Соло сердца между вздохами будней

август 2016 год Господин Сик, гендиректор «Gloris Entertinment» брызжет слюной от злости и сотрясает воздух ворохом бумаг. — Джи Чан Ук! — кричит он, краснея, — это возмутительно, Джи Чан Ук! Если бы не нынешнее положение, я бы выгнал тебя взашей и никогда, слышишь, никогда бы не имел с тобой никаких дел. Рисковать репутацией агентства ради самодовольного идиота, который возомнил, что ему все дозволено?! Неслыханная наглость! Бан ЧиГу взъерошенной аурой поглощая лавину раздражения, стоит в почтительной позе, чуть впереди виновника, с тайной, почти бессознательной готовностью закрыть тело друга своим, если директору взбредет в голову применить «тяжелую артиллерию» в виде Манэки — неко, уютно расположившихся на столе. Он то и дело вскидывает руки и щурится от слишком резких звуков. — Он сознает, — лепечет ЧиГу, — осознает и никогда так больше не огорчит Вас, гендиректор. Чан Ук не осознает. Да и вообще не думает о том, что подвел агентство и выставил себя не в лучшем свете. Он сидит на низком, пузатом диване расслабленно и отрешенно и только монетка в один вон мечется между длинными пальцами. Металл лихорадочно трется о фаланги, не давая парню окончательно выпасть в прострацию. Глубокий, гулкий колодец на месте, где еще неделю назад билось влюбленное сердце, наполнен перезревшей взбухающей яростью. Злые языки ее лижут Ука изнутри, жгут и обугливают, тянутся к самому горлу невысказанными ругательствами, разбиваясь у края воспоминанием о падающей на колени, подкошенной отчаянием фигуре, руках, закрывающих лицо, и голосе, звенящем тысячей колоколов — «Чанни! Чанни!» «Драка между бывшими партнерами по съемкам. Что это: давняя актерская зависть или любовный треугольник?» Броский заголовок пересекает первую полосу глянца «Интриган» и господин Сик, бросив на журнал свирепый взгляд, выдыхает, наливая стакан ледяной воды из графина. Обе стороны, замяв публичный скандал, обменялись официальными бумагами: осуждающей и извиняющейся, но чужие глаза и уши уже наводнили Сеул слухами. От сумм, которые понадобились, чтобы заткнуть пару чересчур резвых СМИ у ЧиГу волосы на затылке шевелились. Он почти не спал, забывал поесть и жонглируя телефонами, сводя потери (финансовые и моральные) к допустимому минимуму держал под прицелом Чан Ука, угнездившегося в углу его гостиной. Молчаливого и пугающего. Лишь однажды тот озабоченно пробормотал «Мама расстроится», но, между тем и на ее звонки упорно не отвечал. Естественно, выпытать у него подробности драки, мотив проникновения на фанмитинг и причину нескончаемой безмолвной ярости не представлялось возможным, и менеджер Бан, с неловким участием заглядывал Уку в глаза и пытался, пытался понять… Когда волна любопытства была погашена, и ЧиГу позволил себе робко выдохнуть, пришло оно — Официальное предписание гражданского суда, запрещающее актеру агентства «Gloris Entertinment» Джи Чан Уку вступать в контакты с актером агентства «San Entertinment» Ю Сын Хо на время сроком 6 месяцев, если не будет дальнейших разногласий. Бумагу доставили прямо на стол гендиректора, и теперь менеджер Бан отбивался грудью от словесных атак и молился, чтобы Чанни не выкинул очередной фортель. Господин Сик, хлопнув стаканом о полировку красного дерева, в три широких шага приблизился к актеру, сел рядом и, заглядывая тому в глаза, спросил с лилейностью инквизитора: — Ты можешь, наконец, объяснить, что произошло? — Я должен был увидеть его, — спокойным, практически механическим голосом произносит Чан Ук и ЧиГу на секунду закрывает глаза. Он, черт возьми, не готов к «каминг-ауту» своего подопечного, не сейчас, и уж совсем не в таких обстоятельствах. — Я влюблен…в этот проект и мне хотелось бы поближе познакомиться с актерами, — продолжает Чанни и менеджер, на радостях победы «здравого смысла» в этой критичной ситуации старательно кивает и, присаживаясь на самый краешек дивана, трещит: — Да, гендиректор, он всё время говорит об этой работе, с такой страстью, с таким одушевлением! Не знаю будет ли удобно выразить свое восхищение господину Паку за его блестящий сценарий и режиссёрские находки. Может быть и для ЧанУка найдется что-то подобное, мы бы с радостью рассмотрели все предложения. Господин Сик смотрит на Ука, не отрываясь, наблюдая как у того во взгляде, во всем выражении лица, позе и жестах, происходит глобальная трансформация. Оцепенение, граничащее