My name is Dragon. Innuendo

      Они возвращались вместе. Шая ступала неловко и осторожно, словно каждый шаг способен выдать ее тайну, ее неповиновение, всю ее душу. Лада, напротив, была абсолютно спокойной, какой-то непонятный стержень появился в ее душе и она могла себе позволить ухватить за него, держаться, что только было сил и смелости. Она с каким-то холодом смотрела на мир, словно тонкой корочкой льда покрылись ее глаза, сердце, она сама была холодна точно сама зима обрела плоть. Лада повторяла себе «Ты теперь вместо матери. Теперь твое слово — закон. Теперь ты — свобода, ты — вечность, ты — правда». Чем больше повторяла, чем больше уверяла себя в силе, возможности, тем больше заволакивали ее к себе эти холодные зимние бездны. И Шая не видела уже той любимой младшенькой сестрички, которая проявляла необычайные таланты в изобретении чего-то нового, дарила другим свое умение. Была только холодная зима. Бесконечность стылых глыб с таким противоречивым для себя названием — Лада. Иногда имя сестры ассоциировалось у Шаи с чем-то спокойным, гармоничным, простым. Точно под стать этому имени была утонченность ее сестры, заплетенные в замысловатые пучки и слегка небрежные косы волосы, лучистые живыми искрами глаза и мягкость улыбок подаренных миру. Спокойствие. Спокойствие ее голоса, красота ее речи и правильные ее слова. От чего-то Шая всегда считала свою сестру лучшей. Боле красивой, более остроумной, более спокойной, более во всем. И как итог и, без того мятежной душе Шаи становилось мало места в собственном теле, слишком много мира, слишком мыслей! И тогда Шая чувствовала себя менее любимой, менее одаренной и даже менее великодушной. Она сутулилась и опускала голову, пока еще искренне рвалась помочь другим, но все валилось из рук и обретало совсем противоположный желаемому исход. А Лада с самого детства подходила и исправляла, своими маленькими ладошками, тоненькими пальчиками превращала в идеал любую ошибку старшей сестры и тогда Шае становилось слишком много себя.  — Сегодня будет суд. — Как бы между прочим сообщала Лада и это между прочим, подобно раскатам грома касалось слуха Шаи. Между прочим, невзначай, чисто случайно. Еще не затянувшиеся детские раны и запекшиеся, но не исчезнувшие полностью давали о себе знать очередным приступом давящей ненависти к самой себе.  — Убьешь ее? — спрашивала с еле скрываемой дрожью в голосе и во всем теле. Спрашивала и поднимала глаза к лицу сестры ища там подтверждения, выискивая все же дорогую легкость улыбки, тепло лучиков в глазах. Встречала равнодушие с долькой чего-то крайне неправильного, неуместного ни сейчас, ни когда-либо еще.  — Скорее всего… да. Она заслужила. — Ответ был настолько прямым и правдивым, что Шая даже на секунду остановилась. В голове эхом звенело «Да» и тишина дрожала от бессильного отчаяния, от потери. Как же все оказалось просто! С неким презрением она взглянула на сестру, а Лада даже не вздрогнула под внезапной тяжестью взора сестры. — Я бы хотела, чтобы ты была рядом. Я была бы благодарна сестре за поддержку.  — Да…рядом… — не оказалось ни слова ни жеста. Что обычно делают люди, когда осознают, что все рухнуло? Когда вдруг видят перед собой бесконечность чужого отчаяния облаченного в призрачную дымку равнодушия? Так и хотелось вцепиться в Ладу и кричать что только оставалось голоса «Что ты творишь, безумная? Ты ли это? Моя Лада была правильна во всем! Моя Лада безупречна пред семьей и народом! Моя Лада не по годам мудра и справедлива до самой что только может быть тошноты!». Но слова застревали в горле, рождая неприятное покалывание в глазах.  — Ты даже не представляешь, как это важно! Ведь мы сестры, мы теперь вместо матери и это наш суд. — Как она подчеркивала слово «мы», как она говорила это «наш»! Словно вот мы! Видишь мир? Вот они сестры! Вот она — сила! Но сила ли? Будет ли сила там, где две разбитые души нашли совершенно разное. Лада протягивала руки к сестре, хватала холодные пальцы и преданно смотрела в глаза. Проводила по тощему запястью сестры с холодной нежностью, поправляла прядку волос с противным равнодушием. Только странный блеск в глазах. Блеск почувствовавший свободу и некую безнаказанность, блеск увидевший силу, власть, притронувшийся к чему то большему нежели доселе известное. Вскружило голову и ударило током. Она безумна! Безумна от власти! Безумна от свободы! Бросай ее — безумную! Беги от нее и спасайся! Душу свою чистую спасай! — Ты будешь такой же как и она? За смерть — смертью…это правильно? — Шая не кричала, но голос стал тонким и дрожащим. Она готова была расплакаться прямо сейчас. Это было похоже на истерику, ведь все, что несколько дней мучило ее, не давало покоя, сделало ее сон тревожным, а дни мятежными было доведено до предела одним единственным «Да». Она резко выдернула свои ледяные ладони из тисков безумной сестры. — Как ты можешь так спокойно и непоколебимо решать чью-то судьбу?!  — Ты уже заступаешься за нее? Моя сердечная сестра позабыла, что сделала эта ведьма? Забыла?! Только она и решила все! — В вечернем полумраке леса глаза Лады опасно заблестели, Шая не ожидавшая такого от сестры замолчала, будто сомневаясь во всем этом и на долю секунды готова рассказать все до самой последней детали сестре, но…этот самый блеск и это самое «мы» не позволяло сказать больше того, что она уже сказала.  — Что сказала тебе мама? Она же что-то сказала тебе или ты не видела того самого момента когда она умирала? Если ты не видела, то ты соврала, а если видела и мама действительно умерла у тебя на руках, то она должна была как минимум с тобой попрощаться?!  — Я… — Лада запнулась продумывая дальнейший свой ход, но Шае было достаточно этого мгновения, чтобы все окончательно осознать и отрешенно ступая мимо сестры, как мимо опаснейшей ловушки со всех ног броситься к селению. — Видела и ты должна мне верить. и вот наконец Шае показалось, что она получила все части одной большой картины, получила разгадку, ключ к огромной тайне. Что же она раньше не додумалась? Это же так просто! Взглянуть в зеркало, прочитать все, что случилось в блестящей глади и решать уже тогда! Не знала Шая только одного, что-то самое зеркало о судьбе которого умолчала сестра, стало пылью, небылью и теперь только ветру и знать о его тайнах, но нимфа не была властна над ветром. Ветки хлестали по лицу, Шая пыталась уклоняться, но все без толку и скоро ее щеки и чело украсила сеточка маленьких шрамов. Если бы она сумела состариться, то непременно на тех местах где сейчас красовались кровавые нити, красовались бы глубокие морщины, чело сияло мудрость и только старцам известным мужеством. Может даже природа была против разгадки, может только природа и знала итог, но Шая не слышала сейчас ни природы, ни мира, она слышала свое гулко отзывающееся сердце и верила ему больше чем каким-то там веткам и травам. Возможно сейчас самое время поверить себе. Возможно именно сейчас было самое время расправить плечи, гордо ступить на этот шаткий мост и не смотря под ноги взойти на свой триумф. Триумф себя над собой! Триумф собственного достоинства и веры в свои силы! Лада же первое время смотрела в след, а после, когда по Шае простыли следы, поспешила следом. Лада не бежала, она считала себя взрослой для этого бешеного бега сквозь заросли, кусты, неопрятность и синяки. Даже смутное ощущение приближающейся бури не заставило ее изменить своему принципу именуемому ни как иначе нежели: «Я выше всего мирского». Но именно в тот момент, когда она посчитала себя выше старшей сестры, выше завета матери, она и рухнула с пьедестала. И крах ее был подобен приходу вечной зимы. Снегом замело сестринские чувства Шаи и, все то тепло, что она лелеяла на зло всем прогнозам, ушло на закат, чтобы возродиться когда-то, не в эту