«Ты был прав, Мерлин. Я не достойна даже сострадания, я ничтожна, жалкое подобие той, что когда-то свято верила в справедливость и вознамерившаяся установить свой лад. Спасибо, бывший верный друг, ведь ты подарил мне то, чего я поистине достойна и ради чего стоило проделать весь этот путь. Ты подарил мне покой, в любом из дальнейших исходов для моей души. Что же, друг, теперь я имею полное право называть тебя именно другом, а может даже братом, если разрешишь мне такую предсмертную вольность. Твои дары бесценны и велики, как и ты сам. Удачи. А удача всегда была с тобой. Кто она у них? Богиня Диана, Дана, Афина? Они называли стихии именами женщин и мужчин. Где-то далеко они создали инь и янь. Кто-то боролся за свои права, кто-то лишился руки за воровство, кто-то повешен, кто-то лишен головы, но кто-то и выжил. А где же среди них я сама? Отныне в числе умерших, но плакать и скулить…нет, не мой удел. Большинство из тех, кто промышлял разбоем понесли гораздо более жестокое наказание нежели то, чего пришлось вкусить мне.
Представь, что это все было вином. Терпким и легким, сладким и сухим, кислым и…разномастным, самым разномастным вином. Грязные ноги топтали маленькие ягодки, губы божились, что все получиться! Результат превосходен лишь на редкого любителя. Превосходен, если упустить то, что ноги все же были грязными, потными и вовсе не такими старательными в винодельном искусстве, как в похождениях налево. Ноги предателей, изменщиков и трусов топтали виноград, вино из которого ты с упоением вкушала все эти годы. Знаешь, как часто ты спрашивала себя «Зачем»? Знаешь, сколько раз ты кляла себя, сестру, всех нас? Знаешь… Умножь свои знания на тысячу и получишь свое желание смерти, а потом все же раздели. Раздели на всех нас! Артура, Моргаузу, Утэра, драконов, в конце концов раздели на себя и выбери ту долю ненависти, за которую каждый из них платил бы тебе. Выбрала? Ты еле переставляла ноги, из последних сил схватившись за раненный бок делала шаг за шагом. Если добраться до озера можно спастись, но ты ведь стоишь на ногах только ради того, чтобы смерть не казалась уж настолько жалкой, чтобы все знали о борьбе до последнего и падении в неравном. Воин! Солдат по собственному приказу! По «королевской» глупости?! Маленький и жалкий дезертир, или мученица? Нет! Не прекословь! Мы знаем! Бежали и до тебя, и после тебя бежать будут, но как дешево, надежно и практично бежала ты! Восхищаясь этим мастерством мы все аплодируем стоя! Пусть боролась, как оказалось позже, сама с собой, со своей второй половиной, со своей тенью, но вышла победительницей…посмертно. Там, на верху, когда предстанут пред судом полчища враждующих войск, пред судом преданного Бога или многих своих Богов ты можешь сказать, что победила, а победителей не судят. И когда и там в очередь к тебе выстроятся чтобы плюнуть в лицо, топтать гордость, как ты же топтала и плевала, гордо поднимай голову и смело смотри им в глаза. Время страха прошло.<i>«Чтобы я боялась? Мало всех ваших стараний вместе взятых! Я не подарю Вам ни мгновения власти над своей душей и телом! Я этот мир прощаю в последний раз, но всех вас, всех, кто хоть раз нанес мне, беззащитной и робкой, удар, я забираю с собой. Я уношу с собой ваши души, мысли, сердца, дабы отныне ни я не имеа покоя, во Адовом котле, во вечном пламени, ни вы, запрятанные по моим карманам.»
