In-A-Gadda-Da-Vida

Когда они спускаются к роще, Джон как-то особенно замолкает, все щурясь и плотно сжимая губы. Рамси понимает, почему, но ему наплевать. – Я думал, что хоть кто-нибудь доберется сюда, – но Джон все равно тяжело говорит об этом, сосредоточенно оглядев все открытое пространство. – Кто-нибудь не… – он не продолжает из-за кома в глотке. – Может, кто и отсиживается в тех домах, – Рамси, имитируя интерес, пожимает плечами. – Главное, чтобы наши. – Может быть, – Джон кивает, но по его тону ясно, что он тоже в это не верит. Витая тропа, по которой они спускаются, изящно вырезана в высоком холме, расширяясь книзу, там, где не красные деревья вырублены, чтобы издалека открыть вид на рощу, утопающую в серо-зеленой чаще и блестящую ото льда; облизанные ветрами до розовых трещин, покрытые сероватой лесной пылью белоснежные когда-то стволы начинаются у самого края холма и, покачиваясь от ветра, идут вдоль дороги, огибая кругом пологий взгорок. На том взгорке в землю врезаны декоративные деревянные дома с покатыми крышами и резными коньками, дорожками между ними из земли торчат части широких каменных ступеней, и белые деревья разбросаны тут и там, становясь плотнее к центру и сливаясь наверху в самую гущу, даже сейчас алую от листьев. Рамси и Джон осторожно, стараясь не поскользнуться, спускаются к самому низу холма, где преддверие рощи встречает их заледеневшей табличкой и шуршащим между веток ветром. Рамси неуютно ежится в отвердевшем на морозе плаще, сковывающем движения и тянущем плечи, и осторожно наступает на плотный и скользкий наст. После ледяного дождя, под который они попали накануне и который продолжался еще сегодняшним утром, гладкой наледью сковало почти все, даже на одежде густо развисли ледышки, а как облитые прозрачным льдом красные листья чардрев шевелятся от ветра и тихо звякают при столкновении. Здесь, под деревьями, вообще куда тише, чем на обдуваемом холме, и Джон резко слышит теперь собственные чуток сполошные вздохи, глубокое сердцебиение и хрусткие шаги. Он немного отстает, успокаивая дыхание и оглядывая нависающие над дорогой чардрева, но боковым зрением следит за Рамси, быстро шагающим вперед. Джон не замечает, когда именно его массивный контур как-то размывается, будто подернувшись туманной дымкой. Джон только медленно выдыхает ледяным паром, думая, что ему тоже нужно идти быстрее – и ничего с этим не делая. Короткий порыв ветра пробегается по кронам, путается между ветвей, звонко сталкивая замерзшие листья, и Джону кажется, будто это чей-то высокий, как детский, смех прокатывается по лесу, повсюду, высоко над головой, совсем близко за спиной и где-то далеко впереди, у сердце-древа. Джон наконец встряхивает головой, приходя в себя, и ускоряет шаг. – Ты тоже странно себя чувствуешь? – спрашивает он Рамси в спину, укрытую окровавленным плащом. Он старается не думать об этих багрово-розовых потеках, размытых водой. Всего несколько часов назад они встретили возле дороги одного из вольных. При нем уже не было ни оружия, ни рюкзака, и он был заражен. Он сидел в снегу и, хоть и повернул голову, кажется, даже не узнал их; его нездорово блестящие глаза быстро бегали, по лицу расползлись синяки, а из-под разорванного капюшона на щеку стекала темная кровь. Джон молча поднял винтовку, собираясь, если выйдет, выстрелить ему в лоб, но Рамси живо перехватил ее за дуло и приложил палец к губам, кивая в сторону леса, где, судя по звукам, бродили и другие упыри. Рамси сам пошел вперед бесшумно, тяжело проваливаясь в снег, и убил вольного своими руками и ножом. Он наклонился и, зажав волосы с капюшоном, отточенным рывком перерезал горло, и из него на плащ густыми струями брызнула кровь. И вольный как будто только тогда ожил – Джон оценил иронию, – вцепился пальцами в плащ, и запнувшемуся Рамси пришлось повалить его в снег. Он несколько раз воткнул нож вольному в плечи, разрывая сухожилия, а после принялся бить его в лицо рукоятью. Кровь так и хлестала, заливая плащ – Рамси даже отвернул лицо, чтобы не попала зараза, – а Джон все смотрел на это, очень четко чувствуя, как бесполезная винтовка оттягивала его руки, и его только слегка мутило с каждым тяжелым ударом, и в груди что-то немного ныло. Он почувствовал некоторое отсоединение от чувства реальности, когда вдруг отметил, что в брызгах вонючей крови, всплесками пачкавших руки Рамси, его грудь и бока, было что-то… Джон бы не мог сказать, что именно, но когда Рамси окончательно размозжил лицо вольного, до кровавой каши, замешанной в треснувшем черепе из мозга, жидких глаз и отбитых мышц, и откинулся назад, кося взглядом на него, он вздрогнул. Джон смотрел на капавшую с рукояти в снег горячую кровь, на дернувшуюся неестественной посмертной судорогой ногу в сапоге и на то, как Рамси с хрустом сломал покойнику несколько пальцев, отрывая его руки от своего плаща. Джон не мог отвести от этого взгляд. Сейчас Джон старается забыть об этом. И обо многом другом. – Угу, – тем временем отвечает Рамси, не поворачивая головы. – Как будто кто-то следит за тобой, да? – Джон слышит неприятную усмешку в его голосе. – Д-да, – но он не совсем уверен, что чувствует именно это. – Нет. Просто что-то здесь… не знаю. Наверное, просто слишком тихо, – он качает головой. – Или я слишком впечатлительный. – Ничего удивительного на самом деле, Джон Сноу, – Рамси хмыкает. – В этих рощах столько дерьма происходило, любому станет неуютно. Кровавые свадьбы, смертельные поединки, жертвоприношения целых семей, изнасилования, обезглавливания, четвертования. Люди развешивали на этих деревьях собственных детей с вырезанными сердцами, Джон Сноу, и корни питались их кровью, – говорит он с хищной улыбкой, наконец оборачиваясь к Джону. – Знаешь, я все-таки предпочитаю верить не низкопробным ужастикам, а историческим фактам, – строго отвечает Джон, осторожно поднимаясь по первым ступеням и смотря под ноги. – То есть, конечно, мы не можем отрицать самого факта жертвоприношений в древних богорощах, но, мне кажется, многие подробности стали сильно преувеличены со временем. Но, – он делает паузу, – когда ты здесь… все это кажется не таким уж преувеличенным, как тогда, когда смотришь какой-нибудь глупый фильм. Вот это я и имел в виду, когда говорил, что здесь что-то не так. – Мне положительно нравится твое мнение по поводу моих источников… давай руку, скользко здесь пиздец… но даже ты иногда лажаешь, Джон Сноу. Был у меня приятель один, до Зимы, Деймон, значит. И вот он обожал все эти кровавые истории и легенды, даже учиться на религиоведа пошел. Толку от его образования на выходе хера с два было, зато источники мог к чему угодно приложить, не придерешься. Его бы сейчас сюда, он бы тебе дохера рассказал про Старых Богов и низкопробные ужастики. – М-м, – Джон не слишком любит спорить о том, в чем не уверен, и только опять хватается за протянутую руку Рамси, карабкаясь по гладкому до блеска льду. – Он тоже погиб, да? – он переводит тему, не зная, должен ли спросить об этом, не зная, что будет делать с ответом. – А я почем знаю? – Рамси пожимает плечами и утирает капли пота, стекшие из-под балаклавы, с ненавистью смотря наверх. – Надеюсь, нет. Хороший он парень был вообще. Смазливый больно, но кое в чем толк знал, – он неприятно хмыкает. Джон цепляется за ближайшую ступеньку рукой, удерживая равновесие и осторожно переступая выше. – Это с ним ты?.. – он не знает, должен ли спрашивать и это, не знает, интересно ли ему. – Что? Нет. Блядь. Это мерзко, – Рамси расставляет руки и, покачиваясь, тщательно выбирает место, чтобы тяжело, с хрустом наступить. – И спросишь еще что-то такое – скину тебя вниз. – Понял, – у Джона нервической улыбкой дергается край губ, когда Рамси игриво почти хватает его за щиколотку. Джон все еще ничуть не боится Рамси. Но рядом с ним он чувствует себя так же, как в этой роще. Очень