эпоху и не этом мире. Ветром Шая влетела в дом. Все как прежде. Тиски сжимавшие сердце с еще большим усердием взялись за свое дело. И теперь ее не душило, теперь ее гнало вперед по раскаленным углям, глаза блестели от слез, а душа была точно выжжена бессердечным солнцем. Те самые стены, те самые воспоминания. Вот еще секунда и тишину разрежет крик боли и отчаяния, сверкнет и растает точно упавшая звезда. Миг триумфа разделенный на смерть. Все как и прежде. Только стены теперь были голыми и пустыми, без единого воспоминания они поразили своей чистотой, будто и сами пожелали просто все забыть. Чистые листы предтали перед взором Шаи вместо дубовых досок и отрезков ткани, напускная, неумелая и небрежная роскошь, которая именно в этот самый момент стала противной каждой клеточке тела нимфы. И больше не было прошлого. И больше не было будущего. Только этот момент отвержения всего и всех. После смерти матери девушки временно перебрались к сестрам, Лада не желала чтобы в доме, где случилась смерть кто-то строил свое существование. Дни этих стен были сочтены, в ближайшее время его должны были сжечь, или разобрать. Кстати в вариант с огнем хоть и мало (отчасти из-за опасений привлечь внимание орков), но все же верилось больше нежели в то, что кто-то все же пожелает разбирать на части эти стены. Бесконечная пустота вдруг начала ужасно угнетать и давить, виски пронзили волны острой боли. Шая схватилась руками за голову будто только это и способно все унять, все успокоить. Но боль не проходила, а только становилась сильнее, перед глазами заплясали черные круги и на единственную долю секунды Шае показалось что там, среди взывающей к сознанию темноты был виден знакомый белый силуэт и боль больше не казалась чем-то ужасающим. Теперь Шая нашла в себе силы терпеть, молчать, до боли закусывать губы, но не проронить ни единого звука! Из ушей тонкой струйкой побежала кровь, хлынула из носа, а Шая не замечая этого только сильнее закусывала губы, пока и во рту не ощутила стальной привкус крови. Пока не поразилась насколько это ужасно ощущать вкус собственного я. Больше ничего не было. Только минутой ранее замеченный силуэт матери посреди пляшущих пятен, а сейчас, все так же как и до этого. И безысходность обрела тело и это тело имело имя. Шая не знала, что делать. Стены были пусты и складывалось впечатление, что Ариадна забрала все вместе с собой в саму Преисподнюю! Неуверенно нимфа ступила шаг вперед, босые ступни пронзила пронзила боль и только сдавленное шипение сорвавшееся с губ, дало Шае уверенность в том, что она жива и будет жить и, пусто она ступает по острию ножа, но этот самый нож в секунду был созданный ею самой, и этот самый нож сразит все на своем пути пусть и ее саму, но будет возмездием! Наклонившись чтобы оценить масштабы трагедии девушка нащупала в своей пятке блестящий черный осколок. Тонкие черты лица исказились от попытки выдернуть препятствие из себя, но не удержавшись девушка рухнула вперед. Тишину сотрясли звук упавшего тела и звон ее крика! Стены отразили и эту боль. И только руки ее которые теперь были мечены орудием матери кровоточили и напоминали, что ее нож сейчас направлен не против врагов, а против своего творца. И в глазах блеснула безысходность. Слезы ручьями покатились по ее лицу, как-то из чистого рефлекса Шая поднесла ладони к глазам в попытке смахнуть след слабости и ничтожности, но только и сумела, что ужаснуться своим некогда тонким и изящным рукам. Крови венчала ее ладони, стекала по локтям, в тусклом свете мириадами звезд блестели маленькие осколки и Шая только и сумела, что улыбнуться своей нелепости и нелепости этой ситуации. — Идиотка! — вскричала девушка и, совсем не задумываясь о казалось бы уже привычной боли, что только нашла в себе смелости ударила по полу. Новая порция слабости не заставила себя ждать и слезы возвратились с удвоенной силой. И как бы не