И вот он — Страх! Страх во всей свой ужасной, изнуряющей красоте. Белоснежный оскал окутанный шлейфом зловонного дыхания и могильного духа. Давно утерянное взяло верх. Словно по волшебству была снята пелена ненависти, что застила глаза твои долгие годы. Поняла? Сложно сказать наверняка, но время от времени, среди пламенных сполохов в глазах, можно заметить тлеющие угли совести. И эти, почти ставшие пеплом, конечно страшнее любого огня! Они выжигают медленно, но верно. Больно и с двойным, тройным усердием просачиваются под кожу, заполняю место крови. — Сгори, сука! Сгори за наших сыновей! — Сгори за наших отцов! — За наших матерей гори! — За короля! Мы разобьемся ладьями об скалы! Мы пойдем ко дну! Мы ляжем костьми за то, что называлось Туманным Альбионом! Нет…не раскаяние. Слишком поздно. Если бы священник сумел отпустить твои грехи, его непременно возвели бы к рангу святых. Если бы сумел выжить даже узрев всю глубину той подземной копи, он непременно был бы великомучеником! Вот так и получается…ты не знала чего хотела и это было главной ошибкой. Сколько раз прощал отец, сколько раз кричали «Одумайся!»! О, Господи, если ты ее услышишь, твое проклятое имя проклянут ее бессчетное количество раз! Если готов простить ту, что в один день перестала молиться и взывать к тебе ложно поверив в собственное величие, тогда все праведники вздохнут с облегчением: — О, как он великодушен! О, Ты, тот который уже видел души всех падших от ее руки, слышащий их слова, просьбы…она не попросит ничего. Обрати свой взор на нее и скажи: «Она просто не вынесла свой крест»…это было бы лучше прощения, сострадания, жалости, если ты способен на жалость. Или, ты сказал бы «Убейте эту суку!» и тоже был бы прав! Только ты верно и слова из нашей, падальной брани не знаешь. Теперь Она стала тебе противна? Ты убиваешь ее медленно, идеально, достойно. Спасибо вам! Вы наконец вознаградили ее по достоинству! Одевшие на голову венец раскаяния, заклеймившие муками совести! — Совести?! — выкрикнут из толпы и прыснут от смеха. Какая прекрасная ирония! Мои Боги! Мои Богини! Мое Отреченные! Немые мои, куда же вы? Ей теперь последнюю битву нести, а вас нет подле! Или же, это она была подле вас? Как цирковая собачка! Только шепни! Только научи, а потом вовремя выводи на нужный номер! Да! Вы тоже виновны и Вам тоже нести наказание! И теперь, она взывая к вашей совести, стоит на пороге ваших умов. Она — ваш главный враг и верный друг, тень стыда на вашем челе, вопрос и ответ. Простите, Вы, прощавшие сотню раз… это был последний. Она убила того, кого считала врагом и возвеличилась в презрение к самой себе. Она горда как презирающий, и унижена как презираемый! Это душа человека! Это вся его суть! С этого состоит его тело, кровь, каждая его мысль. Ничему не сломить сию великую предсмертную гордость и ничтожность, даже этому, последнему падению! — Черствая и прогнившая! Ей нужен этот покой. Оставьте искупление сильным, а она слаба…и ты позволь себе такую слабость, в последние минуты самой себе казаться великой! А что же, не правда ли? — Правда…правда… Толпа ревет девятым валом, налетает с разгону на берег в надежде сдвинуть землю с насиженного места. — Правда… Шепчет в пылу страсти, в огне развратного ликования и оргазма. Сознание вторит этим словам. Права…права…права… верно оттого ей не жаль вас! И в тот самый момент, когда она в метаниях между долгом и сердцем, домом и местью убивала саму себя, вы были рядом, и ни один из вас не заметил того самого отличия ее прежней от ее теперешней. В последний раз она споткнулась и уже не сумела подняться на ноги. Запуталась в длинной юбке. Споткнулась. Тело точно раскаленные иглы со всех сторон пронзила боль. Маленький осколочек фатального меча, маленькая искорка небесного огня неумолимо приближалась к сердечку. Вот они трепещут друг напротив друга, как влюбленные. Чертов Мэрлин, хитрый и такой же лживый как она! То тут, то там и в его прозябшем в боли потери друга теле, точит ходы червь нечестивости. А вы его лелеете! А вы его храните у самого самого сердечка! У самой сердцевины своего мотива! Бездарного мотива! О, Мэрлин! Ты ли тот, кого она искала года напролет? Ты ли тот, кому суждено стать «великим и