***
У Намджуна явный недосып, очерченный синяками под уставшими глазами. Трясущимися пальцами он поутру суёт мелочь в кофейный аппарат около своего дома, чтобы влить в себя дозу кофеина-спасителя. Очередная ночь проведена с «Кафкой на пляже» и алкоголем, но утро ожидает великих свершений, как новая долгожданная работа, которая обещает быть интересной. А дело всё в том, что истинная красота для Намджуна – человеческое тело. Оголённое, правильно показанное, оно может принести неповторимый экстаз от просмотра видеоролика. Лицо, продолжаемое изгибом шеи, округлым плечом и кистями рук, что очерчены выпирающими косточками; торс, полосы рёбер, плавный переход к бёдрам – Намджун не зацикливается на стереотипах, кому тело может принадлежать, и лучшим вариантом для него было устроиться в порно-студию начинающим оператором. Киму хочется показать весь спектр естественности в сексе и в том, что это вовсе не что-то грязное и греховное, а из ряда вон выходящая для привычного понимания красота. И когда на собеседовании ему ответили положительно, а на контракте о стажировке появилась подпись директора, то Намджун почувствовал себя на унцию счастливее. Квартира Нама – это серое пространство, с нередким бардаком. Ким и не пытается избавиться от хаоса, оправдываясь тем, что всё всегда под рукой. На столе переполненная окурками пепельница, извечный терпкий запах, смешанный со смогом города, что за окном расстилается сточной канавой. Машины стали привычным шумом, их сигналы смешиваются в какофонию и стоят фоном для музыки, что обычно играет из динамиков высшего класса – гордость Намджуна, как и профессиональная камера, взятая в кредит. Когда он возвращается домой, то празднует получение работы бутылкой виски, припрятанной для особенных случаев. Кабинет директора Хона выполнен в минимализме, с несколькими застеклёнными плакатами порно-актёров с открытыми телами и взглядами, которые различаются по своей насыщенности. Намджун умеет читать по глазам – это один из его любимых приёмов определять, из чего состоит личность. У одного парня, который хвастает рельефами фигуры, взгляд блестящий и ненасытный – он явно получает удовольствие от того, кем является. Другой, что находится рядом с первым снимком, демонстрирует всю душевную пустоту, напоминая какую-то заблудшую рыбу. Однако Намджун цепляется за другой снимок. Юноша, ну точно фарфоровая кукла и единственный, кто улыбается уголком чуть блестящих пухлых губ. Выбеленные волосы и завораживающие глаза. Нам смотрит на него дольше положенного, не замечая того, что отошедший по каким-то делам Хон возвращается и хлопает Кима по лопатке. — Нравится? — голос у мужчины немного сиплый, приятный. Он чуть ниже Намджуна, среднего телосложения в простой, но стильной одежде. Не вызывает отторжения и пахнет дорогим парфюмом. — Да, он красивый, — говорит Намджун, пожимая плечами. — Он работает не так давно, но результаты потрясающие! Его соло расходятся самым высоким тиражом и количеством просмотров. Благодаря этому парню мы отлично зарабатываем на цифровых продажах. Но он… В общем, к нему нужен особый подход, операторы ещё ни разу не снимали его больше одного раза. — Погодите, Вы сказали, что он снимается один? — уточняет Намджун, удивлённый заявлением директора и пропуская что-то важное, зациклившись больше на факте о соло. Тот кивает, подтверждая вопрос. — Но почему вы не даёте ему никого? Он бы прекрасно смотрелся с тем же… Сухёком! Я смотрел его профайлы, и они бы отлично выглядели в кадре. — Нет, нет и ещё раз нет. По условиям контракта этот цветок неприкасаемый до самого конца. И да, мы регулярно проверяем – он ещё девственник. Мальчишка слишком самовлюбленный, не видишь что ли? Он дома только с собой и трахается. Никто не позарился на него до сих пор, да и мы не позволим, пока он у нас. — Начальник поправляет галстук и, допив свой кофе, выходит из-за стола. — Ах да, — добавляет, собирая бумаги, — он твой. Съёмки у него раз в три недели, расписание получишь у Эда, он внизу сейчас. Остальное время отдыхай, пока стажируешься. ... Пятница, понедельник, суббота, четверг... Четверг? Время летит быстро, если за ним не следить. Подошедший день дарил Намджуну сладкое предвкушение чего-то нового и по-особенному волшебного. Он быстро собрался и уже в назначенные двенадцать часов прибыл в аудиторию. — Здравствуйте. Я новый оператор в студии, — говорит он, проходя и осторожно осматривая красиво переливающиеся белые и молочные тона в комнате, на стенах и на внезапно расположенном на постели том самом легендарном Сокджине, который уже без одежды. — Ну привет. — Джин расставляет ноги пошире, показушно медленно двигая рукой по стволу. Он рассматривает его, как новую добычу, окидывая привычным взглядом для обвораживания незнакомцев. — Да... Так вот, — оператор прочищает горло, смотря на такую неожиданно наглую пассию, — меня зовут Ким Намджун. — Он вдруг щелкает чем-то у себя в голове и как ни в чем не бывало проходит к аппаратуре, принимаясь настраивать и осматривать. — Намджун, значит... — Джин ухмыляется, развернувшись в ту же позу к нему. — Женат или пидор? — Скорее, исследователь. Нахожу эстетику в таких вот пониженных личностях по типу Вас, юноша. Кстати, Вы не представились. — Пониженных? Вот как. — Джин, задумавшись, закусывает губу. — Ну, знаешь, мне казалось в моё агенство не будут брать кого попало. Странно, что ты не знаешь меня, раз тебя привлекают члены, вместо женских мордашек и груди. Намджун быстро подходит к постели и наклоняется над Джином, смотря прямо в глаза. Киму такой пристальный взгляд не претит и он назло садится ещё ближе, едва не ударяясь лбом о лоб оператора. Парень всё время беспрерывно водил рукой по своему пенису, бесстыдно рассматривая нового человека, а теперь, когда тот оказался так близко, он нехотя одернул руку и протянул ему. — Ким Сокджин. — Он улыбается, когда Нам вольно пожимает её, тут же отходя обратно к аппаратуре. — Давно у тебя так, Сокджин? — Намджун слишком спокоен, чем и раздражает Кима. — О чём ты? — Давно борешься с самим собой? Ну, знаешь, панические атаки, мысли о самоубийстве, ненависть к себе, твое расстройство личности. Джин нахмурился. — Ну так?.. — Джун вскинул бровями, наконец подняв на него голову. — Ах, извини. Мне не стоит спрашивать, да? — Что-что? Мне позвать Хона? — И как оно, когда к тебе никто не прикасается? Нравится? — Нам корчит сардоническое выражение лица, переставляя софтбокс подальше. — Ты серьезно что ли? Какая жалость. Ты ведь милашка. Джину хочется встать и выйти из студии, но он укладывается поудобнее, подзывая визажистку, что тихо ожидала его команды. Надо отвлекаться. Скоро пройдет. Не может же всё обрушиться из-за какого-то самоуверенного новенького говнюка. После съёмки Джин непременно пожалуется Хону на этого бесстыжего и его тут же выпрут из агенства. Эти мысли успокаивали Кима, и спустя несколько минут тихих подготовок он был уже душевно и физически готов к включению камеры. Атласные простыни притягивают и заставляют утонуть в приятной прохладе нагое тело. Белые подсветки дарят видимый комфорт и идеальное освещение фарфоровой кожи. Тепло, излучаемое собою и для себя – порою Ким смеётся над тем, насколько правдоподобно он любит свою плоть. Тонкие фортепианные фаланги. Чистейшая, гладкая кожа. Изгибы, выпуклости и манящее сухощавое тело. Пальцы скользят до боли медленно, Джин заигрался в своей любовной формуле. Тонкая талия изгибается, а лицо преображается в нечто ирреальное – приятный старт. В такие моменты он воссоздаёт себя прекрасным, стачивает лишнее и выкраивает нагой алмаз. Джин скрывает глаза за веками, ставит мысленный отсчёт до взрыва и громко обсасывает тончайшие длинные пальцы. Смотрит изредка в камеру, на своё мнимое отражение – никого нет – естество во плоти. Теперь пальцы скользят по затвердевшим соскам. Он мажет себя воцаряющейся атмосферой, затягивает в неизведанный танец то диковинное и уже привычное зеркало в объективе. Впалый живот впадает ещё сильнее, когда мокрые фаланги оставляют холодок от своей тропы. Аккуратный член в обхвате немного краснеет и Джин заходится первым стоном. Так привычно, но ведь нарцисс ликует, когда он прикасается к себе вот так, открыто и по-особенному, будто в самом деле любит и Джин уже готов поверить, что это так. Холодные пучки пальцев касаются розоватой мышцы. Джин смазывает их, а затем, полусогнувшись в спине, наседает. Подумать только... Сколько же извращенцев смотрят сейчас на него? Такого горячего и неприступного, такого извивающегося в чистой любви нарцисса. Одни мужчины скрывают эту слабость от жён, другие от скуки порождают в себе тягу рассматривать случайно нашедшегося юношу на просторах интернета. Джин знает, что смотрит на себя такого только он сам. Никто не вправе увидеть в нём все стороны сразу, когда покусанные губы округляются в настоящих эмоциях, а пальцы играют и ласкают своё нутро.***
