***
Наконец, после целой, казалось, вечности гляделок, ПЛС объявил конец баттла, и все, насвистевшись и накричавшись, начали равномерно расходиться по бару. Ну как равномерно, в основном, разошлись к барной стойке, где рекой лилось дешевое пиво. Туда, отвесив ему шлепки по спине и пробубнив респекты, устремилась и массовка отца краснодарского филиала, что отлично сыграло тому на руку. Он встал у стены, наблюдая, как Ден болтает с Берсерком — ох, как же этот Берсерк его бесил! «Кто-то приехал на СЛОВОфест с девушкой, кто-то с женой, Чейни приехал с Берсерком». Сейчас он стоял в плотной кучке товарищей с «преданным псом» под боком, так что было не добраться, потому Хайд решил просто выжидать. Тикали воображаемые часы. Гудели пьяные зрители, судьи, обычные посетители. Ночь только разгоралась, и никто не собирался уходить. Кроме, видимо, Дениса. Изрядно заскучавший Антон краем глаза поймал движение у черного входа и сразу встрепенулся. Ден один, без сопровождения и своего рюкзака, выходил через заднюю дверь. Как только она закрылась, Хайд быстрым шагом вдоль стены, чуть пригибаясь, пересек бар и выскочил в переулок. Оглянувшись, сразу заметил фигуру, непонятно в какую глушь удаляющегося в одиночестве парня. Ни секунды не медля, он налетел на него со спины и грубо прижал к кирпичной стене. Денис, хоть и со сбившимся дыханием, казалось, вовсе не был удивлен гоп-стопом от недавнего оппонента. — Ремня дашь, псевдо-отец? — язвительно начал он, опять задрав голову на высокого противника и выдвинув нижнюю челюсть, но Хайд воспользовался положением и впился в его губы, еще сильнее прижимая того к стене. Чейни не сопротивлялся, но и на поцелуй не отвечал, не открывая рта. Раздраженный, Хайд укусил его за нижнюю губу, отчего тот невольно охнул, и тогда язык Антона вторгся в горячий рот парня. Он яростно хозяйничал там, желая почувствовать власть, в то же время зализывал место укуса, слизывал кровь, желая хоть немного сгладить вину за громкие слова на баттле, но Чейни стоял на цыпочках, закрыв глаза и не двигаясь, пригвожденный соперником. Когда Антон оторвался, Ден улыбнулся и тихо произнес: — И это я — полупидор? Хайд рыкнул и ударил кулаком по стене рядом с лицом парня, но того нельзя было запугать. Стереть довольную улыбку, казалось, было невозможно. — Еще какой! — чуть ли не прошипел он. Хайду было досадно, что он выглядел глупо, налетев на идеологического противника с поцелуями, пытаясь выставить его пидором, но сам лишь настойчиво стучался в закрытые губы, будто влюбленный студент. Ему было не понятно, почему Чейни не отвечал взаимностью, но и по роже не давал. Ден прояснил ситуацию, всё ещё победно лыбясь: — Может для толпы ты и выиграл, но здесь и сейчас ты проиграл, — прошептал он, глядя в глаза Белогая. — И не потому, что выставил себя пидором, нет. А потому, что показал, как тебе не похуй на меня. И он торжествующе поднял брови. — Еблан, мне никогда не было похуй на тебя, — раздраженно ответил основатель СЛОВа. — Думаешь, я кричал бы все свои раунды тебе в лицо, если бы мне было похуй? Думаешь, мне похуй на то, что ты уходишь от меня со своими детьми-прихвостнями Берсерком и Гнойным, будто мы блядская семейная пара? Думаешь, я забыл твои первые баттлы, наши первые разговоры и пьянки? Или твой маленький мозг не способен анализировать?! Ден удивленно смотрел на человека, что гневно и страстно говорил в сантиметрах от его лица. Он с восторгом понял — Хайд ревнует. Ревнует не только власть, на которую посягает «подчиненный», но и самого Дена к его друзьям. — Думаешь, я протягивал тебе руку, чтобы лучше казаться, выше тебя или достойнее? Да я извиняться был готов перед всей толпой! Какой же ты тупой долбоеб, член Бэмби! Да я… — Успокойся, я тоже тебя люблю, — прервал его Чейни, довольно светя зубами. Антон замер на секунду, вглядываясь в заносчивое, но милое лицо напротив. Свет одинокого фонаря окрашивал всё в тусклый желто-оранжевый оттенок, отчего зрачки Чейни блестели ярче обычного и казались бездонными. «Какое же глупое лицо», с любовью подумал Хайд и с тяжелым выдохом прижался лбом ко лбу парня, признавая полное поражение. Ден высвободил руки из хватки и положил их мужчине на пояс. — Мы тут не танцуем, — отреагировал на это движение тот и переложил руки Дена к себе на задницу. Парень покраснел, задышал чаще, пряча лицо в плечи основателя, что того возбудило не на шутку. — Ах ты целка питерская, — нежно, но с плохо скрываемой страстью ухмыльнулся Хайд, забывая, что целка Чейни была-то челябинская. — Поедем ко мне или мне тебя прямо тут трахнуть? — Отдаю право выбора старшим, — промычала «целка питерская», не отрывая полностью красного лица от плеча. Антон одной рукой ловко достал телефон из кармана, быстро набрал такси и через 10 минут они уже ехали на заднем сидении машины, где краснодарский эмси по-хозяйски крепко держал Чейни за руку, пока тот смотрел на пролетающую мимо ночную Анапу.***