величественным»? Ты ли тот, кто пришел в ее дом оборванным сельским мальчишкой, ищущим тепла и крова? Ты ли тот, кто тоже совершил один тяжкий и непомерно ужасный грех? Она запуталась, как котенок в нитях! Обвели вокруг пальца, как последнего дурака. Вместо нового дома затолкнули в лукошко и потащили топить в озере. — Какие забавные пузырьки! Но тебе плутать еще дольше и не одним лесом! А Он теперь — тайный вздох облегчения и годы бесполезных странствий. Добро бесполезно без зла. Главный антагонист повести мертв. Свалилась на бок. Больно, ей ведь слишком больно! Она не пытается исцелить себя с помощью магии, четно. Зачем только тратить силы? Зачем сопротивляться, если ты с минуты на минуту получишь такую желанную свободу! Если вот еще миг и ты взлетишь выше всех и останешься там. Верно только смерть и суждено принимать с гордостью, а она, дуреха, все жаждала корону. Увенчанная изумрудами и золотом, она уже сидела на троне, единый раз. Во второй же, она умирала на нем. Захватила дабы сгореть заживо. Сгореть не буквально и не заметно. А поверят ли еще так? Верили когда-то? Только сестра верила, но в своей любви никогда не раскрывала истинного мотива, черного как угли от потухшего костра, как само зло! А потому Моргана и обратилась! Одна из простых причин сложных последствий — вера, надежда, любовь. — Венцы у нас только по записи, по заказу! В порядке очереди! Ну и что, что вы королевской крови? У жены рыбака благородства то больше вашего будет! Наконец Моргана закрыла глаза. Задышала слабо, обрывисто, тихо-тихо, через рот. Нос щипало от готовности плакать, впрочем как и глаза, но ни единой слезы не скатилось, ни единый всхлип не разорвал щемящую тишину! Тишину в которой она теперь была единственной владычицей. И слез не было не от гордости или стыда. Просто давным-давно, она выплакала все, реки высохли, и тот самый признак жизни исчерпал себя. Трава вокруг ведьмы постепенно потеряла краски и стала сухой. Словно невидимая болезнь распространялась поляной, начали увядать цветы, кусты, с деревьев слетали листья и через несколько мгновений все вокруг стало похоже скорее на осенний, нежели на летний пейзаж. Четные попытки позаимствовать жизнь хоть у чего-то. Ей так отчаянно захотелось подорваться с места и устремиться по-дальше от смерти! В последние минуты ее ни хуже мечей пронзило желание жить!«А если бы тогда! А если бы я знала!»
Когда-то давно, один мудрец сказал, что жизнь не имеет условных наклонений, а потом его очень даже условно и не условно закидали камнями на площади. Она уже чувствует на щеках мое холодное дыхание, но все пытается забрать как можно больше сил у всего, что только есть вокруг. Олень, что случайно ступил на поляну, вмиг пал замертво. Стеклянные глаза устремились на тот самый когда-то прекрасный, душистый куст чего-то, чему теперь никто не определит породы. На долю секунды Моргане показалось, что она может сделать более-менее полноценный вздох. Но дальше одного вздоха дело не дошло. Легкие снова разрывались в клочья от каждой попытки дышать. Что же за неведомая мука? Я редко приходу незамеченной, и иногда не по своему желанию, а по велению той, что выше всего — Судьбы. — Аааа…спроси еще! Вот даже на смертном ложе убивает, а еще и неосознанно! Вот уж… Веки приоткрыть оказалось ужасно трудно, но сумев это сделать она в последний раз взглянула на небо и так и застыла. — Умерла крайне некрасиво! Печать. Подпись. Темнота заволокла глаза. Жизнь покинула отмучившееся тело. Краски не возвращались. Точно сам мир грустил и причины его грусти были крайне непонятны. Ты ли тот мир, который пытался искоренить зло? — Ты что, дурак? А ну быстро плясать на свежей могиле! Для равновесия забравшая с собой брата Моргана застыла, точно идеальной работы скульптура. И без того бледное лицо потеряло все свои краски. Сейчас можно было увидеть всю ее жизнь, в одной маленькой морщинке между бровями, потухшем взгляде, синеющих, холодных, чуть приоткрытых губах. Так тихо умираю те, кто при жизни и кричал и пинался. Так умирают те, кто стремился к чему-то светлому и вполне благородному, а потом — сходил с пути. И наконец, так умирают те, кто был нелюбим Судьбой, а по правде говоря, Судьба вообще мало кого любила.