было странно, но эти слезы не несли в себе и капли чистоты и облегчения. И Шая смертельно захотелось почувствовать тепло материнских объятий, услышать крик виновницы ее потери, хотелось убить себя за наивность и глупость. А слезы падали на пол алмазами, сапфирами, звездами! Огнем обжигали ее кожу и оставляли по себе ужасные, нелепые и уродливые следы! И ни единым словом не передать ужас, который пронзил Ладу! Тело сестры в отчаянии распластавшееся на полу их милого сердцу дома и, изуродованное лицо которые обернулись на шум сотворенный ею. И это была уже не ее сестра. В глазах существа ранее именованного Шаей, милой и нежной точно розочка Шаей, отражалась она — Лада, младшая дочь и забывшаяся в своей гордости, чувстве превосходства и своей ценности. Лады — той которую любили, хвалили, лелеяли. Лады — той, которая считала себя сильнее и мудрее, но сейчас, падала под тяжестью взгляда сестры, забивалась в уголок и дрожала крупной дрожью. А Шая, точно получившая второе дыхание поднималась с пола, отряхивала свою слабость и из глубин своего сердца доставала накопившуюся обиду, муку, годы и уже не замечала боли, что все еще присутствовала в каждом осколке, в каждом шаге. Эти самые осколки блеснули и пропали, впитались под кожу быстрее, чем впитывалась вода и от крови не оставалось следов, и бледность завлекала собой ожоги слез, и лед заволакивал взгляд, и ледяная глыба вызревала вместо сердца. И теперь уже она сама зияла словно открытая, болезненная рана, ожог на всей истории этого леса, этого края, этого мира. — Ты боишься…последнее слово…последнее ее слово…уберечь и оставить вместо себя. Что ты возомнила о себе? Что сильнее воли нашей матери?! Что могущества твоего больше чем могущества столетий?! Я — это она! Я — ее первенец! Я — плоть, кровь и сила! — И глаза блеснули красным и первая седина окрасила ее волосы. — Теперь я знаю и теперь я дышу этим, так, как увы не дышит она, но дышит сила! Ничего не закончилось и мы ничего не продлим! Разозленная фурия! Дикая кошка с глазами цвета крови! О, что за ужас вселился в трепетность Шаи? Века, она впитала их в себя точно губка и увиденное, и души, и судьбы, и заключения! И теперь в одной жизни соединилась сотня, и теперь она сама была зеркалом! Она сама была тюрьмой! Преждевременная седина и кровь глаз доказывали это! — Я есть Смерть! Я — вместо матери! И вспыхнуло пламя! И алым окрасился лес, Моргана бежала и пыталась не оборачиваться назад! Там, в ее вине и ужасе пылали деревья, трещали и шипели подобно змеям! Моргана бежала, а над лесом, над ею самой, вздымались стада птиц, крики ужаса и безысходности. И даже если бы ведьме стало сил и внутреннего сострадания на помощь, она бы не сумела помочь! Ибо огонь породило отчаяние и имя ему Шая! И Шая стояла в самом центре. В само центре пылающего леса, в самом центре ужаса и боли, в само центре того, что когда-то трепетно создавала Смерть и опекала Ариадна. И ни единого шага не сделала Шая в сторону. Она наконец все осознала. Те, что были посланы спасать — не спасали! И именно запрет матери разрушил все задолго до ее огня. И позади нимфы, из огня рождалась Смерть клала руку на ее плечо. Кудри ее подобно Адскому пламени и слова, что медом ложились на израненную душу. Как странно, что среди крика, Шая сумела различить именно этот нежности полон шепот: — Все верно, дочь, все верно. И ты теперь свободна! Именно с этой минуты и на века вперед! Иди, Шая, ты теперь вольна! И вместо робкой девочки, теперь стояла дева с прошлым, но не из этого мира. Она повернулась лицом к говорившей, но той уже не лишилось и следа. И перед глазами Шаи возродилось ее прошлое, не здесь, но в уюте семьи. Не с этими, но в любви и заботе! И теперь она знала, что когда умерла там, она возродилась здесь для единой миссии — разрушить «свое» и построить себя! И Смерть — была единственной ее путеводной звездой, одной из тех, что венчали небо. Одной из тех, которые дарили надежду…