странно. Правда, сейчас последний момент, чтобы думать об этом, и Джон сцепляет зубы, находя новую точку опоры. Надо было отстегнуть плащ еще внизу, чтобы не мешался и не тянул вниз, думает он, ведь вряд ли ледяной дождь решит внезапно пойти снова. Рамси шумно пыхтит за спиной, с коротким рычанием рывками преодолевая ступени. Это странным образом щекочет Джону низ живота, но об этом он тоже не хочет думать. – Не хочешь, кстати, хоть плащ снять, Джон Сноу? Мешает, должно быть, – остановившись и тяжело выдохнув, вдруг смешливо спрашивает Рамси. – Ты только расстегни и вниз скинь, а я себе приберу. – С ума сошел? – оборачивается Джон. – Тут осталось-то немного, да и не так он тянет, рюкзак даже больше, потерпеть можно. – Да ла-адно, – тянет Рамси, оскалившись и опершись на локоть. – А то что я, думаю, ползу тут, блядь, на карачках, и даже на жопу твою не попялиться. Скидывай давай. – Вот, – Джон прикрывает глаза, выдохнув, и переворачивается на спину, прогнувшись на рюкзаке и упершись пяткой в сухой ото льда участок ступени. – Вот об этом я и говорил, – он немного отдыхает и переводит дыхание. – Здесь все так… не так, что мне даже кажется, что ты богохульствуешь, когда говоришь такие вещи. Рамси не отвечает, и Джон просто расслабляется, глубоко дыша морозным воздухом. И вздрагивает, когда Рамси вбивает кулак в лед между его голеней. Точнее, так кажется Джону в первую секунду, когда он поднимает голову; сразу после он замечает глубокую трещину, в которую Рамси вцепился пальцами. Рамси подтягивается выше, схватившись за торчащий изо льда корень, и нависает над Джоном. – А вот о чем я говорю, – у него даже сбивается дыхание от напряжения, – здесь нельзя богохульствовать. Секс или насилие – этим деревьям все равно, под нами уже столько крови, спермы и слез, что мы новых не добавим. И еще, – он тоже теперь делает эти паузы, – Джон, прекрати бояться и каждый раз неуклюже переводить тему. Ты просто нравишься мне. Я не собираюсь тебя насиловать. Даже здесь, – он вздыхает, поднимая взгляд, и цепляется за выступ выше. Он ползет прямо по Джону, широко расставив ноги, и тот невольно прикрывает глаза, отворачиваясь, когда Рамси почти проезжается ширинкой по его лицу. Джон удерживается от искушения схватиться за скользнувший по капюшону плащ и дернуть Рамси вниз. Нет, он не настолько злится, разворачиваясь и хватаясь за тот же корень. Но достаточно, чтобы взять вбок, углядев клочки торчащей подо льдом земли, в которую так хорошо воткнуть пальцы, и начать подниматься быстрее, давая ледяной крошке из-под сапог срываться Рамси в лицо. Пожалуй, Джону действительно не помешает немного раздражающий спутник, приятно греющий этим раздражением кровь. Наверху весь дождь пришелся на кроны деревьев, теперь тихо звенящие переплетенными ветками, а под ними – тонкий твердый наст, ломающийся под ногой, так что хотя бы здесь можно не бояться выпрямиться. Рамси хрустит спиной, разогнувшись, пока Джон осматривает близлежащие деревья, старые, толстые и узловатые. – Эти подойдут, – он снимает рюкзак, придержав закрепленную на боку винтовку, стягивает перчатки и достает нож, перевязанные тесьмой желобки и пачку крепких пакетов. – Отлично, – Рамси скидывает свой рюкзак, расправляя плечи. – Тогда закончим – и привал? – Да, набираться это все будет несколько часов. Хорошо бы успеть спуститься до темноты, – с сомнением отмечает Джон. – Хорошо бы пожрать и вытянуть ноги, а там разберемся, – парирует Рамси, подходя к ближайшему дереву. Он втыкает свой острый нож, примерившись, и с силой взрезает ствол. Красный сок сразу сочится из-под лезвия по белоснежной коре. Рамси пробует его с пальца перед тем, как вставить в разрез металлический желобок. На вкус холодный и солоно-сладкий, как кровь и лимфа, намешанные с пряным медом. Рамси глотает и облизывает губы. Джон придирчиво продвигается глубже по широкой тропе, дойдя почти до самого сердце-древа. Ствол с грубо вырезанным лицом то скрывается за разлапившимися ветвями, то снова появляется, и Джон через какое-то время замечает, что как-то бессознательно ищет его краем взгляда и не поворачивается к нему спиной. Джон втыкает последний желобок, закрепляет пакет и, потирая замерзшие руки, глядит на сердце-древо открыто, не в силах отвернуться. Сердце-древо смотрит своим слепым взглядом мимо него, в глубину рощи. У него огромные, бездонные глаза, давно подтекшие замерзшим кровавым соком и почти черные в центре, остро выступающий нос, такой, что обрезать руку можно, и широкий, глубоко прорезанный в стволе рот, чьи края опускаются вниз, и из них тоже сочатся алые потеки. Джона против воли слегка передергивает. Он не верит в страшные сказки, но верит, что кому угодно может стать некомфортно в лесу, полном упырей и кровавых деревьев. – Ну что, можно и пожрать наконец? – Рамси подкрадывается незаметно, жадно опуская руку Джону на пояс. – Д-да, – Джон вздрагивает, высвобождаясь, и копается по карманам в поисках перчаток, отправляясь обратно, за оставленным рюкзаком. – Только давай без костра опять, ладно? Здесь довольно тепло. И не хочется рисковать соком, если упыри подтянутся на дым. – О’кей, – Рамси безобидно поднимает руки. – Ты же знаешь, я обожаю мороженые консервы. И примороженных парней, – он бормочет это достаточно громко, чтобы Джон услышал, но недостаточно, чтобы ответил. И наконец снимает свой загаженный плащ, тщательно отряхивает ото льда и расстилает поближе к сердце-древу. Когда Джон возвращается, Рамси уже сидит, сведя пятки и разложив небогатый паек у себя между бедер. Он вскрывает банку тушенки ножом, а Джон не понимает, как его могут не смущать черно-алые глаза, вперившиеся прямо в спину. Джон старается не думать о них тоже. Слишком много вещей, о которых он старается не думать. Нужно перестать игнорировать хотя бы одну из них. Тоже сняв опостылевший плащ, Джон аккуратно вкапывает газовую горелку в снег и водружает на нее узкий котелок. Рамси не глядя кидает в него горсть снега, пока Джон так же молча ставит экран, защищающий огонь от ветра. – Ты убил его… – начинает он, вытаскивая кружку из рюкзака, не смотря Рамси в глаза. – Кого? – Рамси расстегивает куртку и достает припрятанную у груди флягу. Глотнув, отливает половину в котелок и подсыпает еще снега. Джон научил его делать так. – Ты помнишь его имя? – он игнорирует ответный вопрос, садясь рядом. – А. Не. Нахрен мне это? – Рамси видимо вспоминает о случившемся несколькими часами назад, но не выражает никаких эмоций по этому поводу, ножом мешая тающий снег в котелке. – Ты стрелял у него сигареты. Угощался его конфетами. Вы шутили тогда перед сном так долго, никто не мог уснуть, – Джон меланхолично загребает снег, перетирая между пальцев и засыпая в котелок. Ему почему-то кажется, что если он сам произнесет имя мертвеца, что-то непоправимо изменится. – Не, не помню, – Рамси дергает плечом и набирает снег в обе ладони, забивая им котелок. – Мне просто показалось, что, когда ты убивал его… Ты чувствовал что-то? Или тебе было все равно? – Конечно, мне не было все равно, – отвечает Рамси, и Джон поднимает на него взгляд. – Он был заражен и мог заразить нас, охренительно мне должно было быть все равно. – То есть так? – помолчав, риторически спрашивает Джон. Копается в карманах, достает мятую пачку и закуривает, подтянув мерзнущие колени к груди. – Хотя, может, так и лучше. Может, ты и прав. Кровь срывается с рукояти ножа почти черными каплями. Глаза у Рамси холодные и пьяные. Нога мертвеца дергается-дергается-дергается. – Мне показалось, что ты… вроде как испытывал удовольствие, убивая его, – Джон не может молчать, уставившись в одну точку. Он все еще слышит, как хрустко трещит кость. – Показалось? – каким-то не своим голосом лукаво спрашивает Рамси, и Джон резко поднимает голову. – Что? – Удовольствие? – флегматично переспрашивает Рамси, размешивая наконец