Пару часов на наблюдение, неделя на осмысливание от привычки и скуки. Что же в нём такого? Душевный странник, по сути, но... чёрт бы побрал, какой же он наполненный! Намджун рассматривает затертые распечатанные стиллы из давно вышедшего его первого ролика с ним. Слишком мало он взял у него, слишком мало он знает о нём. Тот взгляд, проходящий совсем близко, царственное влечение и собственное вожделение. Не может же человек так маниакально хотеть полоснуть по горлу спасительной остротой, а затем вот так просто и даже желанно ублажать себя, по-настоящему доводя до исступления. Немеркнущий вздор: этот парень копит свою ненависть и тихо посыпает её неугомонными попытками усмирить. Кормит себя болью, давясь оргазмами. Сколько же он так протянет? Намджуну до сведённых скул хотелось помочь этому совершенно обезумевшему Джину. По ночи он доставал уже не Мураками, а давно забытые и отученные книги по психологии, психиатрии и социологии с соционикой в паре. Тщательный мозговой массаж, котелок вскипал в давящих градусах недосыпа в борьбе с интересом, но, спустя четыре бессонных дня, Нам всё-таки нашёл то, что казалось ему чистым объяснением такого немыслимого парадокса. Тогда Ким заснул под утро, забвенно разместившись на страницах Юнга. Шин – личный визажист, – три оператора, светодиоды, софтбоксы, камеры, микрофоны, белые стены, подсветки, вечно-заинтересованные глаза, стопка чистой дорогой одежды, различные смазки и игрушки. Усталость. Джин быстро заталкивает резиновый дилдо, случайно прокусывает нижнюю губу, рвано дыша, и привычно доводя себя, а Намджун смотрит на него так, будто тот не готовится кончить в эту же секунду, а рыдает юнцом в своей прозрачной грудной клетке. За съемкой Нам давно не следит, хоть и сознает, что, возможно, выйдет боком такая подготовка к сегодняшнему дню. У Джина искры из глаз, а от стараний ещё и испарина на лбу и висках. Взмокшая чёлка, прикрытые глаза – ну настоящий же! Удивительно. Когда белесая жидкость скапывает на живот, Намджун читает в нём ещё и готовность к чему-то новому. Тот содрогается, сцепляя зубы, тихо выстанывает отголоски исчадий, что поднесли его к концу. Только бы успеть к нему, только бы найти в нём место своим словам. Момент исчезает, как и дымки, как и воображаемое волшебство. Шин и остальные расходятся, кто-то одергивает Джуна дважды, прежде, чем тот огрызнется, чтобы забрали его камеру и отстали. Сокджин дышит расслабленно, уже сидя в любимой позе: ноги изогнуты в коленях. Будто ребенок, он продолжает неосознанно водить рукой по члену, всматриваясь в пустую точку. Отходит от произошедшего. — Наверное, сложно переступить через это, да? Тебя вообще не трогали? Не прикасались? — вопрошает Нам, рассматривая отрешенное состояние, парящее аурой Кима. — ...Ну, руку жали. Мама в детстве трогала, а ещё Эльма изредка – это моя домработница – её я обнимаю сам. — Джин, будто только проснувшись, автоматический отвечает правдой. — А больше у меня никого и нет.. — Где твои родители? — ответа Нам не получает, и, решив для себя, что он доведет дело до конца, извиняется. — Я что, правда настолько жалок? — низковатый, но приятный голос разрезает восставшую тишину. — Ну, мне это видно. Я знаю, что у тебя внутри. Да и не жалок вовсе, ты потерялся, заблудился сильно и с каждым днём путаешься всё больше. — Я не могу об этом разговаривать. Пожалуйста, давай не будем. Я никогда не рассказывал это людям. — Оживление будто само по себе приходит, когда Ким усаживается удобнее. — Кстати, держишься ты очень хорошо на публике. Молодец. — Намджун садится на постели рядом, пододвигаясь ближе. — Не надо... Пожалуйста, — Джин повторяет на автопилоте, заметно съёживаясь и отстраняясь от навязчивого оператора. — Ты всегда трогаешь свои половые органы? — Нам пытается пошутить, улыбаясь, осматривая руки Джина у того между ног. — Только когда голый, — спокойно произносит Ким, чуть заметно морща уголки губ, выражая напряжённую неловкость. — Мне нравится. — Тебя там тоже никто не трогал? — голос Намджуна врезается в сознание низкими тонами, заставляя Джина впиться аккуратными ногтями в ладони, оставляя следы-полумесяцы на коже. — Никто. — Он резко встаёт и, ухватив полотенце с декоративного дивана, выходит из студии. Джун наскоро собирает свои вещи, прокручивая в голове реплики для правильного высказывания в предстоящем разговоре. За сегодня ему явно влетит, но уже плевать, ведь этот парень явно больше нуждается в помощи, нежели Намджун в мирных отношениях с сотрудниками студии. — По-моему, когда мужчины хотят секса, они слишком раззадориваются, — говорит Сокджин, вытирая мокрые руки и спину махровой тканью. Душ отрезвил его взгляд и теперь он выглядит вновь чистым общественным планктоном, на роль которого – Нам уверен – тот долго учился. — Слушай, Джин. Кажется, я узнал в чём дело. — Голос тихий, его будто принуждают к разговору. — У тебя диссоциативное, да? Джин смеётся с сарказмом – поддельная издевка, как самая последняя защита. Опять эти сверкающие бриллианты в его глазах, что порождены заливистым смехом. — Это тебе кто сказал? Или сам возомнил себя умником? — поверх трусов натягиваются спортивные хлопковые штаны. — Это я читал. Мне кажется, что так и есть. Иного объяснения я не нахожу. — Я чувствую себя, когда дрочу. Понятно? Чувствую и когда... когда один. Я всё чувствую и я один человек. Это всё неважно, я в порядке и не надо тут играть заботливого папашу, ладно? Я самодостаточный, да ещё и обеспечиваю человека, живущего со мной. А ты не лезь не в своё дело. — Можно я к тебе поеду? — Намджун тянет его за полы рубашки, когда тот, ухватывая рюкзак, спешит ретироваться к выходу. — Потрахаться захотелось? — Ким поворачивается, недовольно цокнув языком, — это не ко мне, увольте. Да тебе и самому неплохо бы моделью стать, а не в операторах ошиваться. В общем, мне пора, а ты, если хочешь, можешь пойти к Хону, у него есть свои грязные секретики, которые, уверен, придутся тебе по нраву. — Я хочу посмотреть твою обитель. Не опускайся, пожалуйста, до того уровня, когда уже пользуешься последними видами самозащиты, ладно? Я не притронусь даже к твоей руке, не обольщайся. Мне вот интересно, где у тебя игрушки, каких размеров окна и подоконники. Постель, в которой спишь, кухня и ванная комната. — Отвали. Я сейчас пойду к Хону и он уволит тебя, раз так не понимаешь. Ты и без того уже достаточно накосячил. — Язвить Джин явно не доучился, потому передергивает себя на последних словах, будто почувствовав дуновение холода. Намджун больно хватает его за руку, выталкивая из студии в коридор этажа, нагло пропихивает в лифт и, по закрытию дверей, ударяет по щеке, будто пытается отрезвить. Когда они спустились, он заставил его довести до своего авто и теперь не остается иного выхода, кроме как ехать домой вдвоем. — Зачем я тебе нужен?! Чего ты пристал ко мне? Я что, единственный, кто страдает подобной хернёй?! Благодетелем возомнил себя?! — Джин чуть ли не взвывает с горячих эмоций, яростно ударяя рукой по рулю. — Поздравляю. — Строго отвечает Нам. Он открывает дверь, выступая одной ногой. — Я пошёл. Сегодняшняя ночная паническая атака вжилась в реальность с отчетливо виднеющимися глазами Ким Намджуна. Сокджин засыпает на привычной холодной плитке в ванной.***