***

То ли дело ранит отвращение к самой себе. Определенно не самое изящное самоубийство, но единственное оружие которое есть у каждого из нас. Она бежала, а позади полыхало алым! К небу и, горизонт окрасился диким танцем опасности! Дым вздымался и сливался где-то там, с темными дождевыми тучами. И только давящее чувство вины и отвращения она испытывала оборачиваясь назад. Вот опять. Через секунду снова. А тучи, как послы доброй воли, сами собирались над черным лесом, точно тотчас готовы смыть позор всех, всего, помочь каждому еще живому. Живая вода протекала где-то там, высоко, точно в самой замысловатой системе и готова была к услугам всех живых. Вот только людям что дождь, что жара — одинаково плохо, гномы в своих темных пещерах не были способны оценить высоких чувств дивной погоды, а эльфы так часто вникали в себя, внимали себе, что не всегда слушали песни небесной воды и уже совсем не всегда были готовы внимать ей, как самому мудрому и самому верному. Но эльфы вверяли в природу, но природа не верила ни в кого. И вот она, черная точка посреди поля, верно чужого, чисто-зеленого поля. И только она, как маленькая тучка на земле. И первые капли небесной росы упали на ее чело, заставив поднять свой взор к небу, увидеть и возрадоваться. Она, конечно не была эльфом, и чувство природы было так же сильно как у обычной полевой мыши или даже меньше, но Моргана почувствовала. Впервые за долгое время, как и множество других чувств на нее обрушилось восприятие этого мира, и самое важное, что только стало бы важным для кого угодно другого, попавшего в такую же или максимально близкую к этой ситуацию. Это было то самое чувство, когда тебя принимают к себе. Точно как боги приняли жертву, цена ее жизни была уплачена, и мир смирился и сам Тот Единый, которому склонялись здесь был согласен только наблюдать. Несколько лет тому назад ей стало счастья увидеть, как по приказу короля сожженная земля отказывалась что-либо преподносить своим осквернителям. Целые деревни и просто самые невиновные девушки принятые за ведьм. Она жила с единственной мыслью: пока горят они, она может спокойно дышать. Пока в сердце короля рождаются все новые и новые подозрения к окружающим именно она и может жить свободно. Но страх все же был. Каждое утро она просыпалась от кошмаров, засыпала в нечеловеческом ужасе от того, что только предстояло увидеть. Услужливо и как ни странно вовремя фантазия подкидывала все новое и новое, и вот она готова была не спать несколько дней подряд лишь бы не видеть, не чувствовать, не бояться. Ведь по правде говоря, только ей и следовало не чувствовать. О, дивный новый мир! Волосы ее, тяжелыми волнами упали на плечи, когда Моргана пробежала дрожащими руками по ним. Она чувствовала себя настолько чистой! Настолько правильной! Настолько единой! Что готова была разбиться вдребезги и мирно ждать, пока осколки опять превратятся в статуэтку. Сейчас, как никогда она была уверена — осколки обязательно станут чем-то снова. И она провела руками по лицу, словно желала впитать в себя дождь, испить его до дна, захлебнутся им, но не умереть, она теперь не умрет больше. И если хоть еще одно существо в мире, когда-либо ощущало такую ясность, тогда Смерть готова была изменить историю, но только бы смотреть на дело рук своих, на первые шаги своих побед. А Моргана закружилась словно в приступе безумия! Такого счастья, она не знала давно и не будучи до конца уверенной, что еще придется испытать, она желала. О, Боги, как она желала жить! Именно в эту минуту. Именно в этом мире. Прошло смазанным и подернутое дымкой будущее. Есть только мир и она. Нет. И мира нет. Только она. И капля по капле дождь усиливался. Природа не была едина с человеком, но чувствовала человека и в этом она была права. И Смерть стояла за ее спиной, стояла и смотрела на свою дочь глазами полными восхищения, восхищения делами своими и плодами их.  — И что же дальше? — голос Смерти прошелестел невероятно тихо, по траве, листьям, по сути должен был утонуть в шуме проливного дождя, но прозвучал гулко, громко и четко. Моргана резко обернулась напуганная, точно ее застукали за делом крайне неподобающим для леди. И тяжелое платье взметнула вокруг себя брызги грязи, подол его был испачкан и верно раньше, Моргана не задумываясь выбросила бы его, но сейчас одежда была далеко не самым важным. Вот она смотрит в глаза Смерти. Эта мысль ударила в голову крепче выдержанного вина и заставила глаза опасно блеснуть. На этом ярость и закончилась. Моргана выровняла спину, и взглянула прямо.  — Нас не сломить, верно? Спорим, что я сумею? — увидев замешательство, окутанная теперь уже странно быстро отросшим водопадом золотых волос, облаченная в неизменное черное, Смерть была невероятно странной, небесной и даже воздушной. Дождь словно и не задевал ее вовсе, не лишал ни единого следа и по летнему приятная прохлада не черкнула обнаженных ключиц. Смерть сделала шаг вперед и коснулась руки Морганы, ведьма вздрогнула, но не отстранилась, а Смерть только и усмехнулась про себя.  — Меня как раз и не стоит боятся, ведь я не так ужасна, как меня привыкли изображать. — улыбка вышла почти теплой и приятной, больно ударившей и исказившей всю тонкую печаль дождя. — Что же ты, танцуешь и смеешься? Что, если я скажу, что там, погибли все кому ты обязана жизнью? Видишь, — заметив смятение в глазах Морганы продолжила Смерть, — я — это еще не предел, хотя многие и не считают так.  — Чего же ты хочешь? — приглушенный шепот, а в ответ все та же почти материнская улыбка.  — Понимания. Хотя, после всего не уверена в тебе до самого конца. Взгляд Морганы был все еще полным растерянного-недоумения, желания вырвать свою руку, убежать и спрятаться в темном уголке и, уже там вполне или не совсем заслуженно радоваться непонятно чему. Опытный врач назвал бы ее сумасшедшей не замешкавшись даже на долю секунды, однако врачей рядом не было, хоть и была смерть, которая за долгие века научилась разбираться в людях едва ли хуже врачей. И так, она вцепилась в руку ведьмы и заставила доселе блуждающий взгляд остановится на ее лице, смотреть прямо в глаза. Зрачки удивительных серых глаз расширились и края черноты, странным образом казались утонувшими в светло-сером. Это было нечто удивительное, ведь Моргана не сумела сопротивляться, она смотрела в эти удивительной красоты глаза и не могла оторваться. Голос Смерти прозвучал где-то в самой голове: — Что же ты? Не веришь мне? А зря. Так же четно отсутствие страха по отношению ко мне. То, что ты здесь, не значит, что ты — единственная. И если желаешь выжить здесь, среди попавших, пропавших, потерявшихся и прочих изгоев всех возможных миров и планет. Если желаешь быть единой среди рабов, царей, богов и богохульников, кто сумел покорить чужое, я помогу. И ты наконец одержишь то, о чем мечтала так давно — власть на своих законных землях. Но ни я, ни мои сестры не дадут тебе ничего просто так, иными словами, у тебя будет долг передо мною, и больше ни перед кем. Смерть замолчала. Длительная пауза сопровождаемая четким зрительным контактом. И только взглядом она касалась души жрицы. Чему то хмурилась, взгляд становился твердым. — Выживешь — придешь. — Куда? — Ко мне. Не бойся, я все расскажу, как на допросе! — рассмеялась Смерть в эти самые зеленые некогда чистые сапфировые глаза — Но только если выживешь. А пока…я все еще сомневаюсь… На лице некогда жрицы, одна за другой сменялись эмоции, мысли, она боролась сама с собой. Без настойчивой поддержки сестры, девушка не была уверена надо ли ей эта власть. Но замешательство длилось недолго. То ли присуща каждому человеку жажда быть выше, быть первым, взяла власть над Морганой, то ли страх, жажда мести или еще что-то, но