растаявший снег и забирая кружку из-под локтя Джона. Он доливает в нее воду из фляги и ставит поверх котелка, накрывая на манер крышки. – Может быть. Что-то вроде. Ну, то есть, знаешь, мне в радость, что одним целым упырем в этом лесу будет меньше. Но ты прав, я не хочу знать, как его звали. И давай закроем на этом тему, Джон Сноу. – Да, наверное, – Джон глубоко затягивается, изучая спокойное лицо Рамси. Он хочет спросить еще, но не уверен, что знает вопрос. Рамси ест жадно и быстро, перевалив половину горячей мясной каши в пустую банку и выхлебав сперва не меньше трети кружки горячего чая. Закусывает хлебцем и торопливо пихает ложку в рот, едва обдув. Джон ест неторопливо, на половине котелка понимая, что его стошнит, если он положит в рот еще хотя бы ложку. Он знает, что ему нужно восстановить силы для возвращения, но придвигает котелок Рамси. – Не будешь? О’кей, давай, я доем, – Рамси даже не удивляется, переваливая в свою банку и оставшееся, пока Джон все посматривает на него, мелкими глотками отпивая чай и думая о своем. Джон думает, что Рамси даже мог бы быть красивым, не прилегай все его мясистые, сочные черты так близко друг к другу посередине широкого лица. А так маленькие и злые белесые глаза прячутся под густыми черными бровями, торчащий нос картошкой хоть и не такой распухший и покрасневший, как накануне, но темно-красная полоса на переносице от удара Джона сойдет не сразу. И по толстой щеке тоже расползлись темные синяки от его кулака, с кровавыми пятнышками прыщей посередине, и кожа на полных, как-то даже по-девичьи слащавых губах совсем содрана, и они такие темные от укусов. Джон думает, что у Рамси порочные глаза и еще похабнее – ухмылка, но в самом выражении его лица все-таки можно найти красоту. Какую-то, похожую на ту, что есть в жестокосердной Зиме, в мертвых лицах Иных, в кровавом лике чардрева, вперившем свой жадный взгляд куда-то под шею. – Что пялишься, Джон Сноу? – Рамси тем временем смеется над ним, загребая новую ложку и пихая между толстых губ, смотря в глаза. – Ничего, – Джон машинально улыбается краем рта, но взгляд не отводит. Ему нечего стыдиться, чтобы отводить взгляд. – Просто задумался. – Ясненько. Мюсли будешь? – Рамси копается в раскиданных между ног батончиках. – Абрикос есть, вишня и мед. Ты че хочешь? – Давай вишню, – пожимает плечами Джон. – Как по мне, это все одно говно, – фыркает Рамси. – Но лучше, чем совсем без сахара. – Ага, – Джон согласен с ним. Он берет поданный Рамси батончик, вскрывает его зубами и меланхолично жует, поглядывая на заполняющиеся постепенно пакеты. Рамси пока заканчивает есть, облизывая ложку и засовывая ее обратно в банку. Довольно прикладывается к кружке с чаем. Жадно косит на надкушенные мюсли, которые Джон достает из упаковки и крутит в руках. Джон замечает его взгляд и попросту протягивает ему батончик. – Держи тоже, я больше не хочу. Рамси смеется и неожиданно опирается на руки, тянется и слюняво ест из его ладони, смотря исподлобья. Джон не ожидает этого; это довольно интимно, и его щеки чуть-чуть розовеют поверху. – Ну че ты? – дразнится Рамси. – Торчать нам тут долго, делать нечего, и холодно пиздец. Он передвигается еще чуть ближе, явственно обозначая свои намерения. От его приоткрытого рта пахнет горячим. Джон все покусывает и так содранную губу, опуская взгляд на этот темный красный рот, обвитый паром. Из него как будто несет кровью. Порченой и черной, той, что хлестала из горла мертвеца на плащ, той, на потеках которой Джон сидит сейчас, на которой он ел и улыбался только что. Чувство вины за это чешется под кожей, как отекший волдырь. Джон думает, что Рамси умолкает о чем-то очень важном. Думает, что здесь, в месте, которое мертвые люди когда-то звали своей богорощей, это не имеет никакого значения. И что это имеет значение именно здесь. Но Рамси все еще приятен Джону. Достаточно, чтобы его целовать, чтобы позволять утягивать куда-то в объятия белого холода – избегай тумана, Джон-Робб-Джон! – и дразнить тело своими кровавыми губами. Джон думает, что ему стоит вынырнуть из этой мутной воды. Джон подается Рамси навстречу, не совсем отдавая – не желая отдавать? – себе в этом отчет. Прикоснувшись губами к толстым губам, он чувствует только вкус мясной каши, кислого чая и приторного сахара. Это сочный поцелуй медленными рывками; от таких кровь всегда гулко шумит в ушах. Рамси еще неумело пытается сосать зубы Джона, но скоро бросает и просто ласкает их языком, приоткрыв рот, давая Джону возможность единовременно целовать его губы. Он не закрывает глаз, и у Джона подрагивают веки, когда Рамси даже так игриво и немного по-зверьему пялится на него. Джон мокро выдыхает ему в рот и чувствует, как холодит губы, стоит Рамси хоть на секунду отпустить его. Поцелуи легко затягивают, ведут голову, языком по губе, горячо-горячо-горячо. И Джон сам не знает, зачем опускает руку Рамси на колено, зачем поглаживает его через штаны, чуток выше, еще выше, жадно по бедру. Джону кажется, что его руки сами делают это все – а по горлу и животу разливается неестественный жар. Джон легко вздрагивает, когда натыкается пальцами на тяжелый член, лежащий в штанине. Так глупо, но он почему-то этого не ожидает. Рамси хмыкает ему в губы, и у него не звучащим смехом дрожат ресницы – ждет, что сделает Джон. Джон фыркает и проводит по члену рукой. Рамси греет дыханием его рот, слабо вздрогнув, и целует заново, заставляет голову плыть, а глаза – закрыться. Этот поцелуй глубокий и тягучий, вползающий в кровь и очень мокрый, и Джон все гладит член Рамси, потирает у головки, большим пальцем жестко проводит вдоль ствола и еще прижимает к ноге, охватывая всей ладонью. От этого в паху прилично теплеет, но Джон все равно не думает, что это значит слишком много. Не после всего, что они делали. Накануне они набрели на какой-то музей, орнитологии или вроде того, как подумал Джон, приметив в темных залах птичьи скелеты. Это было еще до ночи, но они решили не надеяться на другое укрытие под проливным ледяным дождем и остаться здесь. К счастью, в музее была обжитая кем-то из работников комната, с газовой плитой, разобранной на металлические штыри кроватью и забитым тряпьем шкафом. В нем, кроме смятого постельного белья и одежды, Джон нашел еще и газовую лампу, а Рамси пока притащил из подсобки пару ведер. Так что уже при свете они смогли нагреть воды и перемыть посуду, кое-как застирать кальсоны, футболки и носки и сами подмыться. Рамси еще с огромным удовольствием побрился; по какой-то причине даже на морозе он предпочитал гладкую кожу, несмотря на очевидное раздражение. Джон почесал мягкий пушок у себя на подбородке и остался при своем. Но, так или иначе, у них осталась еще вода, и Рамси загнал Джона в одно из ведер, заставив встать в нем на носки. Это не слишком помогло, и вода все равно плескалась на пол, когда Рамси обливал Джона из маленькой кастрюли. Он утробно смеялся при этом, а Джон первый раз разглядывал его так близко, голого, здорового, с обильно волосатыми грудью, животом и ногами, с толстым членом, качавшимся между полных бедер. Джон чувствовал себя очень странно. Он ощущал тепло тела Рамси даже без прикосновений, даже в прогретой газом душной комнате. Ощущал определенное смущение, потому что одно дело – общая душевая, а совсем другое – мыться с кем-то наедине, позволять кому-то мыть себя. Ощущал… что-то физическое, что-то примитивное, выражавшееся в текшей по телу теплой воде, в наглом, некрасивом взгляде ему между ног, в неестественной близости другого человека при свете. Это раздражало, это действовало на нервы, это требовало разрешения. Джон так устал от этого. Что-то щелкнуло в его голове, когда он внезапно, в один момент перешел эту грань раздражающей усталости от необходимости контролировать все и всюду. Джону неожиданно яркой вспышкой попросту захотелось вдруг чужого