Мёндон, как всегда, заполонён людьми. Туристы сливаются с местным поселением единым потоком, снуя слишком медленно, едва ли не на каждом шагу фотографируясь с очередной «достопримечательностью» – относят почти всё, от обычного корейца, до какой-нибудь понравившейся колоритной витрины. Суматошная дикость. Намджун тонет в толпе, переходя через дорогу. Перед ним маячит выкрашенный в едкий розовый затылок какого-то парня, как очередная попытка подростка хоть чем-то выделиться из основной массы. Намджун не зацикливается, поправляет наушники и поворачивает влево. Теплота сентябрьского солнца радует, но впереди ожидается сезон дождей, что принесёт Сеулу привычную усталость и немного хмурый вид. Однако сейчас Нам в тёмных очках и лёгкой одежде, впитывает в себя тепло. На Мёндоне, куда не завернуть, всюду встречаются палатки с каким-нибудь товаром. От уличной еды, до дорогих бутиков с драгоценностями от известных брендов. Намджуну нужно купить объектив для камеры, и нет места более подходящего, чем это. Он останавливается, когда проходит мимо бутика с одеждой, замечая знакомое лицо. Сокджин стоит напротив зеркала, спиной к Наму, одёргивает полы белой хлопковой рубашки и поправляет самостоятельно воротник, не позволяя сделать это персоналу. Ким наблюдает за тем, как лицо Джина недовольно хмурится, видимо, отыскав в безупречности очередной свой недостаток, и прячется в примерочной уже через мгновение. Намджун решительно заходит в магазин, берёт тонкий светло-розовый свитер и протягивает его Джину, как только тот выходит из кабинки. — Попробуй это. Должно хорошо сесть. — Ты что, сталкер? — фыркает Сокджин, но свитер таки принимает и исчезает за дверцей вновь. Он выходит почти сразу же, одаривая Намджуна испепеляющим взглядом, на что тому без разницы. Подходит к зеркалу и критически осматривает себя. Нам стоит позади, оценивая виднеющуюся линию ключиц, то, как ниспадают свободные рукава, почти доставая до кончиков пальцев, а цвет так кстати подходит к фактически воздушному образу Сокджина. — Ты красивый, но тебе нужна помощь в осознании этого, — заявляет Ким. Он подходит ближе, вставая почти вплотную, а Джин завороженно смотрит на отражение, не в силах оторваться. — Лицо, кожа, шея, руки... Если позволишь, то я помогу тебе. Спасу тебя. — В рыцари заделался? — сорванной нотой вопрошает Сокджин, отводя глаза и делая шаг в сторону. Он сжимает ткань рукавов, выглядя растерянным всего секунду, но этого хватает, чтобы Нам за неё зацепился, вычитав боязнь в зрачках напротив. Но Сокджин капризно отказывается от покупки свитера, выходя из бутика ни с чем. Солнце красиво бьет по открытым ногам Кима, идущего впереди, а Джун следует за ним тенью, пока они не натыкаются на кафе. Он нагло хватает Джина за руку, заставляя остановиться. — Пообедай со мной? Я ненавижу есть в одиночку в общественных местах, а здесь вкусные вафли. — А ничего, что я не горю желанием с тобой вообще находиться? — прыскает Сокджин. — И соусы изумительные! — игнорируя сопротивление, лепечет Нам. Он чуть ли не запихивает Кима в кафе, выискивая свободное место в самом углу, и, обнаружив, ведёт прямо туда. Сопротивляться на публике Сокджину постыдно и он послушно усаживается на кожаный диванчик, напротив Джуна. — Что чувствуешь, когда мастурбируешь? — Нам решает докопаться до истины любым способом, потому, уплетая вафли с мороженым, задаёт новый вопрос. Джин смеётся в фирменных оковах сарказма. — Удовольствие, — легко отвечает он, поправляя свободно повисший свитер, что открыл ключицу и вместе с ней вид на всё больше худеющее тело. — А ещё? — Ким рассматривает его лицо, что пытается спрятать мечущийся взгляд в тарелке с нетронутой порцией. Джину сытный обед кажется до омерзения жирным и уродливым. Мороженое, тая, растекается. Некогда привлекательная горка с украшением из малины и черники превращается в гадкий натюрморт, и Джин впивается пальцами в край стола, даже не пытаясь напустить на себя спокойствие. Намджун напротив смотрит изучающе, ловя любое движение поднимающейся грудной клетки и глаз, что закрываются на секунду. А потом Джин будто не выдерживает и почти сдаётся. — Не знаю, — выдаёт он. — Стараюсь отвлекаться, когда дома. А в студии мне легко, потому что взгляды крадут мои мысли и внимание. Я думаю о тех, кто на меня смотрит. — Ты прекрасно смотрелся в том розовом свитере. Я бы купил. Что не понравилось-то? — Твоя самодовольная физиономия в отражении. — А мне казалось, что твоя, но скорее унылая под коркой равнодушия. Впрочем, ничего нового. Какие игрушки ты больше любишь? — Пальцы. — Тихо и коротко, тяжело выдыхая противно давящий на грудь воздух. — Почему так? — Сам себя лучше чувствую. А тебе, я вижу, доставляет разговаривать со мной на такие темы за столом, да ещё и в общественном месте. Джун резко поворачивается на месте, вежливо похлопывая сидящую к себе спиной девушку: — Извините, пожалуйста, мы тут вот обсуждаем самые удобные способы мастурбации. Мой собеседник предпочитает вводить в себя пальцы для получения более ярких эмоций. Вам это интересно? — после чего Нам не выдерживает и смеётся в голос, а за ним и девушка. Джин тихо шипит, словно змея. Его побагровевшее лицо говорит о тотальном недовольстве и он пытается совладать с собой. — Думаю, теперь будет не так «общественно», да? Мы вот уже и подругу нашли себе. Не любишь мороженое? — Намджун указывает на нетронутый десерт, нагло ухмыляется и жутко раздражает. Будто он всеведущий в делах Джина, хотя Ким и понимает, что так оно и есть. В какой-то степени Сокджин чувствует себя вязанным свитером с подцепленной пальцами Намджуна нитью, которую он наматывает, распуская и придавая новую форму. Джину этого не хочется и он отставляет от себя противное мороженое, которое неприлично растеклось по чашке. — Мне пора домой, — поднимаясь, говорит он и сразу же ретируется к выходу, не желая продолжать сеанс обсуждения собственной ничтожности. Намджун поджимает губы, оставляет плату за обед, и торопится нагнать вышагивающего к двери Джина. — Стой же! — окликает он Сокджина, хватая за плечо и заставляя обернуться. — Слушай, Намджун, — застывшее, безэмоциональное лицо Кима пронзает Нама прямой усталостью в зрачках и наглостью смотреть прямо в глаза. — У меня аллергия на твои изречения и такие резкие смены тем. Я сегодня созвонюсь с Хоном, нас разделят и тогда всё наладится и с работой и с жизнью. Всего хорошего тебе и твоей новой подруге. — Послушай меня, наконец! — просит Нам. — Ты ведь понимаешь, что в скором времени ты сам придешь ко мне. Ты знаешь, что во мне есть то, что может тебе помочь. Ты знаешь это и я чувствую прямо сейчас то, что чувствуешь ты, — Джун говорит негромко, с нажатием на каждый слог. Он отчеканивает эти слова, иголками колющие остатки гордости Джина, после чего отпускает его одежду и делает шаг назад. — Можешь идти. Вперёд. Сокджин теряется на мгновение, не ожидая столь быстрого отступления. Он изменяется в лице, приоткрыв рот в желании сказать что-то, но оставляет это и, дёргая за ручку, выходит вон. Намджун, до этого напряжённый, заметно расслабляется и запускает пальцы в волосы, зачёсывая ненавистную чёлку назад.***
Сухопарые пальцы сплетены на горячем стаканчике с кофе. Сокджин сидит на лавке, неподалёку от студии, куда ранее Намджун, который слишком часто околачивается рядом, точно голодный паук, завёл его сразу после съёмок. Ким поднимает на Джуна глаза, а тот следит внимательно, ловит горделивый взгляд и ненависть ко всей этой ситуации. Несмотря на угрозы, Джин так и не смог выполнить их – Намджун всё ещё его оператор. И он всё ещё пытается пробить сокджинову личность, выявить оттуда страхи и растоптать то ли их, то ли самого Джина. — Ты слишком опасно мыслишь для самого себя, — произносит Намджун. — Эта шутовская свора тебя стремительно губит. — Я читаю. Это очень помогает в саморазвитии, и таким образом я созидаю личный образ, — терпеливо объясняет Джин. Он делает глоток и морщится от избытка сахара в напитке, в то время как Нам с удовольствием смакует сладкий кофе. — Да, — кивает он. — И голос у тебя, как масло. Слушать, как ты разговариваешь, так же приятно. Сам весь тонко тянешься в этой круговерти, будто паутина. Подспудно там всё в порядке? Уверен? Ты же наверняка по пятьдесят раз обдумал каждый способ убиться. Лезвие полосует по нутру, задевая за живое. Он снова вскрывает это словами, обнажает мысли Сокджина, будто вытягивает из самой головы. До невозможного противно и приторность кофе, прилипшая к корню языка, действует ещё хуже. Ким подносит стаканчик к лицу, рассматривает обёртку, лишь бы отвлечься. Кажется, что если он начнёт говорить, то больше утаивать ничего не получится. — Мятежный дух... — протягивает полушёпотом Сокджин. — Знаешь, я больше ничего не умею. И об этом думал. В конце концов я здоров и у меня никого нет, а в студии хорошо платят. Даже очень. — Расскажи про детство, — Намджун говорит мягко, борясь с желанием прикоснуться к Джину. — Пожалуйста. — В четырнадцать я понял, что мне противно женское тело. Даже не так – отвратно, — Сокджин хмыкает, поворачиваясь лицом к Наму, словно хочет показаться смелее, чем на самом деле. — Не понимаю, с чем это связано. Недавно думал об этом. Фрейд говорит, что с инверзией рождаются, но что-то внутри не даёт согласиться. — Не слушай Фрейда, — заявляет Джун. — Не читай его. Это не больше, чем дешёвый дивертисмент. Внутри всё сотрясается, когда говоришь об инверзии. — А Ницше повествует о том, что нам всего мало, — продолжает Сокджин, теперь уже глядя на солнце и чуть щурясь от яркого света. — Безыдейные твари, тонущие в своём невежестве от излишнего достатка. — Сойти с темы решил? — Пытаюсь. Не хочу о себе. — Экой вздор. — Намджун издаёт смешок. — Ты начинен усладой, которую плавишь в оргазменной пытке и переливаешь в холодную статую боли. — Я знаю. Какой красноречивый... — Сокджин силится с желанием закатить глаза, дабы