My name is Dragon. Innuendo

      Смерть умело выбирала вещи. Она всегда была права. Исключительно никогда не ошибалась в людях. Да и не было о чем гадать в выборе этих самых людей, все как на подбор горды, жадны и глупы. Ведь видеть дальше собственного «я», право позволено не слишком то и многим. Смерть умело различала зло. Ибо саму ее часто ложно принимали за зло в своим самом кристально-чистом виде. Ибо за такими она любила наблюдать, смотреть как Судьба постепенно ломает зачастую тех, кому сама Смерть, начертила бы совсем иные судьбы. Ибо Смерть тоже была умелой в одной весьма незатейливой вещи — чувствах. Моргана шла впереди, а сразу за ней хозяин. Он мог видеть только ее спину, быстрый шаг, от которого чуткому на слух оборотню казалось, что дрожь проходит по земле, а еще, он видел сжатые в кулаки руки и резкость в мелочах ее реакций. Шорох и вот, чуткая ведьма, которая привыкла быть пуганной, но пугаться никогда не отвыкнет, нервно поведет плечами и встряхнет головой. Лишь одного Беорн видеть и чувствовать не мог — животного страха и удушающей безысходности. Взгляд ведьмы нервно скользил по душистым травам, гордостью хозяина, касался и в отвращении возвращался к созерцанию дороги под ногами. Она не знала и просто шла вперед. «Ты сам меня нашел, большое и страшный зверь. А звери, как известно, притягиваются». В чем еще она убеждала себя? Ни в чем. Еда, сон, путь. Пусть даже в никуда. К черту! А не все равно ли? Все. И если Смерть обещала ей в вознаграждение то самое заветное королевство, то она примет его уже не ради себя, но ради мести и детского желания доказать, что она взрослая и уже на все способная девочка! И раз на то пошло, давай, взрослая девочка, решай что-то! Ищи! Хотя бы дорогу. И найдешь, получишь все-все! «А если мне не нужна уже эта власть?» и на этих мыслях что-то дрожало внутри Морганы. Желаешь. Однозначно. А если нет? Что же, тогда проси все что угодно. А что тебе угодно? Хоть королевства, а хоть десяток королевств! Упадут к твоим ногам? Нет. Но лягут пред тобой да мягкими коврами из заморских земель, да нежнейшими шелками, да как карты ворожеи гадающий на судьбу и нагло обманывающей ту единственную, которая пришла к ней в светлой надежде и искренностью в янтаре глаз. И когда входила она во двор, и когда ловила взгляд «мишки», и когда присаживалась за стол, все думала об одном о том же самом. А все же двор был чист, дом свеж и уютен. Где еще Моргана сумела бы почувствовать себя более чужой нежели не в этой самой обители? И правильным ответом будет «нигде», ибо она, казалось, была чужда всему приятному и теплому. Взгляд обдавал холодом, ранил его укор и тяжесть, а винил этот взгляд всех, и даже земля стушевалась бы под ним. Хозяин подавал пироги и горячее молоко. А запах в доме, а дух его так и кричал, что живет это самый хозяин не один. К чему все? К тому, дорогая, что ты страшная аки темная ночь! Беорн присаживался напротив Морганы, а внутри у нее вскипало и бурлило! Шипело, плескалось и переливалось через край! «Ты выбираешь сторону, но я одинаково твой враг!» И ведьма вздрагивала от этих слов, от мыслей, что так не кстати поселились в ней и звучали странным, не принадлежащим ей голосом. И ни единый вздох не укрылся от взора хозяина, и даже застывший взгляд взялся во внимание. И все же Беорн не терпел чужаков. И все же Беорн берег остатки своей стаи. Верно именно потому, когда за дверью послышался топот да смех Моргана дернулась в сторону звука и поднялась со скамьи, и Беорн напрягся весь, натянутой струной и длинной нотой повисла его молитва: «Уходи, дорогая! Иди играть подальше от дома! Не послушайся именно сегодня!». А тот, кто был за дверью не слышал ни молитв, ни тревог и приближался его смех, и чуткий слух различал уже топот маленьких ножек и лай Лайки. Лайка всегда следовала за подружкой, вот только ведьма того не поймет., а следовательно: «Беги, мое солнце! Уводи ее, Лайка!». Моргана только и посмотрела на него, а он вскочил и ударил по столу тяжелым кулаком аки кузнец молотом по наковальне. И говорил ей одним взглядом и стуком медвежьего сердца: «А тронешь ее, порву тебя в клочья!».  — Только посмей, и меня не испугают твои ведьмины штучки! — и рычит, и угроза скользит между каждым его словом и в этих самых словах.  — Кто же там? Ты бережешь его?! — злоба. Знаете, бывают моменты, когда ты плачешь от того, что очень давно что-то потерял и тут, вдруг, у твоего друга есть это самое «что-то». Потому и звучал ее голос с обреченной ненавистью к этому дому, уюту, медведю. А смех все приближался и звонкие его переливы зажигали ярость силой страсти любовников и, ненависти самых отчаянных врагов. И уже сжимались руки в кулаки, а пустота обращалась в отчаяние, а следом метаморфозы продолжились обращением в ощущение собственной ничтожности. Она не кричит. Ей стыдно в голос кричать. Сильные — не умоляют прекратить веселье даже тогда, когда их мучает и бьет этим самым счастьем. Злые — прекращают веселье сами. Рука взметнулась к потолку и потянула за собой тело хозяина. — Бережешь? Говори? Ответь мне! Но ответить он не мог, стальными тисками зажало его шею и за нее же тянуло куда-то высоко в самое небо, его душил воздух, разрывались на части его мысли, а она — виновница первородного страха, смотрела все яростнее и, уже утратила мертвенную бледность. Губы ее налились красным, словно кровь застыла и матовой красотой влекла бы любого ловеласа запечатлеть на них поцелуй, круги под глазами словно становились темнее в сотню раз, постепенно переходя в иссиня-черный, и вот уже череп с алыми губами взирает на него, уничтожает его. Но не так было важно ей узнать, не так было важно что-то уяснить, как выместить злость, горечь и обиду. И ежели отсутствует возможность срывать голос в крике, тогда она заставит кричать других.  — Бережешь. — Шепот срывается с губ ведьмы и отражает звук открывшейся двери. Шепот. Рука опускается и череп пропадает, обреченность возвратилась к ее лицу, безнадежность повисла в ее глазах. А на пороге застыла маленькая девочка. Совсем крошечная, худенькая, русая да босая и смотрит огромными глазищами на ведьму, и плещет в них океан интереса да маленькой озеро страха перед незнакомкой.  — Мама?  — Нет, Ад. Уходи, дитя. Да, он бережет. Да, он боится. Она — единый его страх, единый его оберег. И он единственный рыцарь для нее. Маленький человеческий ребенок со страшным даром. Аделин. Аделин Кортьер Венед. Маленькое счастье дочери наместника поселения, того, что сразу за Мглистыми горами, и так далеко от леса. Того, что именовалось Радужным да Веселым, ибо весной там лучше всего прогревалась земля, да нимфы плясали на теплой ее почве благословляя на урожай. Хоть время плясок чистейших нимф прошло и теперь Беорн лишь изредка слышал их грустный песни из лесу, именно тогда, когда ранней весной выходили они не опушку да обходили те земли по самой межи, исполняя замысловатый древний ритуал. Так вот время то прошло, а названия остались. Аделин, именно та, что именовалась бастардом, и ни единый взгляд не избавлял ее от этого прозвища/титула/проклятия. И ни единый не заступился бы за маленькой лучик так, как сделал это Беорн забрав ее к себе. И была Ад самым прекрасным цветком в садах оборотня и самой желанной его обузой. И как сокровища подгорных королей была ценна если не для мира, то уж точно для Беорна.  — Ты… — Моргана запнулась. Что принято говорить дочери того, чья жизнь в твоих руках? — Малыш, беги гулять. Ласковый оскал мелькает в уголках ее губ, слезы на дне ее глаз казалось вскипают с новой силой, а вырвутся, сожгут ее дотла. А Ад не понимает. Смотрит на большого своего отца, ищет и разрешения и запрета.  — Беги, Ад. Беги к озеру. — Кивает ей Беорн. Кивает и опускает голову в почтенной благодарности. — А придешь домой, так тебя и будут ждать молоко да плюшки. Беги, Ад.  — Я Лайку с собой возьму, а для лайки хорошо бы вкусного чего-то… — под конец фразы она опускает взгляд в пол и стоит потупившись, будто нашкодила просьбой.  — Возьмешь позже. Лайка не обидится. И Лапу с собой возьми, и ласку. — теплота голоса проникала под кожу Морганы, туда, куда въелись воспоминания об Утере. Отце который запирал ее в темнице, и которого она, начиная с того самого момента проявления дара, боялась больше всего. А малышка уже выбегает и уносит с собой тоску Морганы. Уходит и только печалью отзывается сердце ведьмы. То самое сердце, которое щемит от такой открытой наивности.  — Ты оставишь меня на ночь? — спросила без злости.  — Оставлю. Я не люблю чужих, но нуждающийся всегда найдет здесь кров. — и Беорн словно коснулся ее души рукой. И почувствовал ее боль, как слой грязи в заброшенном доме.  — И забудешь, что я едва не убила тебя?  — Не забуду, но пойму и прощу. И да, прощаю. Оставайся. Постелю тебе, увы, не в доме, но ты будешь в тепле и уюте. — Стели. И она опускается на скамью, но даже не смотрит теперь в сторону еды. Точно и не было голодовок ли, боли в животе и легкого головокружения. Теперь вскружило ее другое. А простили ведь, а следовательно, еще одна беда на ее руках. — Кто она? — Голос ведьмы спокоен и пуст как и она сама. — Девочка…дочка… — растерянно подбирает слова оборотень, но где-то в самом его нутре, при мысли, что перед ним подтаявшая ведьма, женщина, та, что способна сделать одно единственное чего он желает больше всего, дало ему смелости произнести то, что стало первым толчком к переменам в Жрице. — Она превращается не так как я. По полнолуниям…ей болит. — И каждый раз свои ломая кости, она ломает тебя? — Беззлобная улыбка теряется так же быстро, как и появляется. — Приведешь ее ко мне…на рассвете завтрашнего дня, оплачу тебе этим ночлег. А в глазах у медведя, уже сверкает счастьем. Согласилась? Так просто? Согласилась. Все будет. И с радостным предвкушением, как маленький мальчик ждет первого свидания, он снаряжал зверей на обустройство ночлега для ведьмы, с терпкой нежностью смотрел как кушает его дочка, как рассказывает о Лапе, Лайке и Ласке. Шальные ее подруги носились у озера, как будто в последний раз в своей жизни. И улыбается тепло и заботливо, так же, как и всегда, только еще на пол лета теплее, когда после молока над губой у Ад остаются смешные белые усы. И отворачивается в делах при вопросе: «Кто была та тетя?». Нечего сказать. — Узнаешь завтра, солнышко. Узнаешь, мое чудо, и все поймешь. И провожает ее спать со странным трепетом и надеждой. Его радость больше не будет плакать. Оборотень выходил во двор и смотрел на звезды. На те самые звезды, на которые из маленького окошка, из того самого, вверенного ей любовно и благодарно, сарайчика с дровами да сеном, выглядывала Моргана. Выглядывала — это, конечно, было бы слишком громко сказано ибо она просто сидела на матрасике и задумчиво смотрела в сторону пресловутого окна. Иной раз этот ее вид, взгляд и мысли считались бы весьма драматичными, достойными пьесы, романа или самой маленькой новеллы, без смысла, без сути, но повествующей о чем-то. А причина сего драматического настроения была ясна аки день божий! Как оказалось все проще-простого, ведь последней верховной жрице до дрожи в теле захотелось быть нужной. Она вспоминала маленькую девочку, неожиданную подругу, сожженный лес, загадки Смерти, а оттого чувствовала себя настолько одинокой! Ведь всем им что-то нужно, всем им она была чужой. И