тела, чужого тепла, ужасающе неважно, чьего, просто тела, без обязательств, презервативов и любви. Его член немного привстал от душного жара, напряженной близости и распаривавшей кожу воды, и Джон ничего не сказал, когда Рамси кинул пустую кастрюлю за спину – та прозвенела по полу с оглушающим грохотом – и положил обе руки ему на пояс. Он целовал Джона долго и крепко, прижался полным животом и водил рукой по груди, гладил указательным пальцем шрамы один за другим и сжимал соски. Джону нравилось это и неожиданно понравилось касаться своим напрягшимся членом чужого члена, тоже слегка набухшего и такого горячего. Поэтому Джон снова ничем не возразил, когда Рамси сомкнул руки на его пояснице и легко поднял его, заставив болтать ногами в воздухе, не прекращая смачно целовать его губы, и отнес на какую-то брошенную вместо полотенца на спальник простыню. Но Джон не хотел вытираться. Джон вывернулся из края простыни и уронил Рамси на бок, закинув ногу на его мощное бедро. Он почувствовал себя неожиданно легким рядом с Рамси, неожиданно человечным и уязвимым. Хрупкая грудная клетка и тонкая кожа на животе против заросшего зверя с негнущимися когтями. Стройная нога поперек огромного бедра, здоровая ручища под тонкой шеей, нечесаные влажные космы падают на точеное лицо с новым глодающим поцелуем. Когда Рамси зажал в своей лапище оба их члена, Джон забыл об этом. Он ездил потекшим членом в горячем кулаке, притираясь к чужому стволу, едва слышно и стыдно дышал и дышал в толстые губы и целовал их. И кончил первым, оскалив зубы и откинув голову на мощное плечо. Незаинтересованный больше, он так и остался лежать, сонно следя за тем, как искажается лицо Рамси, когда тот быстро дрочит себе и как – когда кончает. Джон чувствовал себя очень странно. Он не заметил, как уснул, пока они лежали на впитавшей их сперму простыне, и Рамси все водил липкими пальцами по его бедру, задевая выпуклый, как монета, шрам от пули Игритт. Джон решил, что сегодня ему будет все равно, и уткнулся лицом в волосатую грудь, устало прикрыв глаза. Он проснулся резко, рывком, пригревшийся, и понял, что уже утро, по белым лучам, пробивавшимся в маленькое окошко у потолка. Он лежал там же, только Рамси теперь подкатился к нему со спины, и поверх них лежали второй развернутый спальник и одеяло из шкафа. Джон сел, фоном слушая ворчание Рамси о том, что еще рано, и потянулся за лежавшими рядом сигаретами. Закурил под осуждающий хриплый шепот, чувствуя тяжелую руку, свалившуюся ему между бедер, и отвратительный, тянущий и горький вкус во рту. Ледяной дождь пошел снова, со стуком барабаня по стенам снаружи и окну, а Джон курил застревавшими в горле затяжками и думал, что все это ему не поможет. – Тоже решил заняться богохульством? – здесь и сейчас смешливо шепчет Рамси ему в рот, чуток ерзая задом. – Пока нет, – спокойно и разве что чуток колко отвечает Джон, продолжая поглаживать его тяжелеющий под пальцами член. – Х-хах, погоди, погоди, – Рамси еще мокро целует его в щеку и отстраняется. – Че б ты там не собирался, а мне пиздец уже отлить надо. И лучше я это сейчас сделаю, а то у меня хер на твои руки больно живо отзывается. – Извини, – Джон тоже слегка отсаживается назад. Он вытягивает ноги и опирается на руки позади себя. Рамси тяжело поднимается, поправив яйца, и шагает в сторону. Джон машинально отворачивает лицо, изучая пейзаж. – Хей, Джон, – он скашивает глаза на звук, – можешь смотреть, че ты. Меня не парит начать, когда кто-то смотрит. Рамси очевидно смеется над ним, но Джон почему-то не чувствует себя неловко. Ты видел это тысячу раз. Серьезно, почему ты отворачиваешься? Джон чуток запрокидывает голову, с пустым выражением лица глядя, как Рамси расстегивается и достает свой член, потяжелевший и такой здоровый даже в его руке. Задирает большим пальцем крайнюю плоть и переступает ногами, расслабляясь. Горячая струя бьет в снег, чуток брызгая в стороны, и Джон не знает, почему продолжает смотреть. Рамси откидывает голову, глядя в серо-белое небо, крепко сжимая член в ладони, пока последние капли не срываются с головки в подтаявший снег. Рамси стряхивает и очевидно собирается уложить член обратно, оттягивая резинку кальсон. – Думаешь, это имеет смысл? – Джон спрашивает неожиданно даже для самого себя. Его щеки розовеют от наглости этого вопроса, но смотрит он, как и говорит, прямо и откровенно. – Твоя правда, – Рамси согласно передумывает и поворачивается с ухмылкой, поднимая руки. Его член свисает из расстегнутой ширинки свободно, такой сочно-розовый, чуток вперед от не схлынувшего возбуждения, и на головке выступила еще капля мочи, а под так и оттянутой шкуркой видны присохшие белесые следы. Рамси еще чистый после мытья и на запах отдает только теплой кожей, слитой накануне спермой и кое-как застиранным, пропитанным потом флисом. У Джона как-то резко пересыхает в горле; он не слишком уверен насчет того, что вдруг приходит ему в голову. Это слишком. Даже если. Но он настойчиво думает о том, что они делают, и о том, что Рамси каждый раз мастурбирует ему и может, хочет и приласкать тут и там, и поцеловать. И Джону приятно это, его тело – все еще тело, отзывчивое и так медленно, запоздало взрослеющее, – но ему не нравится быть целуемым, не нравится будто бы позволять делать с собой вещи и давать этим ложную надежду. И хотя ему все еще нечего предложить от своего сердца, он считает справедливым вернуть что-нибудь хотя бы телу. И если ему не понравится – стоит прекратить все это вовсе. Джон пересаживается набок, опираясь на правую руку, и кладет ладонь на бедро Рамси, когда тот уже собирается сесть. Джон не думает ни о чем, когда вытягивает язык, слизывая подтекающую вниз каплю мочи. На вкус скорее сладко с мелькнувшей остротой, чем противно. Рамси ощутимо вздрагивает от неожиданности, а его член живо наливается кровью. – Ты че делаешь, волчонок? – голос у Рамси неожиданно охриплый. – Не знаю, – честно отвечает Джон и приоткрывает губы шире. Он осторожно забирает крупную головку в рот, подхватывая снизу языком, и Рамси инстинктивно кладет пальцы на основание члена, придерживая. Джон мягко сосет ему, слизывая и сглатывая высохшие, горькие остатки вчерашней спермы. Член почти сразу становится совсем твердым, и Рамси едва слышно вздыхает. – Что делаешь, с-сука, – повторяет выдохом – не вопросом, – сует вторую руку под капюшон, под балаклаву, стягивая ее к шее, и зажимает в пальцах малость взмокшие волосы. Джон поднимает взгляд. Лицо у Рамси неожиданно все красное, густо залитое румянцем, и он выглядит младше своих лет. – Не смотри на меня, – даже его голос, и обыкновенно довольно мальчишеский, еще срывается в высоту, хотя жесткость из него и не уходит. – Нахрен. Перестань смотреть, – пальцы сжимаются крепче, и Джон прикрывает глаза. С невольным чмокающим звуком он забирает член в рот, ему кажется, не меньше, чем на треть, покачнувшись всем телом, чувствуя, как Рамси нервически гладит его вспотевший резко висок. Пальцы ложатся на затылок; Рамси потягивает Джона на себя, и член соскальзывает за щеку, упираясь головкой. Джон слышит еще один сорвавшийся вздох и плотно охватывает ствол губами, подставляет язык, стараясь взять поглубже. Его мимолетно подташнивает, но не от терпкого и пресного вкуса во рту, а от того, как сочная головка ездит по небу так глубоко. Рамси вздыхает еще, контролируя свое тело до напряжения в самых кончиках пальцев. Джон Сноу определенно не знает, что делает. Он, нахер, не имеет ни малейшего понятия о том, что делает. Он охватывает член Рамси своими точеными, марципановыми губами, и все целует его, лижет его, как девица в кремовой кофточке на пуговках после выпускного. Хотя, конечно, Рамси неоткуда знать, как это делают девицы после выпускного. В тот день он забрал свой аттестат и поехал домой, потому что на ферме было много работы, потому что ему