показать своё отношение к происходящему. Защитная реакция на чужую глупость, или, в этом случае – правду. Он качает головой, пытаясь донести Намджуну оправдания своей выдуманной болезни. — Я просто не могу смириться с собой. Все попытки, уход за собой и прочее – тщетно. Я чувствую омерзение даже сейчас, к этой тушке, из которой говорю. — А если забить на неё? — предлагает Намджун. Он откидывается на спинку лавки, оставляя стаканчик покоиться рядом, и смотрит в ту же точку, что и Сокджин. — Попытаться не думать о себе? Это просто твоя форма на данном цикле существования. Такие правила жизни. Ты должен ухаживать за ней, но не судить её. — Мне гадко от нахождения в этом теле, — настаивает Джин. — Гадко, когда оно мне ничего не даёт. — Но ты мастурбируешь так же часто... Забавно. — Это помогает, — пожимает плечами Сокджин. — Но лишь временно, — подмечает Нам. — Зеркала завешаны? — Нет, — отвечает Сокджин. Он вновь смотрит на Намджуна, который тут же поворачивается. — Не боюсь их. Я и так знаю, как выгляжу. Даже сейчас вижу себя в твоём лице. — И что же ты видишь? — Ким приподнимает бровь, любопытствуя. — Уродство. Писклявый голос. Худоба. Манеры. Привычки. От всего тошнит. — Я вижу человека, который нуждается. Просто нуждается, — заверяет Джун. — А про голос мы говорили уже. Больно от комплиментов? — Я привык. И людей не боюсь. По идее, ничего не боюсь. Опять же, спасибо книгам. — Смерти боишься, — произносит Намджун. Сокджин лишь горько усмехается. Он вновь смотрит на свои пальцы, какие-то кривые, словно ломали несколько раз. Слишком худые, бледные и с порозовевшими костяшками. Он опускает руки и сплетает их в замок. — Я знаю, что уже скоро решусь, — заявляет Джин. — Чувствую. — Не решишься, — отчеканивает Намджун. — Если бы это было право так, ты бы не рассказывал мне. Сокджин слабо улыбается своим мыслям. Он оглядывает территорию небольшого парка, поддетые поздней осенью листья деревьев и солнце, медленно плывущее к закату. Здесь тихо и тепло. Лучи ласкают кожу, впитываются в свитер и нагревают мягкую ткань. Атмосфера до невозможности умиротворяющая, плавно раскачивающая Джина в сторону откровений. Намджун сидит рядом и тот чувствует его взгляд на себе. Проникающий в сердцевину солнечного сплетения, вытягивающий оттуда слова, что были заперты для чужих ушей. — Мне просто показалось, что я могу тебе довериться, — произносит Джин. — Ты не думал об отношениях? — интересуется Намджун. — Ну, знаешь, жить с кем-то. Делить постель, иметь совместный счёт. Ходить на прогулки и вести стабильную половую жизнь. — Я не представляю себя рядом с кем-то, — Сокджин легкомысленно пожимает плечами. Он немного задумывается, склоняя голову чуть влево. — Кажется, в мире не существует «моего» человека; того, кто принял бы меня. — Тебя и так принимают. Просто тебе хочется, чтобы и твои проблемы тоже приняли. А это нелегко, — опровергает Намджун. — Были друзья когда-нибудь? — Да. Мне лгали. И я лгал. Ничего адекватного и быстро закончилось. Ещё в семнадцать лет, кажется. — Джин подбирает свой стакан с кофе и резко бросает в урну. — Мир состоит из лжи, ничего не поделаешь. А та твоя домработница? — Намджун всматривается в его лицо пристально, ища черты искренности. — Мы не разговариваем о моём отношении к себе. — Ким не опускает глаза, знает, что тот и так понимает. — Я её попросил давно уже и она согласилась. Она очень хорошая и вкусно готовит. Мы даже вместе иногда готовим. Не задаёт лишних вопросов и всегда рядом. — Как проходят твои приступы? — Намджун не сдаётся. Подталкивает Джина к откровению, неспешно и мягко, чтобы не напугать. Он знает, что тот раскроется сам, и остаётся лишь правильно подобрать тона и слова. — Не надо. Прошу, это всё... — Сокджин вздыхает, на секунду зажмурившись, — блять. — Ты можешь отрицать, но в тебе бьётся рабская зависимость от последних почестей и чёрная ненависть, — заявляет Нам, цепляясь за рукав свитера Кима. Тот не отталкивает, позволяя выговориться. — Первую ты не чувствуешь, хоть и ощущаешь физически. Она любит тебя. Это как твоя вторая личность. Она тебя боготворит и ублажает, отчего тебе становится временно легче, ведь она дарит помутнение рассудка. А вторая – это твоё осознанное состояние. Вспышки гнева, рождающие лишь зримую истину. Ты слепец, Ким Сокджин. Текстура сознания очень тонка, а вот бессознательного – куда тоньше. Это бесчестная материя. Ты пытаешься сшить расплывающиеся лоскутки, мечешься и собираешь их, но нити рвутся и ты кричишь от боли новых надрывов на самых больных местах. Эта внутренняя единая вселенная давит на тебя, всё сочится в крови и боли, а ты сидишь и стойко улыбаешься, будто это вовсе не о тебе. Думаешь, мол, разглагольствую тут мудреные речи. Но сам ведь – ещё той, другой частью себя – понимаешь, что я прав. — Нам мнёт его, как глину. Раскрывает непрошеные занавесы и высматривает обстановку в каждом уголке души. — Да нет, не думаю, — выдыхает Джин. Он поднимается со своего места и отряхивает невидимые пылинки со свитера. Смотрит сверху-вниз на Намджуна, прикрывая солнце. — Я понял, что ты чтец, как только ты спросил меня о личном, ещё тогда, в студии. Ты прав. Но что с того? Можешь довольствоваться тем, что всё увидел сам, вывернув меня наизнанку. Для этого я тебе был нужен, да? Практика? Молодец. Спасибо. Нам жестом просит его наклониться, медленно взмахивая ладонью перед лицом: — Ты боишься быть собой, но ты больше всего хочешь быть счастливым, — шепчет тихо, возле самого уха, — парадоксальный человек. — Он резко отстраняется. — Я тебе уже говорил, но ты невнимателен так же, как и озлоблен: я хочу тебе помочь. ...«Не решишься» – голосом оператора эхо отдаётся в голове. Его тон был таким уверенным, будто он по-настоящему может помочь. Сокджин в это не верит, но в нём загорается ощутимое любопытство, что будет дальше. Что Намджун придумает ещё, какие задаст вопросы. И Джин вступает в эту затею, даже толком не понимая, куда втягивается и чем всё закончится. Джун из головы не выходит даже в те моменты, когда далеко. Порой Эльме приходится пару раз повторять свои слова, ведь Сокджин пребывает в задумчивом состоянии большую часть времени. Намджун выискивает решение в череде диагнозов. Хочет исцелить, задушить то гадкое существо, что всеми силами разрушает Джина. Идея стала стимулом для угождения своего маленького эгоистичного желания быть для кого-то знаковым. Нам знает, что он может помочь, знает, что в этом нуждается и Сокджин, и этого вполне хватает, чтобы не искать оправданий для происходящего. Он закрепляет страницы закладкой, снимает очки и откладывает в сторону. В квартире тишина гробовая, давит бетоном с четырёх сторон. В окно врывается прохладный ветер и пахнет дождём. Прикроватные часы показывают 2:17 AM, а Намджун идёт на кухню и открывает упаковку сладких драже, набивая полный рот. Ким запивает сладость водой из-под крана и шаркает обратно в свою комнату, включая ноутбук, где окончательная версия видео с соло Джина. Оно стоит на паузе в моменте, где Сокджин смотрит прямо в камеру, с полуприкрытыми веками и сжатыми в тонкую полоску губами. Его черты лица, морщинки меж сведённых к переносице бровей и весь он – идеальны. Намджун хочет открыть этого Джина, вынуть из плена порождённых когда-то фобий, избавляясь от тех. Сокджин завораживает своей ирреальностью, являясь эталоном для эстетов – эдакой диффузией тёмного и светлого, но никак не серого. Он содрогается, как только Намджун позволяет видео вновь заработать, и зажмуривает глаза. Нам решает подойти с другой стороны к Джину, чтобы найти способ спасти его от личности, что явственно мелькает во взгляде во время съёмок и ехидно прячется, как только объявляется окончание записи. Намджун больше не истязает расспросами о суициде и не пытается открыть разговор о сокджиновых фобиях. Он теперь приносит мятный чай с долькой лимона, балует пирожными и подарил пару книг – самых обычных, без намёков на психологию. Намджун подаёт халат быстрее стаффа и помогает завязать пояс, ведь Джин всё ещё слаб после съёмки. Проходит достаточное количество времени, чтобы Ким перестал ощетиниваться всякий раз, как видит Нама. Они даже обменялись номерами телефонов, и Джун настоял на звонках в любое время, если вдруг захочется поговорить или если Джин почувствует себя дурно. А Сокджин... он не сопротивляется. Недоверие через несколько месяцев сменилось любопытством, что теперь толкает смотреть на Намджуна с другой стороны. Замечать мелочи, вроде напряжения в лице, когда тот настраивает аппаратуру, или его расслабленности во время размышлений над чем-то. Если Нам и замечает, то вида не подаёт. Позволяет зверьку приближаться постепенно, чтобы однажды приручить. Доверие мягким шлейфом ложится на плечи обоих. Сокджин звонит чаще, находя в себе желание слушать Намджуна, а тот рассказывает обо всём подряд, порой читает главы из Лондона, отвлекая Джина от начинающейся истерики. У того прикрываются веками глаза, а рука медленно сползает вместе с телефоном и сипловатым голосом Намджуна по ту сторону. Следующим днём Ким чувствует себя лучше, чем за последние несколько лет. Они не видятся, но Намджун на сензитивном уровне ощущает, что Сокджин становится ближе.***