с наглостью уходит внутрь, уступая место искусственной доброжелательности и кротости. Чан Ук опускает глаза, ждет следующего вопроса всем телом, но гендиректор хорошо знает этот дружеский тандем, что бы предположить: правды он не услышит. Он отступает. Намеренно и покровительственно. Похлопывая Ука по плечу, встает, медленно, наслаждаясь моментом власти кукольника, перебирает несколько папок присланных на адрес агентства сценариев и, вытащив, увесистый том, передает его ЧиГу. — Я думаю, этот проект будет хорошей встряской. И перед армией, и вообще… — он многозначительно смотрит на Чан Ука и отходит к окну, всем видом показывая, что разговор окончен. Менеджер Бан практически силком вытаскивает Чанни за дверь, вспотевшими руками сжимая папку. Ук бросает взгляд на сценарий лишь мельком: — Я в этом сниматься не буду. Я этот треш читал еще полгода назад. Не сюжета внятного, не раскрытия персонажей… Бан ЧиГу набирает в легкие побольше воздуха и припечатав друга к стене на мгновение превращается из плюшевого медвежонка в разъярённого гризли. — Будешь! Ты будешь сниматься в любом проекте, который нам дадут или я отказываюсь прикрывать твою чёртову задницу. Ты понял меня?! Понял?! Эмоциональная вспышка гаснет стремительно, словно костер, рассыпаясь с тихим шипением под натиском водного потока. ЧиГу обмякает, становится ниже и слабее, как безвольная кукла, повисшая на прозрачных нитях, забытый реквизит у пыльных театральных кулис. Он опускает глаза, полные любви и участия, но между тем такой вселенской усталости, что слабость, прокатываясь по телу, пугает собственной необъятностью. Парень вжимает в грудь подопечного слегка смятые листы, отпускает руку и апатично удаляется от кабинета директора по неуместно-позитивному коридору: мимо афиш и фотографий, в объятьях теплого солнечного цвета стен, украшенных изящной лепниной у самого потолка. Чан Ук остается один, растерянный, ошарашенный реакцией друга. Брошенный перед реальностью, перед миром, что продолжает существовать, несмотря на разрывающую сердце тоску, волчью, сердечную боль, сполохи ярости и провалы черной меланхолии. Держит в руках белые листы, будто флаг поражения, в битве за право чувствовать, за право быть счастливым, за право просто знать «что происходит». Чан Ук внезапно понимает, с отчетливой ясностью, что его отношения с Ю Сын Хо закончились, что поиски смысла делают его, сильного и уверенного в себе мужчину, жалким и чувствительным, несмышленым ребенком, рыдающим об утрате любимой игрушки. Что единственная, несравнимая потеря, происходящая с ним — это потеря собственного «Я», жизни, которая оказалась незначительной в руках другого, обманчиво любящего сердца. Что в чем бы не была причина разрыва, теперь, он, Джи Чан Ук просто не хочет ее больше знать. Финал. Это всего лишь финал. На несколько блаженных секунд Чан Уку становится легче. Он даже позволяет себе улыбнуться: устало и обреченно. «Он переживет. Он сможет». Вытаскивая сигарету, Ук отлипает от стены и быстро шагает к выходу. Теплый ветер обнимает его, по-дружески растрепав волосы, и отойдя от плавных, словно пара влюбленных лебедей, раздвижных дверей парадной, парень с удовольствием закуривает. Он ищет глазами машину ЧиГу, и, не найдя ее, тянет телефон из кармана брюк. — Донсен, — виновато сопит в трубку, продираясь сквозь обиженное молчание менеджера, — дружище, прости. Я доставил тебе столько неприятностей, что мне ни за что не вымолить у прощения, но может быть порция рамена приблизит твою благосклонность? — улыбка чеширского кота проступает на красивом лице, слизывая грусть, словно густую сметану, — я возьму такси, ЧиГу и подъеду куда ты скажешь. Но осторожный менеджер Бан уже выруливает из-за угла и распахивает дверь машины перед другом: — Не хватало еще выпутывать тебя из очередной переделки, — примирительно ворчит он и проводит по волосам широкой ладонью, — я стану совсем седым с тобой, хен, седым и больным, вот увидишь! Снег уже ложится на мою несчастную голову, гляди. Чан Ук устраивается рядом с приятелем и разглаживает на коленях сценарий. Он рассеянно смотрит в окно, ощущая, как боль, волнами накатывая из глубины сердца, застывает серыми глыбами неизбежности, а светлая грусть, прозрачным горным озером течет среди искореженных эмоций, руин, жертвенных погребений ненасытной страсти и уносит, уносит по капле свинцовую тяжесть последних дней.