еще надо было подготовиться к переезду и потому что с ним все равно никто не захотел бы даже танцевать, не то что сосаться или сосать ему. Он лишился девственности на четвертом курсе, на пассажирском сиденье чужого кабриолета, с женщиной, которая годилась ему в бабки, потом были девка в подворотне, еще кое-кто по мелочи и некоторые его девочки, но Рамси так толком и не присунул почти ни одной из них в рот. Ему не хотелось лишний раз возиться с зубами или просто не приходило в голову пользовать что-то еще, кроме двух щедрых дырок между ног, он уже не помнит. Но хорошо помнит, когда все-таки попробовал это в первый раз. Он иногда брал одну или другую из своих собак в лабораторию, когда те болели или когда могли быть полезны для девочек. И одним днем заполнял карту Ивы в своем кабинете, пока она сама сидела у стены, скрестив ноги, и собирала-разбирала лежавшие перед ней пистолеты, а Кира все вертелась у него под столом. Она была беспокойной из-за течки и все время лезла лизаться, тыкалась мокрым носом то в бедро, то под яйца, и Рамси приходилось походя отворачивать ее морду, листая карту в поисках потерянного вкладыша. Он мог бы прикрикнуть раз, но ему почему-то не хотелось, и Кира чувствовала это, то и дело промокая его брюки своим широким языком. Она настойчиво вылизывала его пах через ширинку, до тех пор, пока от ее слюны все не стало мокрым уже до трусов и пока Рамси не развел бедра пошире, давая ей свободнее лизать уже приподнявшийся член. Обычно она делала так только дома, но сегодня совсем расшалилась, почувствовав хозяйскую расположенность. Рамси действительно легко завелся от этого; прикусив губу, он сперва пару раз неуютно поправил член, почти нехотя потискивая в ладони и продолжая писать правой рукой, а потом и вовсе расстегнул пуговицы на брюках, зная, что Ива все равно ничего не увидит. Кира нетерпеливо и слюняво ласкалась к его рукам, все мешая нормально приспустить трусы и достать уже совсем твердый, чутка потекший член и подтянувшиеся яйца. Ощущение прохладного воздуха на разгоряченной коже ушло мигом, Рамси не успел даже сколько-нибудь подрочить себе, когда Кира, поскуливая, сунула свой горяченный и шершавый язык между его пальцев, вылизывая член. Рамси снова закусал губу, сдвигая крайнюю плоть, и сам чуть не заскулил, когда Кира прошлась языком по уздечке, сразу принимаясь слизывать выступившую смазку с головки. Она лизала спешно и мокро-мокро, и Рамси, обтерев слюнявые руки о халат, не без труда вернулся к карте Ивы, заполняя пустые строки и чувствуя, как влажно Кира дышит ему в пах и как внахлест отлизывает, загоняя в этот сладкий цикл, где он кончит, и она будет слизывать его сперму, пока у него не встанет еще раз. Повторять, пока не надоест. – Что она делает? – чуток шепеляво и низко спросила Ива, слушая эти липкие звуки, с щелчком вставляя магазин. – Пьет, – Рамси солгал моментально. – Ты тоже хочешь? – его голос был таким отстраненным и незаинтересованным, будто бы его нижняя губа вовсе не припухла уже от раздраженных укусов. Ива не ответила. Рамси задумался об этом и о причинах своей лжи. И прихватил Киру за ошейник, оттаскивая. – Место, – шлепнул по щеке, и Кира послушно, хоть и тоскливо оборачиваясь, засеменила в свой угол, где тут же начала топтать, пытаясь полизать себя. Рамси повернулся вместе со стулом, посвистев Иве. Та отложила пистолет, который разбирала заново, и поднялась. Подошла на звук. Рамси взял ее за шею, роняя на колени, и она чуть не вскрикнула. Чуть не. После мокрого собачьего языка Рамси жуть как не хотелось вставлять в сухую вагину, и он, не думая, почему ему не приходило это в голову раньше, просто и естественно обтер хорошо так потекший член Иве о губы и голые десны, заставляя непроизвольно глотать его неприятно пахнущую смазку. Он не подмывался, кажется, с тех пор, как у Киры началась течка – да и зачем, если та вылизывала его вечерами в постели, и он кончал себе на живот, сдержанно постанывая сквозь зубы и сжимая ее ошейник, и она потом съедала все начисто. Иве бы такое не понравилось. И хотя Рамси давно уже не спрашивал ее, нравится ей что-то или нет, и попросту, предельно возбужденный, за минуту или две выебал ее тогда в рот, накрутив волосы на руку, засаживая за щеку и ковыряя большим пальцем шрам в глазнице, она все равно сплюнула его сперму на пол и невнятно зашипела о том, что если так быстро спускать, то только с собаками и ложиться. Он пнул ее носком ботинка в лицо, и она упала на спину, смеясь. Это был непростой день. Рамси вернулся к оральному сексу и вообще сексу с людьми через приличное время после смерти Ивы. Он не был уверен, что хотел этого сразу, он даже не хотел трахать Джес, хотя та была ничего себе, и еще долго предпочитал проводить время со своими собаками, особенно с ласковой Кирой и игривой Мод. Он любил лежать с ними обеими и давать им поочередно отлизывать у себя, еще иногда любовно дрочил им пальцами, чтобы успокоить раздражение, и по-своему целовался с ними, вылизывая их горячие, высунутые языки. Пару раз ему даже думалось, что, может, лучше и вовсе сменять людей на собак, пока он не встретился с малышкой Элисон, этой дьявольской девчонкой с острыми-острыми кулаками, которая просто ужасно соблазнила его и заставила вспомнить, что он любит в людях. Насиловать их до крови. И он насиловал ее, а после раздвигал ей челюсти пальцами и пихал член по языку глубоко в горло, пока тот не становился совсем мягким. И резал ее щеки, если она порывалась блевать его спермой. Потому что у него ни с кем не могло быть так, как с собаками, или даже хотя бы так, как с Ивой. Но… Но с Джоном все не так, как обычно. Джону не нужно выбивать зубы или держать челюсть, Джон не брезгует его запахом или вкусом, он целует член Рамси, словно губки своей мертвой девки или шлюхи-альбиноски, почти любовно вылизывая головку. Джон хочет с ним этого по-собачьи, а не по-человечески. И Рамси удерживает руку, которой захотел рывком схватить Джона за волосы, чтобы мелко и глубоко поиметь его в рот, заставив после судорожно выкашливать забившую глотку сперму. Хотя – он не врет себе, – когда Джон снова глядит на него слезящимися от холода глазами, поглаживая вытянутым языком уздечку, Рамси становится очень, непреодолимо близок к понятию сиюсекундного убийства последней надежды человечества. Он качает бедрами инстинктивно, прекращая это и сам сладко входя в мокрый от натекшей слюны рот, и опять вздыхает, когда Джон податливо лижет его ствол понизу, снова пропуская за щеку. Рамси немного еще и почти ласково трахает его так, но потом все-таки вытаскивает, новым приступом самоконтроля игнорируя повисшую на члене ниточку слюны. – Тебе не понравится вкус, – Рамси говорит нарочно спокойно, через силу укладывая твердый, пульсирующий член обратно в кальсоны. – Ты считаешь? – бездумно спрашивает Джон. – Да. Это мерзко. – Хорошо. Тогда?.. – Ага. Рамси не застегивается, опускаясь на колени. Целует Джона в щеку мимолетно, раскачивается, запускает руки под капюшон, кусает там, где поцеловал, и сует язык в ухо. Опять вылизывает потную раковину, повторяет языком ее изгиб, пока Джон жмурится и берет его за пояс. Его член хорошо так напрягся, еще когда он целовал Рамси, и тяжело, немного ноюще натянул брюки, так что Джону пришлось чуток свести бедра, хотя бы чтобы ослабить такое натяжение ткани. Он не знает, почему так. Когда он был подростком, то слышал, что ты не педик, если сосешь член, и у тебя не встает. Джон думает, что если ты сосешь член, и у тебя не встает, последнее, что должно тебя волновать, это педик ты или нет. Рамси резко опрокидывает его назад, пристраиваясь между ног. Член Джона так только трется о мягкий флис, и это так неудобно. Так же неудобно, как когда Рамси, считай, трахает языком его ухо и одновременно живо и быстро толкается бедрами между бедер, придавливая своим здоровым членом