С каждым видео или снимком Сокджин ненавидит себя более отрешенно. Он смотрит и видит совершенно другого человека, отснятого в лучшем ракурсе с цветом и макияжем. Открытый, нарцисстичный, превосходный – это не он, а та личность, что и душит изнутри. Заставляет чувствовать отвращение к себе, к каждому участку тела, к лицу, ко всему. Он пробивается теперь лишь раздражением при некоторых обстоятельствах – хватает лишь сказать слово, что, например, Сокджин красив. Джин же думает, что это не он красив, а образ, что видят все в его роликах. Что, на самом деле, сам Сокджин уродлив, что его гнилость и отчаяние никому не нужны, потому что слишком сложно с таким существом быть. Оттуда и урезоненные, редкие истерики – они возрастают комом из района солнечного сплетения, гадким потоком рвутся наружу, выплёскиваются когда как: молчанием и оцепенением или же криками – из крайности в крайность. Он думает, что ничего не боится, но в действительности Джину всегда страшно. Боится услышать слово, которое доведёт его до очередного приступа; боится услышать похвалу, потому что она кажется лестью, а это противно; боится чьего-то присутствия в своём бытие, ведь тот человек может разнюхать что-то. Оттого и сторонится близости во всех её проявлениях. Прикосновения. Руки могут задеть не тот участок тела, причиняя дискомфорт – непринятие собственного сосуда. Сокджин мечется меж двух огней: любовью и ненавистью к самому себе, и это буквально сводит с ума, нагнетает, разъедает. Но нашелся некто, кто стал читать его тихим взглядом. Он раздевает живьем и облупливает до самого нагого внутреннего сапфира. Сокджину это нравится. Сокджину зверски нравится притягательное действо в уже изученной студии. Готовый вчувствоваться в это облако, повисающее впервые над ним и ещё кем-то, и он так же впервые ощущает острую потребность в прикосновениях так открыто. Он манит и чувствует, как оба тают. Играет в гляделки, изгибая по-детски коленки над собой, вводит первые силиконовые анальные шарики, всматриваясь в туман, что тянется густой дымкой в глазах Нама. Какие там к черту светодиоды, камеры и настройки света, когда так ломает, что готов рассыпаться. Джун держится, приободряя себя мысленными «эстетика, всего лишь эстетика», но чувствует, как тает, когда третий, обмазанный смазкой шарик, пропадает прямо внутри. Сокджин вздыхает сдержанно, незаметно морщась, когда становится слишком туго. Благодеяние в нем выбивает агонию, а руки шарятся по простыни, в поисках смазки. Он ни на секунду не отрывается от глаз Джуна, а у того маленькие взрывы отстукивают где-то внизу живота. Бергамот, как любимый запах, в совокуплении со сладкой выпечкой и геля для душа, тонко доносится до Намджуна. Он подхватывает с пола рубашку Кима и нарочито зажмурив глаза, вдыхает такой до одури приятный запах. Джин вдруг обидчиво стонет, а когда Нам смотрит на него, то уже видит, как тот содрогается и, поджав пальцы на ногах, кончает на живот, сумасшедшими движениями доводя себя до горячки. Он растер себя нещадно, в порошок, в однородную. Позабыл о ненависти, о себе и о несуществующей реальности, поселившись в тех неизведанных глазных океанах Нама. После съемки они уже едут к Джину, ведь тот учится принимать ту помощь, которую, наконец, начинает ощущать. Дружба, оказывается, действительно приятная штука, если она парит между «теми» людьми и с правильными целями, качественным фундаментом. Они вместе читают Хеидеггера, когда Нам разделяет слабость тонкого душевного флёра Сокджина. Тот слушает его дыхание и редкие вздохи, Намджун же выгревается спиной на мягкой, как подушка, тёплой груди сквозь белый хлопок. Умозаключения собирают вместе и вкладывают друг другу в головы недопонятое. Намджун бережно и медленно изымает динамит из этого окровавленного тела. Позволяет беспрекословным излияниям выйти на свет, повествует ему то, чего о нём не знал никто. Сокджин внимает его словам, увещевания копит, вместо пакостных мыслей из прошлого, аккуратно стягивает его истории и рассказы, осмысливая, когда остаётся наедине. Теперь Эльма за завтраком слушает не про погоду и любимую выпечку, что было лишь бы отвлечься, а осознанные речи и умозаключения, что сменяются одно за другим в его голове. Джин помогает Эльме и насыщается сам. А у Намджуна недосып, от кофе воротит. Месяцы совместного времяпровождения приятно оседают в голове, заключительно радуя восполненной чуткостью сокджинового сна. Однажды Ким заснул прямо на диване у себя в гостиной, когда они вместе читали современный журнал, чтобы сверить саркастические мысли. Джин парировал долго, с яро-красным лицом доказывал абсурд нынешнего мира, а Намджун любовался такой дикой заинтересованностью в наполняющихся жизнью глазах: Сокджину теперь интересно, что происходит в мире. Когда он заснул уставшим от наполненного дня, Джун впервые прикоснулся к его руке. Тонкие пальцы были прикованы к краю дивана. Фаланги холодные, как и зима за окном, а дыхание размеренно-чистое. Рука Джина вздрогнула, и Нам затаил дыхание, тут же одёрнув свою руку. Он недолго корил себя за недозволенный поступок, вскоре просто тихо вспоминая о нём. Намджун по-детски прощался с ним, улыбаясь и помахивая рукой, когда уже сонный Джин провожал того в ночь, но так же верно и приятно улыбался в ответ. Дружба сцепляла свои оковы, а привычка ежедневного времяпровождения сказывалась скукой для обоих, когда приходилось быть порознь. Джун всё чаще читал вслух и они уже могли вместе встретить Эльму с покупками, помочь ей с готовкой и вместе ужинать, размышляя, какая же занятная штука – человек. У Эльмы свои взгляды и убеждения, та знает, к чему идёт, а потому довольно улыбается и лишь соглашается с двумя улыбчивыми чудаками, что часто могут спорить на весь зал. Когда приходил момент съёмок, Нам уже проще относился, и не изучал его, а именно делал свою работу, так четко улавливая нужные ракурсы. Джин по-прежнему полностью распускался перед камерой, забывая о ней. Дарил себя себе же и бросался в жадное пламя своих ощущений. Однажды Ким спросил у Намджуна, почему тот так долго возится с ним, почему так добр и почему терпит все неприятности, разделяя их на двоих. На это Ким издал довольный смешок, позже ответив, что Джин – совсем не тот человек, которым себе кажется; что Джин – ломтик ещё не затоптанного планетного добра среди современной тирании большинства.***
Намджун зовёт его за собой. Смеётся с вином в руке и поит из своего бокала. Он подходит к тому самому зеркалу, наклоняется близко и просто смотрит на своё лицо. У Джина вспышки безумия перед глазами, потому что уже невозможно понять в какой момент вся эта несуразица началась: перед ним стоит Нам и целует своё отражение, деланно причмокивая. Это Сокджин пустил Намджуна в свой дом. Тот в каждом межстрочье обещал помочь, размеренно подбирая слова. Выедал ненавистную джинову сущность почти безболезненно. Сокджин не может отрицать тягу к Наму, а тот в свою очередь, смотрит внимательно, вылавливает каждый вдох-выдох, движение рук, когда Сокджин поправляет небрежно-уложенную чёлку, склоняет голову в бок или засматривается в одну точку больше, чем на три секунды. Намджун как-то оказывается всегда близко, когда в Джине что-то щёлкает, и то существо, что ненавидит, просыпается и тянет пальцы к сокджиновой глотке. Нам останавливает его, говорит или просто вручает омерзительный сладкий чай с лимоном, который Джин начал делать и дома. Ким поворачивает голову и маниакально улыбается, протягивая руку. Сокджин ступает ближе и теперь Намджун приставляет его рядом, так же близко к зеркалу. Они смотрят на себя, временами перекидываясь взглядами в зазеркалье на соседнее лицо. — Посмотри, какой он... Поцелуй его, — шепчет Джун, смотря в его глаза в отражении. Сокджин легко взмахивает головой и медленно моргает, чтобы удостовериться в реальности происходящего. Нам, не дождавшись, наклоняется к своему лику и опять целует холодное стекло. Он закрыл глаза и просто пытается засосать то отражение, будто подружить его с собой. У Кима горячка. Он смотрит теперь уже на себя и видит, что то существо подтверждает его недоумение: щёки горят, конфетно-розовые губы приоткрыты и на них