Оказавшись в номере, Ден, конечно же, нервничал. Его дерзость и бравада относились к чему угодно, но не к этой ситуации. Хайд отлично понимал и старался заласкать этот страх: он целовал веки, аккуратно держа лицо парня в руках, поглаживая большими пальцами; проводил дорожку теплых поцелуев по шее, и даже пытался говорить ласковые слова, но стояк путал мысли, и ласковые слова превращались в «если ты сейчас же не разденешься, тебе не поздоровится». Чейни же, даже нервничая, как шестнадцатилетняя девственница, умудрялся дразниться: выгибал шею и прижимался пахом к оттопыривающимся джинсам оппонента, иногда отстраняясь и отворачиваясь, будто ища пути отхода. Наконец у Антона порвалось терпение. — Ну и сучка же ты, — рыкнул он, телом оттесняя Дениса и толкая его на кровать. Ден шлепнулся и замер. — Снимай шмотье, кому говорят. Тот послушно стал снимать свою белую футболку, затем шорты, затем менее уверенно кроссовки, еще менее уверенно носки и после остановился, оставшись в серых трусах. Хайд в это время разделся сам и искал в комоде смазку. Найдя и обернувшись с нею в руках, он остановился, любуясь зрелищем. Чейни в свои двадцать два был похож на подростка: лицо будто бы еще не тронул пубертат — доброе, с красными, теперь уже припухшими и зацелованными губами, карими оленьими глазами, длинными ресницами, вверх поднятыми, будто в вечном удивлении, бровями. Да и тело не отличалось особой мускулистостью — обычно сложенный подтянутый парень. Весь его образ — от розоватого лица до бледного живота, который не тронул пресс, кричал «пассивность» и «податливость», что заводило почище больших грудей. Но вот последняя деталь должна быть убрана — и Хайд, сев чуть ли не на бедра парня, лично стягивает с него трусы, жадно глядя при этом в глаза пронизывающим взглядом, на что Ден не может ответить тем же — он краснеет и снова прячет лицо в широких плечах основателя. Ему очень не хочется признавать это, но когда Денис украдкой смотрит на сочащийся смазкой член Хайда, он хочет узнать, каков он на вкус. Антон перехватывает взгляд. — Так легко не отделаешься, оленёнок, — шепчет он на ухо. — Я выебу тебя, выебу так, что все твои дружки поймут по твоей походке, где ты был в ночь после феста; так, что у тебя синяки будут по всему телу. Я выгрызу у тебя на шее «собственность Хайда», чтобы Берсерк и каждая подобная ему шавка от тебя отшатывались, как от прокаженного, понял? Его голос невероятно низкий, а дыхание невероятно горячее, отчего Чейни стало невыносимо жарко, а во рту образовалась Сахара. — Понял, — ответил он на, в сущности, риторический вопрос просто чтобы последнее слово было за ним — такой он человек. — Ляг на спину, — приказал Белогай, и Ден беспрекословно повиновался. Намазав пальцы правой руки смазкой, Хайд аккуратно ввел один палец в сжимающийся проход Чейни, другой рукой поглаживая ягодицы. Денис напрягся и протестующе замычал, но Антон заткнул его настойчивым поцелуем, от которого тот мгновенно растаял, расслабился, и мужчине удалось разработать анус парня. Как только Ден привык к стимуляции пальцами, Антон без предупреждения быстро вытащил фаланги и ввел член, входя резко и жестко, в то же время, прижимаясь щекой к щеке партнера. Чейни застонал от резкой боли на контрасте с приятными ощущениями, что давало прикосновение щетины к его нежному лицу, и чуть выгнулся, подстраиваясь под член Хайда, что вдалбливался в нутро с ритмичностью грайма. Основатель краснодарского филиала двигался быстро, не щадя «подчиненного», смотря на его покрасневшие соски, мелкие капли пота на лице, налитый кровью член, на то, как тот выгибается, положив стройные ноги на крепкие плечи партнера, но не прогибается в метафорическом смысле. В голову сразу полезли строчки: «Чейни вроде интеллектуал, а вроде быдлачок — таких не бывает», и таких, как Чейни действительно нет. Таких слабых, податливых и добрых, но в то же