яйца. – Ну че, как раз по холодку хорошо, согреемся, – урчит Рамси в ухо, лезет пальцами к поясу Джона. – На таком морозе в горячее вставить – самое то. – Стой. Постой-постой, – но Джон перехватывает его руку. – Во-первых, раздеваться на морозе – это действительно плохая идея. Во-вторых, у меня все еще побаливает, если честно, – он пожевывает губу, так и держа остановившегося Рамси за запястье. – Здесь, наверное, должна быть какая-то дерьмовая шутка про большие члены, – но он даже не улыбается. Он лжет и не готов принять Рамси еще раз не из-за боли или чего-то такого. – Джон, ты что, думаешь, я совсем зверь какой? – но Рамси перебивает его с неожиданной лаской, той самой, обманчивой, которая так не нравится Джону. Как пчела в сахарном меду. Зазеваешься, сунешь ложку в рот – и жало вопьется тебе в язык. – Конечно, я хочу вставить тебе еще, пиздец как хочу. Но я не сделаю тебе больно. И никогда не сделаю того, чего не захочешь ты, – и Джон никак не поймет, почему ему это не нравится. Это заботливо. Даже, может быть, немного слишком, но что плохого в заботе? Рамси пока выворачивает руку и опирается на плащ рядом с его лицом. – Хочу с тобой по-собачьи, – щелкает зубами у носа и довольно скалится. Как уродливый ребенок. Почему ты так подумал? – Ты имеешь в виду… на четвереньках? – Джон перестает сосредотачиваться на своих отвлекающих мыслях, но все равно не слишком понимает Рамси. – Нет. По-собачьи, – Джон путается еще больше, но Рамси почти сразу успокаивает его: – На четвереньках тоже пойдет. Ты так хочешь? – А ты? – Джон было собирается ответить, но вместо этого сам спрашивает. – Да, – не задумавшись, выдыхает Рамси. Он облизывает губы, не понимая, почему Джон все еще смотрит на него требовательно. – Не знаю. Это важно? – Это идиотский вопрос, – Джон говорит так, как будто что-то должно быть очевидно, но теперь Рамси не понимает его. – Почему? – И действительно, с чего бы мне должно быть важно, чего хочет человек, с которым я сплю, – у Джона прорезается саркастичный тон. Рамси смотрит на него неотрывно. Никто не спрашивает Рамси, чего он хочет. А и что спрашивать? Хочет – возьмет. Но Джон почему-то считает, что это должно быть важно. – Да, мне так нравится, – наконец пожимает плечами Рамси, тоже бросая отвлеченно думать. – Всегда нравилось. – Хорошо, – с сомнением, но без повода для придирок кивает Джон, – тогда, если ты хочешь… – он кладет холодные-холодные пальцы Рамси на щеку, на некрасивую, испещренную нарывами и лопнувшими сосудами кожу. – Надеюсь, упыри не решат заявиться сюда прямо сейчас, – опять без улыбки говорит он перед тем, как поцеловать жирные губы. Горчащий мед тает на языке, аж зубы от сахара сводит. Рамси отстраняется от поцелуя скоро, вдоволь натеревшись твердым членом между ног Джона. – Если заявятся… Хах, никогда еще не стрелял из коленно-локтевой, – пока Джон поднимается, Рамси ухмыляется и с готовностью встает на четвереньки, лицом прямо к сердце-древу, руку протяни – и коснешься вырезанного века назад лица. Не оборачиваясь, он стягивает штаны с кальсонами до бедер, обнажая прикрытый поверху длинной курткой зад, толстый, белоснежный и прыщавый. И Джон хочет попросить Рамси передвинуться, но куда двигаться, если его повсюду преследуют эти темные глаза, да и он не хочет выглядеть ребенком, взаправду боящимся духов, живущих в деревьях. Поэтому Джон торопливо расстегивается обеими руками, стараясь не глядеть на кровавый лик – у грязного, каленого до боли Рамси Болтона тоже есть, на что посмотреть, – и решительно сует руку Рамси под куртку, хватает его полное бедро, прижимая к себе. Достает член, выправляет яйца, прижатые расстегнутыми штанами, и отводит полу куртки, чтобы не мешалась. Так вставить еще посложнее, чем лицом к лицу, запоздало думает Джон, крепче стиснув бедро и водя членом по волосатой промежности. Рамси нетерпеливо выдыхает носом, опираясь на локоть, отставляя зад еще, и тянется рукой назад, оттягивает правую ягодицу, раскрываясь. Его нестриженые ногти впиваются в кожу, в мелкие красные точки прыщей, и Джон сглатывает. Даже на морозе пахнет теплом и потом от черных волос, густо сбегающих от самой поясницы. – Давай, суй там уже, – прикрикивает Рамси, прогнувшись в мощной спине и прижавшись щекой к своему окровавленному плащу. – Жопа мерзнет пиздец. Джон хмыкает. Рамси живой, естественный и легко выводит его из любого ступора. Джон чуток плюет на пальцы и касается его между ягодиц, чувствуя, что волосы действительно и так влажные, возит немного, размазывая слюну, вызывая у Рамси еще один недовольный вздох. И сплевывает еще в руку, дает слюне стечь с пальцев на член и слегка гладит, отчего тот сразу напрягается сильнее. Джон кусает губу, прижимая головку к рефлекторно сжавшемуся входу, и осторожно, стараясь помягче, проталкивает ее внутрь. Рамси наконец убирает руку, тяжело выдыхает и упирается лбом в сведенные ладони. Джон вводит член аккуратно, медленно покачиваясь, по густым волосам, чувствуя, как упруго растягиваются мышцы. Внутри у Рамси гладко и мягко. И тепло-тепло. Джону обжигает щеки и живот, когда он чувствует это тепло, когда прикрывает зад Рамси собой от ветра, когда тихо шлепается подтянувшимися яйцами о его липковатую промежность. Так тесно, так хорошо, как между сочащихся корней чардрева, как в горячей земле, напитанной кровью. Джон вздрагивает. Это не его мысли, определенно нет. Он качает бедрами назад, с трудом вытаскивая из насильно расслабляющегося нутра, и снова входит глубоко, чувствуя, как плотно и естественно охватывают его член тугие мышцы. Рамси низко вздыхает с каждым его движением, тоже невольно покачиваясь и шире расставляя ноги. Он такой податливый, и в самый пах Джона ровно, глубоко отдается его пульс. – Давай уже, у меня высокий порог, – говорит Рамси, приподнявшись и откинув капюшон с головы. Его черные волосы, чьи концы так и зажаты балаклавой, уже прилично растрепались сухой и одновременно сальной шапкой. Рамси чуток оборачивается; по его щеке изморозью бежит белесый след слезающей кожи, а под ним – красное пятно румянца. Это почему-то жжет хуже выстрела, сдирающего кожу на боку, и Джон чувствует, как ноют его шрамы, когда невольно ускоряется и берет Рамси сочными рывками, больно впечатывая бедра в бедра. Рамси удовлетворенно запрокидывает голову, и Джон не удерживается, хватает его за волосы, натягивая крепче. Он не очень уверен, что именно в нем хочет так делать, но он хочет. Держать Рамси за волосы и бедро, злыми рывками вбивая член в его зад. Кажется, Джон даже подтекает немного от возбуждения, очевидно меньше, чем первый раз, но все же. Это облегчает сейчас и когда Рамси тянется назад, пытаясь достать волосы из его руки. Он делает это молча, и Джону это почему-то кажется очень смешным. Он по-мальчишески наматывает кончики волос на пальцы, пользуясь тем, что Рамси неудобно, выгнувшись, вслепую возить рукой между своих лопаток. И Рамси рычит и никак не может дотянуться до хватких пальцев, пока Джон ритмично входит в него – и так это становится еще слаще. Рамси бросает высвобождаться, когда Джон проезжается пару раз особенно остро и глубоко, и хватается за сердце-древо, качаясь от еще ускорившихся толчков. Так его зад раскрывается еще свободнее, давая Джону проталкиваться в самую глубину, а с каждым движением бедер назад Рамси снова стискивает его тугими мышцами. Словно трахаешь самое пекло, обвивающее член жгущими жарко ледяными языками. Кружится голова. Рамси сует руки прямо в вырезанный рот сердце-древа и, ухватившись крепче, подмахивает грубыми рывками. – Подрочи мне хоть, что ли, – бросает хрипло, склонив голову. Волосы в руке Джона натягиваются, но он отпускает их, раз так. И необдуманно сует руку вниз, под полный живот, сгребает толстый член в ладонь. Ощущение врасплох; это незнакомо и вдруг стыдно. Стыдно от того, как много места он занимает в