слезы наворачивались на глаза, и теперь, когда была сыта, спокойна, защищена на одну ночь, непреодолимая тоска посетила ее душу, сковала ее тело. Горькие, горячие слезы как реки вышли с берегов. Ведьма плакала. Как часто бывают плачут все злодеи, как часто долго плачут, а потом становятся злыми. Ведьма страдала и казалось ей, что ничто и никто не способны спасти от этого одиночества. Так обессиленная, уставшая, безысходная она засыпала тихо и мирно. Безоружной она казалась, уязвимой она была. Время от времени веки ее дрожали, но сон сильно-сильно окутал ее своими руками и этот самый сон принес надежду, еще не замеченную, но существующую. Проваливаясь все глубже в черноту спокойной ночи, Моргана видела то небо, то землю и чудилось ведьме, что плывет она по бесконечному морю, плывет и пляшет ветер в парусах ее ладьи. Над морем, синим, бездонным, таящим в своих глубинах и чудеса, и забытые сказки, простиралась сильная тень и мощная трель схожа с раскатом грома. А ведьма таки узнавала ее и смотрела ввысь, там, заслоняя солнце летел дракон. Чешуя его переливалась в свете солнца, дрожала тяжестью изумрудов и манила своим величием. Ведьма была восхищена. Зеленые глаза расширились от некой гордости и задевшего ее чувства величия. Ведь вот он, а вот она - та, что сумеет подчинить своей воле! И только первые строчки древнего проклятия коснулись его мыслей, как все поменялось, закружилось, точно налетел ужасной силы шторм, но и шторма не было. Взмахнул крылом дракон. Взбунтовалось небо и осыпалось мириадами разноцветных осколков. И Моргана пыталась прикрыться руками, присесть, спрятаться, случится вдруг меньше мыши или пропасть, но без боли, а когда от неба не осталось ничего, в наступившей темноте можно было увидеть звезды. Моргана открывала глаза и смотрела на них удивленно, такие близкие, что протяни руку и укради одну себе в карман! И они мигали ей, как мигает далеко старенький огонек разбитого причала. Ведьма молчала. Столько богатства в отдельно взятом мире! И странная тоска навалилась на ее плечи. И от нахлынувшего ощущения своей мизерности здесь, в том самом мире, где ведьма предавалась сну, из плотно прикрытых глаз тонкой тропой, шальным ручейком пробежала слеза, скатилась со щеки и только ее и видели. А там, во сне, появлялась божественная знакомая незнакомка! Белая, точно лебедь, она указывала рукой на сушу, что так некстати и совершенно неожиданно для Морганы. И вот там, дракон парил над городом, жег его, а шальные стрелы летели и летели! И ведьма не знала, что восхищало ее больше всего! Может величие убивающего? Может храбрость убиваемых? Может загадка таинственной девушки-птицы, что явно была одной из тех, "давших шанс". Проснулась Моргана в странном непримечательно мятежном расположении духа. Она села и долго, так же, как и перед сном, бессмысленно смотрела в окно. Нет, это все явно не с ней, явно не здесь. Но зарождавшийся где-то на самом краешке одной из сторон света день, снова напоминал ей о своей правде. В дверь постучали, как чужд был этот царский жест этому простому убежищу! Дверь приоткрылась, в помещение быстренько проскользнула маленькая козочка. О, право, как это нелепо и смешно! Что Моргане почудилось самым забавным в ее жизни! Белая гостья подскочила к ведьме и в наглую уцепилась за край ее платья. "Брось бяку!" так и крутилось в голове, а на губах играла странная, граничащая с сумасшествием улыбка. "Кто бы мог подумать!" А все же вечная ее раздраженность пришла на смену всему, что только сумело бы именно в этот момент называться ее настроением. Резко выдернув краешек платье и поднявшись со своего импровизированного царского ложа, она бросила небрежное: - Веди уже! И умная животина послушалась, вероятно ощущая каким то седьмым чувством, что