время, ухмыляющихся, гордых и отнюдь не пугливых Хайд еще не видел. И даже сейчас, когда он вбивался в горячее тело, так называемого врага, тот растягивал сжатые губы в нахальной улыбке, смотря прямо в глаза, сверкая зрачками, лишь изредка постанывая сквозь зубы, что приводило Антона в еще большее бешенство и возбуждение. Двадцать два года, а оскал, как у семнадцатилетнего. «Кровь мальчишки, кипящая от пламени в глазах». Еще тогда от фразы этой отец всего СЛОВа ощутил мурашки, и восхищение в его взгляде тогда наверняка уловить смогли все, кто всматривался в экран. — Только я, только ты, без толпы, да? — процитировал он вдруг текст оппонента. — И без слов тех, что руки вязали нам, — откликнулся задыхающийся от быстрых движений Чейни. — Тогда скажи то, чего не смог сказать при толпе, — потребовал Антон, — признай, что всего лишь подчиненный, что я — главный, я — отец, а ты всего лишь зазнавшийся пидор! Денис нахмурил брови и сжал губы, но Хайд изменил угол проникновения и стал задевать простату, одновременно надрачивая его член, нежно проводя пальцами по головке, от чего тому ничего не оставалось, кроме как громко стонать от удовольствия, зажмурившись и широко открыв рот, хватая воздух. — Скажи, кто ты, сука! — рявкнул Хайд, интенсивно массируя уретру, заставляя Чейни дернуться и вскрикнуть: — Подчиненный! — Чье СЛОВО? — Твоеее! — парень растягивал гласные и стонал так, будто прикосновения грубых рук основателя были верхом искусных ласок. — А ты чей? — властно спросил Хайд, уже не громко, но сохраняя злую страсть в движениях и голосе. Ден не ответил, мыча и хватаясь потными дрожащими от напряжения руками за мускулистые предплечья Антона, понимая, что сейчас кончит, и тогда тот ответил за него: — Мой. Он последний раз двинул рукой — и Чейни с неприлично девичьим стоном излился себе на живот. За ним, последний раз толкнувшись в горячее нутро, кончил Хайд, сопровождая это всего лишь приглушенным «сссука». Отдышавшись, он вытащил член и опустил ноги партнера на кровать. Оглядел содеянное: Ден лежал вспотевший и уставший, с собственной спермой на животе, засосами по всему телу, жадно хватая обкусанными губами воздух, глаза стали еще более влажными, он смотрел на «босса» из-под полуприкрытых век, открытый, как книга. Никогда еще Хайд не чувствовал свое превосходство так остро. Так живо. Он обладал. Пусть даже на несколько мгновений, ведь как только нега закончится, этот горе-мятежник снова станет упертым и непокорным, но сейчас — и это "сейчас" продлится вечность в его памяти — мелкий бунтарь был в его власти. И пусть отец всего СЛОВа запинался на баттле, путая слова и кидаясь неумными ответками, только что он исправил это. Но не только чувство силы и власти заставила его кончить, отнюдь. Что же? Антон вытерся пододеяльником, вытер им Дена и устало лег рядом. Чейни тут же пристроился на загорелой груди мужчины, и тот обнял его одной рукой, утыкаясь лицом в затылок. — Ты — мой, помнишь? — Какой же я твой, если на баттле ты меня уволил? — Ден поднял хитрые глаза на Хайда. — Еблан, — вздохнул краснодарец, — лучше не спорь. Он внезапно почувствовал, как отчаянно хотел именно этого все прошлые годы. Похуй на конфликт, похуй на отделение филиала, похуй на дружков Чейни и свиту с Юга, ему нужен был только двадцатидвухлетний мальчишка с детским лицом, характером бунтаря и невероятными рифмами. — То, что сказано во время секса, не является правдой, — сказал вдруг Антон. — Поэтому скажу это после него: «Я люблю тебя». Готов ли ты повторить свои слова? Такое признание странновато звучит из уст брутального тридцатилетнего отца-основателя целой сети филиалов, с его низким голосом и четкой дикцией, которой буквально несколько часов назад он уничтожал противника, но оно наполнено такой искренностью, что у Дена внутри замолкает сарказм, куда-то далеко уходит гордость, забивается в угол ирония, и он отвечает: — Нбикогда не признаю, что СЛОВОСПБ — твой филиал. Но могу сказать: «Я — твой человек». Вопреки всем панчам, вопреки вражде и злобе, вопреки тому, как по-свински ты поступаешь, я тоже люблю тебя. Опять эти раздутые ноздри и выдвинутая челюсть. Будто речь на трибуне. Такое ощущение, что сейчас он встанет с кровати, чтобы коронным движением отойти на пару шагов назад. — Бэмби, — выдыхает Хайд, прижимая Чейни к себе так крепко, как только может, и тот не противится. Мелкий. Непримиримый. Принципиальный. Его.