руке, как горячо жжет замерзшие пальцы, как влажно капает на них, стыдно от мыслей, куда Рамси пихал этот член и что вообще им делал. Почему-то стыднее, чем сосать. Рамси неожиданно стонет, даже Джон понимает, что больше нарочно, больше подогреть его кровь, но это все равно обжигает пах. Не меньше того, как Рамси порывисто насаживается на его член, неумело, грубо и болезненно удовлетворяя их обоих. Джон только сжимает кулак крепче, позволяя Рамси вгонять член в него, и сам неловко охватывает, стараясь задевать пальцами сочную головку. Если так живо надрачивать – еще течет в руку. Джон ярко румянится от этого и от того, как ему выбивает дыхание с каждым толчком в гладкое нутро, как ноют бедра и поясница, как Рамси зажимает его накрепко, насмерть. И – это правда – Джону хочется кончить в его тесный зад прямо сейчас. Если вынуть после, то он наверняка не закроется сразу, и белесые потеки твоей спермы будут сочиться по черным волосам. Это красиво. Это ужасно. Только краем глаза Джон замечает, как из-под пальцев Рамси струится что-то красное, прямо по белоснежному стволу сердце-древа. – Постой, – он замедляется и даже перестает наглаживать горячий член, кладя ладонь Рамси на поясницу, жестко удерживая его. – Что у тебя с руками? – Ничего. Продолжай, – строптиво рычит Рамси. – Да ты себе все руки изрезал, как тут продолжать? – Джон возмущается, жар сходит, и член становится чуток мягче. И Джон хочет уже выйти из Рамси, когда тот рычит еще и тянется назад, рывком хватая его за бедро. – Только попробуй сейчас прокинуть меня, сукин сын. Рамси очевидно предельно возбужден, а, значит, не несет ответственности за сказанное, и Джон только старается игнорировать, как он все еще легонько ездит по его члену туго сжатым задом, как нарочно, насильно принуждая к продолжению. Джон закусывает губу и отрывает руку Рамси от своего бедра, смотря на вывернутую ладонь. Середина ее разодрана до мяса, но натекло и по пальцам, и под рукав, так много, больше, чем должно при таком порезе… Джона это очень беспокоит. – Мы можем потом продолжить. – Ты можешь отсосать. С моими руками ничего не случится, – Рамси отталкивает ладонь Джона, пачкая кровавым и кожу, и куртку. Джон слышит в его последней фразе недосказанное продолжение, но Рамси замолкает, и он решает проигнорировать это тоже. – Не вертись хоть секунду! – он только повышает голос и чувствует себя очень глупо, такой серьезный с членом в чужом заду, зажатый Рамси, не двигающийся из Рамси, но просто хватает его запястье крепче и, склонившись, пробует красное с пальцев. Привкус меда и крови, немного пряный поверху. Значит, не только порез. Хорошо. – Если любишь сосать кровь, я могу и на бок лечь, чтобы сподручнее было, – ядовито и отчего-то словно уязвленно говорит Рамси, поджимая пальцы. – Давай так, – но Джон не слушает, что он говорит. Беспокойство отходит на второй план, и кровь постепенно снова возвращается в пах. – Сейчас я продолжу, так, как хочешь ты, – он скользко пачкается в крови, почти насильно переплетая пальцы с мокрыми, жесткими и крепко сжатыми пальцами Рамси, – но потом будет – как скажу я. – Как будто ты сейчас не хочешь меня трахнуть, – Рамси снова оборачивается, но стискивает кровавые пальцы с пальцами Джона, давая ему гладить себя. – Зубы не заговаривай. Пообещай, – но Джон тоже упрямится, не поддаваясь на слабые покачивания толстыми бедрами, единственно возможные, когда он держит так крепко. Ему нравится, возбуждение горячит тело и румянит кожу, но сперва он стребует с Рамси слово. – Хорошо, – и Рамси раздраженно соглашается, стискивая ладонь Джона. – Обещаю. Что хочешь тебе обещаю, любой каприз, блядь, только завали уже. – Каприз не надо, – Джон выпускает его ладонь и качает головой. – И руки больше не режь. Он смотрит, как Рамси послушно разжимает пальцы на сердце-древе и опускается на локти. Кровь с алым соком текут по губам резного лика, сочатся в снег и на плащ. Джон хмыкает, чуть задрав верхнюю губу, и смотрит прямо в темные, безучастные глаза древа, кладя окровавленную руку на зад Рамси. Джон резко понимает, что не боится больше этих пустых глаз. Резко понимает, что ему нравится холодная прыщавая кожа под пальцами. Джон кривит рот – и с размаху шлепает Рамси, больно, сильно, и кровь с его руки остается брызгами на белой коже и красным отпечатком ладони. Рамси дергается от неожиданности. – Ты что там, совсем охерел, что ли? – поворачивает голову резко, скалясь. – За то, что вел себя, как ребенок, – с несдержанной мальчишеской усмешкой говорит Джон и выходит наполовину. И шлепает Рамси еще раз, теперь чуток пониже, ближе к яйцам, задев сочную складку под ягодицей. – А ты что, решил моим папочкой заделаться? – ядовито выдыхает Рамси, снова опуская голову на руки. – Спасибо, был у меня уже один. Ты знаешь, как он кончил. – Нет. Давай лучше о том, как кончишь ты, – просто и без сочувствия говорит Джон. И поддает бедрами, загоняя снова окрепший член, впечатываясь лобком в мягкий зад. Рамси зло вздыхает и невозможно пульсирует и греется еще изнутри – от этого и нечаянного воспоминания о больной черной крови, залившей его колени. Джон ебет его быстро и так глубоко, насколько хватает небольшой длины. Но Рамси и не хотел бы больше, того, что член тяжело проезжается по простате с каждым торопливым толчком, вполне достаточно. А когда Джон еще перестает впиваться правой рукой в его зад и снова наваливается, подставляя ладонь под член, Рамси закусывает указательный палец. Его руки горят куда меньше, чем зад, чем член, въезжающий в такую влажную и горячую ладонь. И Рамси дрожит, сознательно отказываясь от самоконтроля, когда его сперма густыми толчками течет по пальцам Джона. Он не уверен, что не стонет тихо и хрипло, кусая палец, потому что это мать твою как долго, раз за разом, болезненным огневым всполохом по телу с каждым сокращением где-то внутри, с каждой новой порцией спермы, текущей где-то, куда-то в крепко сжатый кулак и на плащ. У Джона сводит что-то внизу живота от этого хриплого, подвывающего дыхания, от того, как мокро-мокро становится его руке, и все течет по ней, и как Рамси непроизвольно сжимает ягодицы, еще плотнее зажимаясь внутри. Джон вгоняет в его нежданно узкий зад еще парой почти насильных рывков, краснея сильнее, напрягшись всем телом, и кончает внутрь, притиснувшись бедрами и немного расцарапав Рамси обгрызенными ногтями. Джон чувствует себя очень животно… и умиротворенно, склонившись, сжимая мягкий зад в ладони и чувствуя, как толчками выплескивается его сперма. Как будто ты можешь уснуть прямо в эту секунду. Как будто тебе хорошо. Джон отстраняется, перестав чувствовать некоторую отрешенность сознания, и осторожно вытаскивает, вздохнув. Густая нитка спермы тянется от головки, и Джон бездумно снимает ее пальцем, быстро остывающую и липкую, опуская на и так испачканную задницу Рамси, чуток растирая большим пальцем. По члену стекает еще несколько капель, и Джон, отстранившись от Рамси, собирает их и стряхивает тоже на белую кожу. Ужасно. Тебе нравится. – Вот не мог просто внутрь спустить, – вздрогнув, ворчит Рамси, – обязательно надо было по жопе размазать, да? – он лезет рукой между ног, хоть немного подтираясь пальцами. Возвращает к лицу. – Отлично. Кровь, твоя сраная сперма и… о, блядь, просто отлично, – он вытирает ладонь о снег и поднимается на руках, хрустнув поясницей. – Даже не хочу знать, как мой зад сейчас выглядит. – Наверное, я не должен этого говорить, – Джон тянется к кружке с водой и, набрав в руку, хоть слегка обмывает член, – но он выглядит… красиво, – Рамси снова вздрагивает, как будто от неожиданности, но Джон не замечает этого, только поглядывает все на окровавленный зад, из которого действительно теперь к яйцам подтекает его сперма, пока Рамси не подтягивает штаны, бросив вытираться, и не садится на колени. – Почему не должен? – легкомысленно