Соло сердца между вздохами будней

август 2016 год Четвертый вечер, перед сном Ю Сын Хо делает три вещи: отключает телефон, закрывает глаза и желает больше не просыпаться. Он лежит в темноте и бесцветные минуты перекатываются в нем словно горсть шариков в пустой, деревянной коробке. У изголовья урчит Гарри: настойчиво, упорно, неизменно. СынХо цепляется за этот звук, ставит его в центр собственного существования и пытается просто «не быть». Он уже почти перестал чувствовать, в надежде облегчить боль, но этого недостаточно. Он бумажный человек, лицо с плаката, полустертое и ненужное, обрывок фанатской встречи, отзвук отгремевших аплодисментов. Он просто штрих. Его осталось так мало, что душа держится в теле по одной ей неведомой и наверняка безумной причине. Сославшись на усталость после череды рекламных мероприятий, СынХо отвоевал себе десять дней отдыха и уехал домой (хотя менеджер Пак наверняка проследил его маршрут и возможность пересечения с Чан Уком). Ю было все равно. Спрятаться от всех, перестать наконец улыбаться и убаюкать боль, шипами врезавшуюся в легкие при каждом вдохе стало его главной целью. Впервые за карьеру он так тяготился толпой. Любой встречный, казалось, отрывал себе мельчайшую частицу «самости» превращая его, Ю СынХо, в полую, улыбающуюся куклу. Благодарность фанатов широкой волной возвращаясь на сцену залов для фан-митингов, выливалась в бездну внутренней пустоты, и он не чувствовал ни поддержки, ни душевного подъёма. Безупречно делая свою работу, ежеминутно страдал и боялся: неожиданных взглядов, слишком резкой критики, двусмысленных намеков, звонков и, главное, внезапного появления Чанни. Комната в доме родителей стала для него прибежищем. Не задавая лишних вопросов, мама кормила сына вкусным такчуком и только нежно гладила по макушке. Большую часть времени СынХо проводил на веранде, за домом, подальше от любопытных глаз, окруженный кошками, как талисманами Манеки Неко. Они почувствовали его смятение с порога, мягкими лапами измерили закоулки дома и собрались у ног. Наклонившись, СынХо потрепал по холке Гарри, провел ладонью по блестящей шерстке Чунджи, взял на руки поочерёдно Мёнволи и Самволи, борющиеся за внимание хозяина. Они сразу приняли его таким, каким он вернулся — ранимым, растерянным и одиноким. Чунджи волновалась больше всех. Залезая на колени СынХо, она обнюхивала его пальцы и грудь, терлась мордой о распахнутую рубашку, и время от времени вопросительно мяукала. Парень только поглаживал кошку за ухом, прекрасно понимая беспокойство: запах Ука с каждым днем становился слабее, а он, с по необъяснимой кошачьей прихоти, давно стал для Чунджи любимым. Нетерпеливая по природе, она требовала объяснений, и когда в уголках глаз СынХо появлялись слезы, ее сгонял с королевского места тигровый рыцарь — Гарри. Малыш словно понимал всю боль, которую Ю таскал в себе пыльным гранитным камнем и считал, что главное средство от любовной тоски — длительное урчание. Монотонный звук и легкая вибрация обволакивали СынХо дружескими объятьями и, в зависимости от сил, брошенных на контроль собственных эмоций, он либо тихо плакал, беззвучно и непрерывно, готовый в любой момент смахнуть слезы не напугав мать, либо думал, правильно ли он поступил, приняв решение, скоропалительное и, как ему казалось, неизбежное, за обоих — его и ЧанУка. Гарри смотрел на него своими умными глазами и, довольно щурясь, намекал на два обстоятельства: что возможно, он, Ю СынХо, полный дурак, и что все рано или поздно образуется. Сиамские красавицы вносили свою лепту в успокоение парня, неизменными играми с ярким желтым мячом, умилительными растягиванием на деревянной веранде, ежевечерне нежась под лучами закатного солнца и тем, что не требовали, наравне с Чунджи и Гарри, чтобы СынХо притворялся. С последней встречи прошло три недели. Сын Хо так и говорит про себя — «с последней». Дальше — ничего. В калейдоскопе киноиндустрии так легко затеряться, так просто не видеться годами, довольствоваться обрывками шоу и новыми работами коллег по съемкам. Три недели СынХо не читает ленту новостей, не смотрит телевизор и не хочет знать, чем живет этот мир, будь он проклят. О собственной популярности узнает от менеджера: цифры сборов, сумма на счете, перспективы и предложения. Глотает информацию, словно прибрежную гальку, молчит и сдержанно улыбается. Ни слова больше. Ни слова о Чан Уке. Сейчас у него есть дом, кошки и тишина. Этот нехитрый «набор выживания» заставляет Ю просыпаться, вставать в постели и рассказывать матери, как прошла ночь. Он сидит на кухне, сочиняет красочные сны и смотрит в зеркало, что прячется у шкафа, отражая комнату с тщательным равнодушием. Так и рассудок, защищаясь, добросовестно закрыл все шлюзы: воспоминания ускользают, чувства, мысли, ощущения предстают бледными копиями реальности. Рассудок оставляет СынХо только факты: несмотря ни на что мир продолжает существовать. 