собрана редкая влага от вина; а глаза... свои глаза Сокджину кажутся чем-то неизвестным. То зримое зазывает, так медленно моргая. Он смотрит на свои губы, после наклоняется и так же легко целует прохладную твердость зеркала. — Красивый. — В голове раздаётся шёпот Намджуна. — До чего же красивый... — Голос удивительно тёплый, он хрипло заверяет в своих словах честность. Джун отходит назад и подсаживается на большую деревянную тумбу. Глаза пьяные, но радостные – на Сокджинову больную голову и такое легкое тело. Нам смотрит, как тот неподвижно вслушивается нутром в обстановку комнаты: Ким чувствует, что тот смотрит на него. Смотрит так, как не смотрел никто прежде. Его пугают эти сверлящие глаза и он медленно поворачивается. Джин ступает к нему и отнимает бокал, залпом допивая всё вино. Облизывается деловито, едва не падает, споткнувшись. Он стоит невозможно близко и с тем неприятно далеко. Рука тянется к Намджуну, а Сокджин не ведает, что происходит, он будто только наблюдает за происходящим, не имея права посодействовать. Нам перебирает пальцы аккуратно, рисует указательным по его линиям на ладони. Всматривается в неё и разглаживает. Он резко поднимает её выше и прикладывает к своей щеке. У Джина мутнеет перед глазами, а ноги бьют сигналы о мгновенном падении. Ким склоняется на него и уже подняв взгляд в лицо над собой, видит преданные глаза, что изучают его так близко. Намджуну вдруг страстно захотелось коснуться этих манящих мокрых губ, что всегда так бесстыдно приоткрыты. Он тянется ещё ближе и просто целует его. Тихо и ласково, коротко засасывает, тут же отстраняясь. А Сокджин тает, подобно карамели. Расплывается в сонной улыбке и жмётся с объятиями ближе, давно прикрыв глаза. Намджун ясно почувствовал, что внутри что-то смешалось, вскипело отчетливой жижей, разбившись волнами о грани тела. Ким так спокойно и тепло прижимается, будто котенок, нашедший свой приют, а Нам ощущает себя дома и не успевает удивиться тому, как Сокджин тихо мычит об усталости и кровати. Ветер из распахнутого окна облизывает кожу. Холодит ночными нотами, но не бьет дрожью. Как же так получилось... Из двух совершенно разных веществ отливается новое, третье. Когда начался отсчет концу дружбы? Пьяные мысли смело разъедают голову Наму, когда он прижимает к своей груди под боком Джина. Тот сопит счастливо, не ведая реальности – как и сам Намджун до сегодня.***
Вечер воскресенья не сулит ничего приятного. Заплаканный Джин то и дело теребит свои пальцы и пытается осмыслить что-то, хотя бы привстать и привести себя в порядок. Дверь противно выбивается с каждым ударом, а он что есть сил вжимается в кафель спиной и всем своим существом старается не потерять сознание. Когда слышится последний, самый громкий стук, он видит всё больше размывающиеся мазки. Мир плывёт перед глазами, а Сокджин окончательно сползает по стенке. Холодные потные ладони. Огромные глаза над собой. Озабоченное лицо и непонятные вакуумные звуки, доносящиеся будто с самого неба. Эльма мельтешит, суёт что-то под нос, а Намджун почему-то прижимает его голову к своей груди и бьет теми самыми ледяными руками по красным щекам. — Сука! — Намджун почему-то нервничает, а Ким ему дарит обессиленную полуулыбку бледным лицом. — Ещё раз! Хоть один раз! — Нам покачивается из стороны в сторону, закусив губу. Эльма вытирает сокджиновы мокрые виски и заправляет чистое полотенце на предплечье Джуна, под голову Сокджину. — Ей... Нельзя. Эльма, уйди. — Он пытается приподнять голову, но чувствует проходящий сквозь кости и черепную коробку ток. Опять что-то стучит и мельтешит. Только лицо... Это привычное лицо не меняется. Нам невероятно уставший, запыхавшийся. Целует почему-то его пучки пальцев, которые тот совсем и не чувствует. Джин слышит, как Намджун просит Эльму уйти, а та обеспокоенно и неодобряюще говорит что-то, но всё-таки сдаётся и отступает. Вскоре становится тише и Сокджин сосредотачивается лишь на дыхании Кима и своём диком сердцебиении. Нам продолжает поглаживать спину и плечи, дышит в затылок и прижимает к себе крепче. Не ждёт, пока тряска Джина прекратится, а помогает подняться, чтобы переместиться в ванну. У него розовые, словно фосфоресцирующие губы. Срываться в холодную пустоту, ощущая под дрожащими ногами дно – вода. Такой припадок бешенства выедает все зёрна разума. Будто граненное стекло прорезает его кожу изнутри. Сокджин судорожно цепляется за рукава огромной футболки Намджуна, когда тот усаживает в ванну. Хрустальные призмы тихо расплываются в мокроте под веками. Джин закрывает глаза и чувствует блаженный конец действа. Он догорел на его руках. Сокджин едва ли мог бы вспомнить, как в сжатые после холодной воды челюсти совали какие-то пилюли. Он просыпается в своей кровати и первое, что видит – Намджуна. Тот сидит в кресле в противоположном углу, листает книгу и выглядит уставшим, но хотя бы не размытым. Шторы задёрнуты, в комнате стоит приятный полумрак. Джин облизывает пересохшие губы и пытается выискать привычный стакан на тумбе, но непослушные конечности разбивают его. Нам вздрагивает и отвлекается от книги, переводя взгляд на Сокджина. Тому первые секунды неловко, но он силится взять себя в руки и смотрит в ответ, ожидая каких-либо комментариев в свой адрес. Намджун встаёт и берёт что-то с собой, подходит к постели и садится рядом. Сокджин ёрзает и принимает более удобную позу, приподнимая корпус и опираясь на спинку кровати. На звук разбитого стакана в комнату забегает Эльма и обеспокоенно глядит то на Джина, то на Намджуна. — Я останусь с ним, Вы можете идти, — заверяет Джун вместо Сокджина. — Но... — открывает рот женщина, ища подтверждения у Джина, на что тот кивает. В конце концов, она сдаётся и уходит. Сокджин провожает её взглядом, а затем смотрит в руки Намджуна. Тот слегка улыбается, показывая Джину округлый лампион. Он выуживает из кармана зажигалку и поджигает фитиль. Оба завороженно наблюдают, как язычок пламени чуть подрагивает, вытанцовывая причудливыми движениями, когда Нам оставляет его на прикроватную тумбу, а запах бергамота медленно окутывает комнату. Из-под кровати Ким достаёт ранее приготовленную бутылку гранатового сока и, открыв, протягивает её Джину. — Пей. Сокджин слушается. Обхватывает ртом горлышко и делает несколько глотков, морщась от непривычного вкуса. Он отрывается, а Намджун тянется к губам и вытирает пурпур большим пальцем. Джин замирает и смотрит в упор, не смея отводить глаз. Тот гипнотизирует, успокаивает без слов и Сокджин чувствует, как что-то слабо пульсирует в висках, будто в безобидном соке оборотов, этак, сорок. Ему становится лучше, хотя дрожь в пальцах всё ещё присутствует. Светлые волосы липнут к скулам и Намджун убирает их, мазнув фалангой по прохладной коже. Он смотрит мягко, вылавливает эмоции, вновь читает. Сокджин, застрявший в намджуновом омуте, ощущает себя пойманным врасплох, когда лицо Кима оказывается непозволительно близко, и его дыхание обжигает. Джин не смеет двигаться, ведомый любопытством, что тот станет делать, а Нам считает это немым согласием. Сокджин замирает в ожидании, когда ощущает, как Нам жмётся теснее. Тепло, выдыхаемое им из губ в губы, опьяняет, кажется, уже окончательно. Намджун невесомо заключает его в объятия, тут же смыкая свои губы на его. Мажет пальцами осторожно. Невозможно исхудавшее тело так приятно трепещет под ладонями. Ключицы с каждым вдохом поднимаются и выпирают сильнее, а шея пульсирует от выступающих венок под ушами. Он крушит его тихо, ломает и подстраивает под свой лад. Губы мягчайшие, давно покусанные, пухлые, но всё равно белесо-розовые. Джин приоткрывает их, отдавая и разум на полку «до завтра». Перед глазами прорези из плавящегося воздуха. Сокджин будто лопается, как единый образец намджуновой пузырчатой плёнки. Он и вправду считал, что первый поцелуй – это нечто особенное. Но по-настоящему он первый только когда спонтанно свершенный. Глаза давно потерялись под веками. Ощущения отбивают битами сердечные импульсы, а внутри разливается необычайное тепло от близких объятий и самого лучшего поцелуя, что длится космическую вечность. Намджун ощупывает в широком разрезе кремовой футболки те самые тонкие, соблазнительные ключицы. Водит пальцами на манеру фетишиста, а поцелуй углубляет, порываясь уже вовнутрь. Сокджин до сумасшествия приятный, когда такой. Когда так искренне подвергает себя и его той самой необъятной гари. Неизъяснимая прелесть. Джун отрывается от губ на воздух и в тот же миг ловит себя на мысли о помешательстве на этом существе. Футболку сквозь тонкие плечи, кверху и аккуратно. Изгибы локтей ощупывать, каждую веточку вен ощущать. И Нам едва видимо улыбается себе, взметая Сокджина