширить его. И ты открыл, и ты расширил. Ты всего бы смог добиться с таким упорством, стоило лишь захотеть. Но это желание стало, увы, последним. Дальше — расплата. Существование, а не нормальная человеческая жизнь. Хотя ты бы навряд ли смог стать «нормальным».
А я так любил тебя. Невинным. Замороченным на знаниях и будущих возможностях. Возможностях, которыми не смог воспользоваться. Возможностях, на которые теперь тебе наплевать.
Все стало совсем по-другому.
Пропало то чувство отдачи, преданности друг другу, потому что уже не мне ты принадлежишь. Даже не самому себе. Обнимая тебя, целуя выпирающий кадык на мертвенно-бледной шее, я уже не чувствую себя на седьмом небе, не ощущаю крыльев, от счастья вырастающих за спиной. Потому что наша квартира, в которую я все равно возвращаюсь каждый чертов день, потому что ты сам — мой личный ад, и в этом аду я добровольно сгораю дотла.
Возвращаясь с работы, вопросительно произношу твоё имя. «Мэтти?»
Не мой Мэтти. Ты не откликаешься, а я знаю, что ни при каких обстоятельствах ты бы не вышел из дома. Это значит, что… снова.
Снова нахожу тебя на ледяном кафельном полу в ванной. Тусклые, потерявшие блеск и мягкость волосы, раскрытые потрескавшиеся губы, запрокинутая назад голова и закатившиеся глаза. Расслабленные ноги и до сих пор сжатые в кулаки руки. Посиневший изгиб левого локтя, затянутый жгутом. А ещё худоба, ужасная худоба, граничащая с анорексией, потому что в последнее время я даже не могу заставить тебя есть. Ты словно стал призраком, слишком живым для мертвого и слишком мертвым для живого: всё передвигаешься по квартире, изредка умоляя оставить тебя одного, будто чего-то ждешь. И ты ждешь. И ты дожидаешься. А я не могу уследить, потому что ухожу ранним утром и пашу на работе, дабы обеспечить нас обоих. В очередной раз не уследил и сегодня. Склоняюсь над тобой, проверяю пульс. Он настолько слаб, что не сразу ощущается, но всё-таки есть, и этот факт заставляет меня успокоиться. Бережно вытаскиваю шприц, заворачиваю его в туалетную бумагу и выбрасываю в мусорную корзину. Вытираю окровавленную руку. Поднимаю хрупкую фигуру и доношу до кровати, а сам располагаюсь рядом. Иногда хочется оставить тебя в таком состоянии одного и забыть как страшный сон. Но я не могу.
Потому что до сих пор люблю тебя.
Пройдет несколько часов, и ты проснёшься, обнимешь меня, уткнёшься в плечо, тяжело дыша и глядя на меня огромными пустыми глазами. Нет уже в них той голубизны. Глубины нет. А потом заплачешь, тихо-тихо, лишь посапывая иногда и роняя солёные слезы на мою рубашку.
— Лучше бы я не знал собственной сущности, лучше бы не знал.
— Это не твоя сущность. Ты замечательный, слышишь? — шепчу на самое ухо.
— Я скоро умру.
— Хочешь, переедем? Хочешь, я найду нового врача? Пойми, если один не смог помочь, это не значит, что не смогут и другие.
— Это был, блять, лучший нарколог в городе! — резко отстраняешься и переворачиваешься на другой бок. Долгая тишина, а затем невнятный шепот.
— Уже ничего нельзя сделать… ничего. — всхлипы. —
А всё, что я оставлю после себя — это сожаление, Дом. Я… я не нужен тебе таким.
Я хочу сказать, как люблю тебя, как ценю, что никогда не оставлю. Что никогда не поздно исправить ошибки, что ты ещё будешь жить. Как нормальный человек. Но я знаю — это не так. Поэтому плачешь уже не ты.
*
Ночью ты будто снова стал собой. Рассказывал что-то о звездах, держа меня за руку и внимательно разглядывая подсвеченный уличными фонарями потолок, словно именно там и располагались все эти плеяды. Вспоминал о нашей, можно сказать, прошлой жизни. Просил меня описать, каким ты был раньше, хотя сам прекрасно знаешь. С упоением слушал мой рассказ о самых теплых моментах вместе, воспоминаниях, тщательно хранящихся в моём сердце. Прижимался все крепче, заставляя мой голос подрагивать и хрипнуть. В темноте я даже различал твою улыбку. Искреннюю и нежную, впервые за долгое время. Я целовал тебя: не менее искренне и нежно. Думал, всё изменится.
Но на следующий день ты ушел. Первым побуждением было погнаться за тобой, можно даже тем же способом: разбиться на тысячу призраков и найти где-то там, наверху. Но ты был уже слишком далеко. Только обнаружив, насколько больше обычного ты вколол, я всё понял. Ночью ты, черт возьми, прощался со мной, а я, счастливый безумец, воспринял это совсем иначе.
Я не стал тебя хоронить, не стал плакать над разбухшим похолодевшим телом. Не стал «догонять». Просто вызвал полицию и уехал подальше от этого места, в надежде забыть и начать новую жизнь.
Как ты и предсказывал, совсем скоро осталось одно лишь сожаление. И пустота. Я, наверное, больше никогда не смогу полюбить.
Ты до сих пор гнездишься в моих воспоминаниях, знаешь. Я помню твоё мерное дыхание под ухом после очередной бессонной ночи, помню какого это — прикасаться к тебе, делать тебе приятно или больно, помню твой безумный смех, за который я бы сейчас всё отдал. Мальчик с морем таланта и светло-голубыми глазами, заключающими в себе всю красоту этой планеты, что обнимался со мной на закате, тихо наигрывая на гитаре свою новую песню. Мой гений, мой талант. Мой Мэттью.
И вещества, отнявшие тебя задолго до твоей смерти.