спрашивает он, но Джон улавливает, что о настоящем вопросе он умалчивает. – Потому что это может что-то значить? – вопросом на вопрос, так же поверху легкомысленно, отвечает Джон, поднимаясь на коленях и копаясь в рядом стоящем рюкзаке в поисках аптечки. – Нет, думаю, это ничего не значит, – и если – если – Рамси и думает что-то еще, он ничего об этом не говорит. – Хорошо, – спокойно соглашается Джон. – Потому что я хочу сказать кое-что еще хуже, – он берет кружку и садится напротив Рамси, скрестив ноги. – Давай руки. Он осторожно промывает послушно протянутые ладони уже прохладной водой и промокает их после взятой из аптечки салфеткой. Порезы действительно меньше, чем ему показалось тогда. И Джон старается думать об этом, а не о мелькнувшем желании слизать кровь с этих жестких, шершавых ладоней. – Так что? – наконец любопытничает Рамси. Джон открывает перекись, аккуратно плеская на новую салфетку. И сжимает пальцы Рамси перед тем, как безучастно приложить ее к открытому порезу. Рамси чуть-чуть кривит рот, но не дергается. – Что я… не хочу уходить отсюда, – негромко говорит Джон, убирая салфетку через несколько секунд. Перекись пенится белыми барашками, очищая руку. – Почему? – так же негромко – ужасающе въедливо, но ты этого не слышишь – спрашивает Рамси. Джон берет вторую руку, так же промокая ее. Он еще протирает пальцы и между ними, замечая темные следы от зубов на указательном. Это колет где-то, Джон не знает, где. "Потому что я ничего не знаю о тебе, Рамси Болтон. Потому что я видел, как ты убил его. Потому что я знаю, как тебя зовут". Мясник-мясник-мясник! "Потому что Мелисандра сейчас допрашивает тезку моей маленькой Арьи. Без тебя она будет разговорчивей, да? Потому что я хочу знать, какой твоей девочкой она была, той, у которой так и так нет носа, части грудей и пальцев, но я закрою на это глаза, потому что это жертвы, которые мы приносим…" И чем ты лучше тех, кто вешал своих младенцев на этих ветвях над твоей головой? "…или той, с которой ты – забавы ради? Я видел, как ты убил его. Я знаю, кого ты убил. И я хочу знать, почему". – Здесь… красиво. И очень спокойно, – Джон отматывает бинт, бережно и плотно обматывает левую ладонь Рамси. – Я не люблю, когда красивое и спокойное заканчивается, – продолжает лгать он, разрывая край бинта на две части и обвязывая их вокруг ладони. Он даже не имеет понятия о том, что значит "спокойное", чтобы еще знать, как это, когда оно заканчивается. – Ты не хочешь, чтобы это заканчивалось? – Рамси перехватывает его пальцы, держащие новый кусок бинта. Почти любовно. Почти трогает. – Это не имеет значения, – покойно говорит Джон, высвобождая руку и разворачивая его ладонь внутренней стороной к себе. – Мы все равно возвращаемся в институт, иначе быть не может. – Ты знаешь, что мы оба не об этом, – Рамси морщится, то ли от того, как крепко Джон перевязывает его, то ли от его слов. – Это из-за того, что я сказал? – М? – Джон связывает края второго бинта. Холод наконец начинает пробирать его даже через одежду, и он ежится. – Про то, что я уйду, когда мы закончим, – спокойно уточняет Рамси, сжимая и разжимая ладони. Жить можно. Джон не отвечает, укладывая остатки бинтов, салфетки и перекись обратно в аптечку, защелкивая замок. – Ты хотел бы, чтобы это было не так, Джон? – Рамси ничего не предлагает. Это не звучит даже как завуалированное предложение остаться. – Я думаю, можно будет выдвигаться через час-полтора, – Джон смотрит на пакеты с соком и на часы, потом берет свой свернутый плащ и расправляет его. Если укрыться, будет не так холодно ждать. Рамси не настаивает на ответе и ложится рядом на спину, закинув перевязанные руки за голову. Джон думает лечь чуть поодаль, но почему-то пересаживается и опускается головой ему на грудь, накинув капюшон и вытянувшись немного наискось. Он накрывает расправленным плащом себя и ноги и живот Рамси, смотря, как переплетаются над их головами заледеневшие алые ветви. Лежать так мягко и совсем не холодно. – Знаешь, с тобой и подсесть на это дерьмо можно, – неожиданно ласково говорит Рамси, вытаскивая руку из-под затылка и касаясь холодной щеки Джона. – Ты о чем? – Джон как будто первый раз за последние минуты по-настоящему реагирует на его слова. – Я только раз под низом был. Мне тогда не хотелось, если честно, – Рамси машинально поглаживает его щеку, цепляет пальцем щекотную короткую прядь, еще слегка влажную. – То есть нет, нормально было, но так. Как будто ручкой от швабры внутри возят, не знаю, – он коротко смеется. – Вроде больно, а вроде нихуя не чувствуешь, и вроде че-то так… Хер знает. С тобой не так. Джон снова румянится. – Я ничего такого не пробовал до тебя, очевидно, думаю, – но он считает, что хоть в чем-то должен тоже побыть откровенным. – Но, как по мне, одно не хуже другого. По-разному, но не хуже. – Ага, – флегматично соглашается Рамси, все водя пальцами по щеке Джона. Джон никак не отвечает ему, полусонно моргая, и лезет под плащ, возится, доставая сигареты. Закуривает, вытащив из-под плаща только ладони, и выдыхает бледно-серый дым. Вспоминает вдруг. – Ты, кстати, теперь мне должен, – мальчишеская интонация возвращается к нему, но лицо серьезно. – Че это? – Рамси приподнимает голову и принимает протянутую Джоном сигарету. – Желание. Ты пообещал тогда, – у Джона слабо вздрагивает край рта. – Когда это? – Рамси глубоко затягивается, хмурясь. – Когда я тебя… – Джон не выдерживает, и секундная улыбка искажает его лицо. – Что хочешь тебе обещаю, сказал. – Ну, это ж разве обещание, – вредничает Рамси, затянувшись еще раз и возвращая сигарету Джону. – Оно самое, – но Джон серьезно кивает. – Все, как положено. Ты пообещал мне желание в богороще, буквально перед лицом Старых Богов, да еще и кровью скрепил, получается. Так что… – Ты же в это все не веришь, – лукаво жмурится Рамси, щипая Джона за щеку. – Но ты веришь, – парирует Джон, выпуская дым из губ. – Хорошо, хорошо, – Рамси добродушно смеется, – раз обещал – будет тебе желание. Чего хочешь? – Что угодно ведь? – спрашивает Джон, и в горле опять застревает что-то горькое, горше сигаретного дыма. – Что угодно, – легкомысленно соглашается Рамси. Но Джон не отвечает сразу, молчит, смотря в испещренное кровавой изморозью ветвей небо. Он проталкивает комок в горле новой затяжкой, чувствуя холодные-холодные пальцы, мимолетно гладящие щеку, волосы, добирающиеся до края уха, очерчивающие его, щекочущие, игривые. Джон закрывает глаза. В черноте он видит на мгновение что-то, похожее на три алых пятна, но они тут же исчезают. Рамси слушает неравномерное дыхание Джона и чувствует слабую ноющую резь в обеих руках. Он еще легонько щекочет его щеку, но не торопит с ответом. "Останься, – слышит несказанное Рамси. – Останься со мной". "И взаправду, я хорошо отработал, чтобы ты этого попросил. Давай, Джон Сноу, это же то, что тебе надо, то, чего ты хочешь. Теплая хватка да прикушенный зашеек, чего еще? Это все равно ничего не изменит. Скажешь или нет – я так и так никуда не уйду. Так и так твоим пальцам, губам и глазам быть моими, под моим ножом. Но хочешь – скажи. Это будет приятно". "Уходи, – не говорит Джон. – Уйди сейчас". "Пока мы не вернулись, пока слова из красного рта не стали против твоих. Уйди, я смогу вернуться один. Потому что когда она скажет, когда маленькая Арья – не моя сестра – подтвердит ее слова, я выстрелю тебе в лоб. А я устал стрелять вас. Так устал. Слишком много ваших глаз, слишком много ваших жизней. Почему вы не можете прекратить?". Джон открывает глаза. Покачивающиеся замерзшие ветви на том же месте, рука Рамси все так же ласкает его лицо, холод пробирается и под плащ. Джон затягивается последний раз и тушит сигарету в снегу. Но не убирает руку – берет ладонь Рамси в свою, на мгновение больно сдавив и порез, и пальцы. – Знаешь, я лучше приберегу его пока. До лучших дней.