под руки над собой, чтобы удобно уложить. Тот, будто в бреду, быстро гладит его спину и вновь тянется за поцелуем. Лучистыми глазами из-под приоткрытых век он безропотно учится. Губами жмётся, пробует и греет выжидающую теплоту между телами. Джун окутывает коконом, прикасается к грудной клетке, специально задевая соски. А у Кима выпад без воздуха. Он отрывается, слыша живое созвучие, но, набрав кислорода, обратно тянется целовать – уже жадно, собственнически. Сокджину до разбивающихся созвездий внизу живота нравится. Благозвучие в голове, а на теле руки. Когда такая какофония охватывает, Ким так же впервые ощущает смысл этих озабоченных лопотаний вокруг чувств. Рука Намджуна смело ползёт по вздутой груди, изучает не глазами – глубокое чтение пальцами. У слепца своя религия, она возрождается новым человеком от каждого касания в любом невинном месте. Бесстыдно блуждает по ровной коже впалого живота, водит по рёбрам и возвращается. Тазовые кости будто выдают Джина с остатками, выгибаясь вперед. Нам и их умело оглаживает. Низ живота трепещет, когда Сокджин позволяет себе сплестись языками. Теперь Намджун действительно близко. Срывает на пути все дымки и облака из снежно-холодных снов Кима. Его член обхватывает потеплевшая ладонь, а в висках начинается симфония из растекающейся реальности. Поцелуи в шею, в скулы и щеки, в мокрые и ещё сильнее опухшие губы, уже жаждущие поцелуев. Нам сминает бесконечность раз, забывая давать возможность дышать. Медлит с ним, играясь и терзая в ласке, открыто поедает понравившийся вкус, совсем незадачливо шныряет в трусах, добывая утробные всхлипывания прямо в рот. Нам отрывается, быстро снимает футболку и поднимает его, усаживая спиной к своей груди. Тот опять тихо хнычет в недовольстве, но когда руки продолжают приятную игру, он замолкает, прислушиваясь. В боксёрах бесстыдная рука ускоряет темп, а на шее смыкается властная ладонь, сжимая синхронно с той, что внизу – крепче. Он не успевает опомниться, чувствуя только, как воздух выходит из лёгких. Даже не пытается вырваться, ведь так до звёздочек приятно. От чувства некрофилии развивается багряная сетчатка в воздухе, сродни цвету лица Джина. Не ощущать – колоть-пробивать своё тело обновлённым аспектом. Нам знает, что делает, когда так сильно зажимает артерию, надрачивая ему в бешеном ритме. Джин в секунду хватает ртом необходимый воздух, после того, как рука спадает. Расслабляется. Он ощупывает шею, размякает на нём, громко хрипя, когда восстанавливает дыхание. — Ещё, — тянет он на выдохе, — хочу ещё. — Может, что-то внутрь?.. Джин вскакивает с его ног и быстро выуживает из шуфляды комода вибратор. Стянув осточертевшие трусы, вводит его аккуратно, стоя на месте, и быстро возвращается к Джуну, оседая в той же позе спиной к его животу. Он отдаёт маленький пульт и властно перемещает его руки на своё тело, призывая к действиям. — Самый сильный режим. Давай. Скорее. — Ким едва ли не скулит от ожидания, когда Нам разбирается с занятной игрушкой. Он почти фырчит, чувствуя всю резкость палитры сатанинских эмоций: глубоко внутри вибратор давит на простату самыми сильными посылами, скорая рука размашисто и совсем резко надрачивает, концентрируясь на синхронности движений, а артерия всё сильнее пережимается, размывая едва-освещаемую комнату, потолок и, в конечном счёте, реальность. Он краснеет, выпячивая грудь, извивается в мазохистической игре, прогибаясь до хруста в позвонках. Голова на надплечье Джуна, а слёзный взгляд в космический потолок. Горячо. Ким кончает резко, когда рука ускоряется до бешеного темпа, а вторая зажимает ещё сильнее. В ушах приятный писк на фоне тишины. Он громко скрежещет гортанью открытого рта, а когда закатывает глаза в последних конвульсиях, жадно захватывает начинающий вновь поступать воздух. Поцелуи обжигают шею, Нам спешит выключить игрушку, размазывая вязкую теплоту по животу. Джун вслушивается в дыхание Кима и понимает: их никогда не отпустит. Тот заполонил его такой же удушающей хваткой и если он, единственный, кому позволено – не будет прикасаться к нему – от асфиксии загнутся оба. Ощущать настоящую реальность теперь можно только так, когда сонмы комплексов вывернутых наизнанку перед Джуном, уже рассыпаны в песчинках и осколках. Из открытого окна тянется ночной воздух, пахнущий мокрым снегом. Нам гладит поврежденную кожу шеи, испивает его и вдыхает запах волос. — Что теперь будет? — Сокджин спрашивает тихо, как будто голос сорван до конца. Он чувствует, как что-то нарастает внутри. Образовывается тупая телесная тяга, словно в него встроен магнит. Вставать совсем не хочется. — Что ты чувствуешь? — Нам помнит понравившуюся привычку Джина, поэтому сам не отпускает, не отрывает ладонь, а продолжает плотно, но очень медленно водить по его члену. — Я не чувствую вины. Я будто... будто.. — в самый неподходящий момент слова уплывают из головы, оставляя немеркнущие ощущения. — С тобой такое делали? — А мы теперь безработные, Ким Сокджин. — Джун улыбается, крепко целуя его в мокрый висок. — Ты останешься? — Надежда, тянущаяся незримой ниточкой, тихо выпаливается сквозь голос Джина. — Я не уйду, даже если будешь гнать.***
Они договорились встретиться в фешенебельном ресторане в районе Чондам. Для безработных – непозволительная роскошь, однако Намджун настоял, обосновываясь тем, что хочет, чтобы всё прошло идеально. Он заказал столик на классические «семь», а Джина встречает их личный официант на вечер, что провожает до нужного места. Намджун замечает и выпадает на мгновение, рассматривая. Сокджин, посреди колорита из минималистичного и холодного интерьера, выделяется воздушностью, восседая на удобный стул. Он расслаблен, позволяет себе разглядывать лицо напротив. Пухлые губы расплываются в улыбке, взгляд мягкий, но по-привычке настороженный и любопытный. Намджун смотрит в ответ, так, как, наверное, никто. — Ты красивый, — произносит Нам, а Сокджин принимает, не собираясь что-либо оспаривать. Официант приносит меню. Джун заказывает вино и рыбу себе и Сокджину. Задним фоном играет блюз сороковых, совсем тихо и ненавязчиво. — Здесь всё так... Модно, — подбирает слова Джин, осматриваясь. — Да, тебе ведь нравится такая атмосфера? Много света, минимум зрительной нагрузки и прохлада, — перечисляет Намджун на пальцах, пожимая плечами. Официант приносит вино и разливает с мелодичным звуком по бокалам сухое белое. Сокджин, как синоним изящества, обхватывает пальцами сосуд, подносит к губам и пробует. Смакует фруктовый привкус, делая небольшой глоток. Намджун следит и наслаждается Джином, а не алкоголем. Ножка опускается на стол, а Ким склоняет голову к плечу. — Хороший выбор, — произносит долгожданную похвалу, обводя подушечкой пальца ободок бокала, стараясь создать тонкий звук – не выходит. Джин подпирает подбородок рукой. Его глаза искрятся ярче любого напитка, а губы притягивают к себе соблазнительным алкогольным блеском. На вкус они, как и у Намджуна, тот знает, но в разы мягче. — Да, это португальское Красто, из винограда сортов Тинта Барокка, Турига Франсеса и Тинта Рориз, — самодовольно декламирует Джун, держа бокал за тонкую ножку, и на манер профессионального дегустатора, чуть взбалтывает вино. — Ты так хорошо разбираешься в винах? — интересуется Сокджин, вздёрнув бровью. — Открою тебе один секрет, — заговорщицки подмигивает Намджун. Он склоняется над столиком и манит жестом к себе. Едва ощутимо касается скулой кожи Кима, дышит в само ухо. — Я так хорошо читаю этикетки. Сокджин смеётся, прикрывая рот ладонью. Намджун считает свою миссию по устранению какой-либо напряжённости выполненной, возвращается на место и не может перестать улыбаться, смотря на развеселившегося Джина. — Я рад, что ты надел этот свитер, — признаётся Намджун. — Я мерил его год назад, — припоминает Сокджин, сузив глаза. — Где ты его достал? — О, купил в тот же день, — заверяет Нам. — Тебе идёт. Официант приносит долгожданный заказ. Пахнет изумительно, как и выглядит. Не евший ничего до сего часа Намджун принимается за рыбу, а Сокджин не дотрагивается, чуть улыбается и просит: — Посмотри на меня. — Тянется к рукам Намджуна, забирая вилку и вовлекая в лёгкие поглаживания по ладоням. Они заворожённо наблюдают за своими руками, переплетая узловатые пальцы, подразумевая под собой нечто большее, чем просто касания. Таинство, интимная частичка их новых жизней, как если бы в данный момент они прилюдно занимались сексом. Ресторан нагнетает своим пафосом. Намджуну идея провести здесь вечер уже не кажется такой прекрасной. Он видит, как Сокджин поглядывает на других людей, что переговариваются и едят, как порой вздыхает. Непривычно не разбирать личности по полочкам, а просто