эта женщина - как волк в овечьей стае, если и хозяин-друг впустил ее и умолял ее. На улице было все еще прохладно, легкие бриллианты утреней росы блестели в неверном свете сказочно и мило, как же хотелось бежать и смеяться! Смеяться и плакать! - Мы дали тебе кров, быть может и ты выполнишь свою часть уговора? - будто из-под земли появился "мишка", что заставило ведьму искривится от презрения и раздражения "Ишь, как возиться с этой мелкой! Отец..." Давняя обида на своего отца взыграла плохую шутку, как бывает охотник попадется в свой же капкан. Дочь. Семья. Любовь. Тепло и забота. Смешанные чувства и предательские слезы. - Веди ее! И поторопись, я спешу... - Моргана, к слову сказать, врала. Откровенно врала и истерические нотки в перезвоне голоса выдавали ее полностью, но перечить той, что теперь держит в руках судьбу смысла его жизни оборотень не стал. Он быстренько скрылся в доме и уже через несколько минут вернулся вместе со своей еще сонной Аделин. Растрепанный вид девчушки немало позабавил ведьму, такая потрепанная, маленькая щекастая фурия! Еще намается оборотень с ней. Как бы ни было странно, но Аделин смотрела доверчиво и искренне. Ей в отличии от остальных понравилась эта злая фея. Для девчушки все было ясно как белый день, когда то тетю обидели, а обида делает души тяжелее. Нет, Аделин не боялась. Она смело отпустила руку отца и ступила к Жрице. - Дай мне руку. И малышка повиновалась, протянула ведьме свою миниатюрную ладонь. Тонкие пальцы сжали запястье девчушки, а потом изобразили что-то на подобии рукопожатия. Ладонь защипало, как будто она упав на острые камни разодрала ее в кровь, Ад было дернулась, но с виду хрупкая и немощная рука так сильно вцепилась в ее маленькую ручку, что шансов на побег не оставалось. Сзади подошел отец и как бы выражая свою поддержку и гарантирую защиту приобнял за плечи. Но ведь Ад понимала, что никакой защиты не будет, никакие зверьки не помогут если тетя разозлится и решит обратить ее спасение в наказание. - Отойди! - рявкнула Моргана на медведя, но тот и глазом не повел. - Отойди! Иначе ей будет хуже! Пребывая в исключительных метаниях Беорн все же отпустил дочку, в то же мгновение ее окутала нежная розовая дымка, девочка пошатнулась и потеряла сознание не выдержав внезапного удушья, а ведьма вцепилась в ладонь еще крепче, грозясь неминуемо переломать все ее косточки. Потом сгрудились тучи и хлынул дождь, ведьма молилась неведомым силам природы, неизведанным богам, мирам, силам. И в свете нежеланной непогоды действие приобретало характер темного и ненормального, но когда Беорн понял это, было слишком поздно. Оттолкнув ведьму он схватился за тело дочки и укрыв его теплым покрывалом, даже не обращая внимания на то, что оно мгновенно промокло до самой последней ниточки, затащил Адели в дом и заперся изнутри от всего мира. Обессиленная ведьма склонилась к земле, зарылась пальцами в зеленую траву и былые краски начали покидать прекрасную обитель. - Дурак! - злобно бросила в след оборотню и ударила кулаком по земле. - Жива она! Что с твоим отродьем случиться? И хоть своим животным слухом Беорн слышал каждое слово, каждую каплю печального дождя, он молчал и ждал. Через несколько мгновений жрица твердо поднимется на ноги, сделает шаг, второй, третий и уйдет прочь. Но даже самый чуткий слух не услышит, как сильно сжалось сердце Морганы от своей смертельной силы, от своего вечного одиночества! И даже самой бурной фантазии не суждено представить во плоти ее желание быть любимой, нужной, обнимаемой. "Ты - ведьма. Ты не умеешь любить..." Словно строчки старого пророчество/проклятия кружилось на душе и оседало легкой пылью. Утихала непогода. Небеса не смирились с ее противоестественным, но дали ей возможность убить себя самостоятельно.