13 августа 2016 года Серые, массивные ступени, строгий дуэт камня и кирпича, вереница фотографии и поздравление, масштабной надписью, высится перед входом. Из окна машины все здание представляется огромным каменным зверем, в распростёртую пасть которого льется река восторженных душ, заточенных в разодетые тела. Университет Чунан — сосредоточение красоты, творчества и свободы, мечта любого, кто вверяет свою жизнь искусству и верит в принцип «Live in Truth, Live for Justice». Фан встреча, в честь дня рождения назначена на пять вечера, но Ю приехал немного раньше, осмотреться и настроиться. Менеджер предлагал перенести дату, но СынХо настоял. Не к чему оттягивать момент, если возвращение неизбежно, а прах личной жизни, только пыль под ногами общественного мнения. Он даже смог улыбнуться, вполне обаятельно и естественно, если не принимать во внимание заиндевевшую тьму зрачков, впрочем, со сцены все равно не будет заметно. Гримерка университетского театра небольшая, но уютная. Тонкий запах привезенного грима смешивается с более грубым, что используется здесь и сочетание ароматов рождает у актера странное, болезненное воспоминание. 2009 год, провокационные съёмки для ELLE и он, густо покрытый гримом, плавится под софитами и вожделевшим взглядом фотографа. «Больше чувства, мальчик, больше желания» слышится ему в голосе за объективом и власть, даруемая природной привлекательностью, кружит голову. Позднее он глядит на снимки и не узнает себя, только помнит шепот фотографа «ангельски прекрасен, дьявол…» И руки его тоже помнит. СынХо отдается во власть стаффа, садится куда скажут, читает заготовленные вопросы, щурится от мелькания кисточки перед безупречным лицом. Перед выходом на сцену задерживает дыхание и сжимает кулаки. Все проходит на удивление гладко: рубашка идеальна, ответы остроумны и даже позы порой кокетливы и сексуальны. Менеджер Пак доволен, машет из-за кулис, по окончании шоу протягивает воды и дружески похлопывает по плечу. — Ты большой молодец, СынХо, зал в восторге! Автограф-сессия займет не меньше часа, принести тебе что-нибудь? — Ничего не нужно, не беспокойтесь пожалуйста, — Ю влажной ладонью отодвигает воротник и жадно пьет. Усталость возвращает чувства, отвоёвывает морозный холод пустоты последних дней, греет угольком благодарности всем тем, кто пришел сегодня, кто искренне любит и верит в его талант. Гримерка завалена цветами и подарками, мягкие игрушки соседствуют с альбомами фотографий, коробки, украшенные лентами всех размеров и цветов высятся несколькими неустойчивыми башнями. — Куда мы денем столько добра? — сокрушается менеджер, но СынХо только разводит руками и искренне улыбается. Он рассматривает дары благодарных фанатов: альбом по «Чосонскому магу» сделан с большой любовью и наверняка понравится маме; ватага веселых уточек — отличное пополнение в коллекцию сестры; даже для кошек нашлась целая корзинка разноцветных пушистых шариков. Небольшая коробка, обтянутая темно-синим бархатом кажется неприметной, но бирка поблескивает знакомой вязью — Lotte Hotel L7 Myeongdong. Потянувшись за коробкой СынХо замирает. Память услужливо вытягивает из глубины сознания калейдоскоп воспоминаний — приглушенный свет, совершенные линии декора, диктат желтого и мягкий ворс белоснежных полотенец… Сердце бешено колотится. СынХо поднимает глаза на менеджера и просит чаю, «непременно зеленого если можно»… Провожает господина Пака за дверь и дрожащими руками вытягивает коробку. Благодарственная башня, лишившись элемента, угрожающе заваливается на бок и рассыпается, но СынХо даже не замечает этого. Он стягивает тонкую золотистую ленту, отрывает коробку и медленно опускается на стул. На дне аккуратной стопкой лежат фотографии: запрокинутое лицо, обнаженный торс, запястья скованные властной ладонью, влажная спина закрывает хрупкие плечи. Парень дрожит. Поверх снимков, в прозрачном боксе гигантской каплей лежит совершенство из бледно — голубого стекла, неизменная спутница чувственных телесных утех. Рядом с ней визитная карточка отеля, на которой ровным, уверенным почерком выведено несколько слов. «С днем рождения, мой дорогой мальчик»