вести светскую беседу в месте, таком неподходящем для них обоих. Джин в перерыве меж их словами лениво ковыряет рыбу с отсутствующим видом, и этого момента хватает в оправдание желания Кима: — Берём вино и идём отсюда? — сипло предлагает Намджун, и Сокджин кивает, тут же оживившись. Нам оплачивает ужин и они торопятся покинуть заведение, что для обоих показалось слишком напрягающим. Удачно пойманное такси, размытые ожиданием минуты и город за окном, со световыми стрелками несущихся авто. Завывают в ушах, смогом застревают в глотках, но на этот раз преломляются приятной негой, каким-то диковинным предвкушением, что теплом разливается по телу. Эльме Джин вручил заслуженный выходной, а на её молчаливый вопрос, заверил, что всё будет в порядке. Он включает свет во всех комнатах, бредёт впереди, чуть раскачиваясь или пританцовывая заведомо ему известной мелодии. Намджун послушно следует котом в кухню, где Сокджин достаёт два бокала и разливает по ним вино. Ворот любимого свитера оголяет излом ключиц, спадает мягкостью до кончиков пальцев свободной левой. Сокджин протягивает бокал Намджуну и они стукаются звонким хрусталём, отпивая немного. Нам приближается теснее, дышит горячо, зажигает внутри фитили, обволакивает и заставляет всё вокруг померкнуть слабой темнотой. Размываются грани видимых объектов, остаётся лишь он, он один на всём белом свете и больше никого не требуется. Намджун трётся скулой о скулу Джина, ощущает приятную шелковистость, целует в то же место. Тот слабо отталкивает, чтобы разглядеть. Гладит лицо напротив тёплой ладонью, завораживает снова. — Ты красивый, — говорит Сокджин. Меж бровей залегает морщинка, отчаяние ощущается на губах, передаётся другому, вместе со страхами, которые растекаются вдоль позвоночника и стираются пальцами Намджуна на них же. Бокалы с вином оставлены и позабыты, есть нечто более опьяняющее в мире, нежели искусственные попытки выбраться из зоны замкнутости в новую, свободную и безбоязненную. — Я хочу... Хочу кое-что новое, — улыбается в губы Нам, тут же выдыхая. Джин мычит, ощупывает его и изнывает в ожидании. — Идем к зеркалу? — он шепчет так, словно от этого вопроса может рассыпаться их только начинающая создаваться вселенная. Поцелуями заглаживает томительное время ожидания ответа. — Я не смогу, ты же знаешь. — Будешь смотреть на меня, если хочешь. — лепечет Намджун, дико глядя сверху-вниз. — Как мы это делаем. Настоящее порно. Наша святость и трансляции личностей. Джин прижимается ближе, опутывает коалой и, зажмурившись, чувствует, как Джун несет его на себе, поддерживая. Дверь в комнату открывается беззвучно, закрывается с лёгким стуком о дерево, но всё существо реагирует лишь на другое, что прижимается сильнее, окутывает бесконечностью, тянет момент невыносимым поцелуем. Лунный лик просвечивает сквозь трепещущий тюль, знакомые очертания затенённого помещения, светлый ворсистый ковёр под путающимися ногами. Ведут друг друга в полумгле, доверяясь интуиции, поглощая человека напротив, впитывая его в себя, как в последний раз, на грани с животным желанием, что рисуется покусанными губами и остающимися отпечатками на теле. Зеркало встречает смазанными лицами и разводами вокруг их ртов. Профиль Нама кажется Джину чем-то ненастоящим. Алкогольным маревом в своих объятиях. Ким тоже поворачивается и сплетает с ним взгляды в отражении, когда Намджун становится на колени и аккуратно усаживает его на пол, не отпуская. Головы плотно прижаты, как два родных человека, знакомых чуть больше бесконечности. Странности, глупости, такие громкости творятся у Джина в голове, когда он видит себя уже без свитера. — Он принадлежит мне, понятно? — спрашивает у зеркала Нам. — Мой, — скоро твердит себе ответом. Сокджин улыбается широко, но Ким, повернув его голову к размытой яви, впивается в губы. Пальцами очерчивает соски, рисует секретные узоры и пометки. Не спеша расстегивает молнию на джинсах и тянет жадную ладонь прямо к плоти. Наплывы Намджуна не дают осесть. Ворсистый ковер приятный к телу, а сплошное зеркало смотрит, будто оно – сама камера. Кажется, мир действительно сосредоточился только здесь. Он замирает в мгновение, зависая стероидом над вселенной, а потом порывается вперёд, собираясь, возможно, вихрем стереть с лица Земли огарки действительности. Смазка вовнутрь, уже руками Джуна. Всё ещё непривычные ощущения другой кожи к своей. Тот бережно растягивает, а дойдя до трёх пальцев, внимает подавленному стону. Когда всё так чувствуешь, остатки жизненно-важных вещей кажутся иллюминацией. Нам притягивает, заставляет опять подняться и целует. Несет в поскрипывающую от открытого окна бездну. Такое хранимое – разве можно так легко отдавать? Разве бывает такое обоюдное желание стать путником этого существа? Святилище обрушивается потоками, Нам просит его повернуться и когда Джин стоит так же на коленях спиной к нему, не зная, что делать, тот жмется и говорит посмотреть в зеркало. Там Сокджин встречает растрепанные волосы, два луча, что колеблются. Джун пропускает ладонь между его ног, проходит до мошонки и тут же целует в спину. Наклоняет в коленно-локтевую, а Джин прогибается, оперевшись на щеку. Там, в отражении, такое непонятное, волнующее и приятное творится. Ким смотрит на руки, ровный стан и профиль Намджуна, что оттягивает его половинки в стороны и мажет головкой по мышце. Нам входит медленно, нависает над ним. Пьёт его запах на спине, дышит испаряемым теплом. Он наполняет Сокджина, плотно прижимаясь. Дойдя до конца, застывает на секунду, кидая взгляд в зеркало. Там Сокджин осязает происходящее, так красиво ложащееся течением двух стыкующихся волн. Это кажется спиритическим сеансом, ирреальностью – вот так без излишеств, боли и всех гадких внутренних существ смотреть на себя. Смотреть на то, как отдаёшься, без остатка другому человеку, что изучил со всех сторон, принял вместе с недостатками и испепелил любую мысль о страхе или недоверии. Отдаёшься со знанием, что получишь не меньше. Вбираешь каждой частичкой себя его, импульсами, лопающимися атомами перед глазами. Ким тычется выдохами в затылок, пускает руки вниз к его животу и размеренно движется. Вдавливается вовнутрь и натыкается на вожделенное желание. Сокджин рассматривает свои формы и глубокий изгиб, выдыхает гортанно, когда тот вдирается в выпаде. Он налегает всем телом сверху, и, кажется, хочет провалиться прямо вовнутрь Джина, раскрывая его болезненными засосами. Обжигает, как лучи полуденного солнца, в бреду расцарапывает ему низ живота, вколачиваясь. Он сгорает вместе с Сокджином. Ким пробирается дрожью, когда тот сминает ягодицы бедрами прямо к спине, входит так глубоко, как Джин сам себе даже не позволял. Прикусывает влажную кожу на шее, а затем ласкает мочку уха языком. Сокджин шипит, не отрываясь от зеркала. Там Джун с ним в едином ритме, будто сжигает неведомую материю между, стирает кожу, рвёт в клочья. Намджун надрачивает ему быстро, в дурмане из ставшего любимым запаха волос, он выстанывает своё отродье чувства, срывается и увлекает Джина за собой. Всё разрушается, кажется, с рыком и треском, когда Ким под ним стонет судорожно и так близко, изливается от синхронности трения, слишком быстрых и рьяных движений. Нам кончает вовнутрь, лопая пузырь реальности. Кажется, зеркало раскрошилось от зримого. Вспышки перед глазами блекнут, достигнув своего апогея, кислород из лёгких выпускается протяжным охрипшим выдохом. Тела дрожат. Лоб Джина утыкается в ворс ковра, а Намджун выцеловывает следы своего безумия, что красными пятнами расплываются по шее и лопаткам Сокджина. Улыбается и обнимает крепче, мурлычет в ухо. Джин пропитывается нежностью, воспевает негу от прикосновений, от приятной тяжести. Смотрит на их отражения, абсолютно нагих, в своём первозданном виде. Намджуну думается, что это самое правильное, что он наблюдал, чувствует, как прощается со своим внутренним Джуном. Отпускает того одинокого человека, живущего не счастливо, но и совсем не несчастно – живущего никак, существующего в этом мирке. Намджун уходит от него к нуждающемуся Сокджину, который так же давно потерял себя и свыкся с близкой дружбой. Он решает остаться рядом с ним и больше ни с кем. Покинуть всё, чтобы по-настоящему «быть» только в одном едином и совсем не важном для планеты месте – в этом маленьком существе, что сроднилось всеми порами и фибрами. ... Месяцы. До чего же быстро взметается в небо время. Звено разбросало момент единения. Разделился мир и Мы. Мы – теперь запасы, короткие планы на будущее и удачные свершения, потому что неизменная философия годится как никто иной. Мы – теперь истина, бесконечный смех и часы у зеркала с ручкой и тетрадью «достоинства и