только в один единственный момент прошло все, оставив привычную ей пустоту и холод. В глазах полыхал огонь. Опасна ли она? Смертельно опасна. Но недоверие все же осталось и взглянув на Смерть долго и пристально, она заметила только, что дождь постепенно прекращается и больше ничего. Девушки с золотом волос уже не было перед ведьмой, и никто не держал ее. Минуту страха сменила ярость и клятва некогда принесенная новой вере: «Я никогда не позволю со мной играть. И сила моя сразит того, кто только посмеет ограничить мою власть, или посягнуть на мое! Я — Моргана, а значит я — единственная способная на все!». И пусть во многом она ошибалась, как ошибается маленький ребенок, все же привычное русло: «Борьба. Холод. Смерть.», приносило неприятную, выжигающую все нутро — уверенность.  — Кто ты и что делаешь на моих землях? — гулкий мужской голос, точно раскаты грома, но Моргана уже не испугалась. Сила дивной природы крепла в ней. Ведьма улыбнулась, задумчиво, а следом, будто постыдившись своих мыслей, застенчиво и даже почти мило.  — Мишка… — она казалось принюхалась и прислушалась внимательнее прежнего, а следом повторила свой вердикт — Мишка. Что же, приятно…ооочень приятно. Она развернулась к огромных размеров медведю, едва ли не вдвое больше чем она сама. Рядом с этим великаном, жрица выглядела маленькой, хрупкой и тоненькой словно тростинка, оттого и глаза ее блеснули опасным, алым, и Беорну даже показалось, что это сам огонь полыхает в ее глазах. Да, это был именно Беорн. Хозяин пустошей и здешних полей, леса и своего не маленького, но крайне приятного взору палисадника. Мужчина, а теперь уже медведь с кандалами на рука-лапах, острыми клыками и коричневыми, цвета корицы глазами смотрел на гостью без приязни, но с достойным хозяина терпением. Он завидел черный дым над лесом и следом за дождем выбрался к нему. Обуглившиеся деревья теперь зияли точно рана на горизонте, а вот она — такое же маленькое черное дерево, с запахом едва ли лучшим, чем запах мокрой кошки, стоит перед ним и протягивает руку в знак приветствия.  — Моргана! Ведь я же Моргана! — и произносит так, как будто они были знакомы несколько лет подряд, ели не веков. А глаза так и бегают по телу огромнейших размеров «мишки». Под этим самым взглядом Беорн стал ровно, так, как стоял бы не пьедестале, ведь насколько мудр он бы ни был, в душе мишка-мишкой! И как каждый из величественных обитателей леса, он любил когда им восхищались. Величественный зверь стал на задние лапы и поразил тишину своих рыком. Сейчас он говорил: «Защищайся чужак!», а через минуту, когда снова твердо стоял на своих четырех: «Хорош ли я?». Моргана кивнула: «Да, достаточно хорош. Но только и всего!». И словно получив разрешение на нападение, медведь поддался вперед в смертельном порыве. Прелюдия была завершена. Теперь огромный зверь был все-таки зверем, и учуяв опасность от странного субъекта, кинулся защищать свое. Свои земли, свой дом, своих друзей. И через много лет, он не скажет точно, что именно почувствовал, но животной мудрости было не обмануть, не прислушаться к самому себе было кощунством, и он прислушался. Глаза добычи сверкнули одновременно и страхом, и замешательством, она на секунду замешкалась, а следом отшатнулась в сторону. Моргана никогда не боялась. Во всяком случае, она никогда не показывала свой страх. Хорошо замаскированная сумасшедшая. Точно волк в овечьей шкуре она всегда спешила обнажать свои клыки, но в отличие от благородных волков, ранила больно и четко, добивала давя на раны, тем самым предполагая, что лечит себя. Одна из многих ошибок, о которых потом. А сейчас, ее глаза светились. Неестественный их свет был подобен серебру. Зрачки постепенно пропадали, и вот, в прекрасных маленьких лунах не было ни единой черной капли. От напряжения руки Морганы сжались в кулаки, обломанные, искусанные ногти больно впились в ладонь и ведьма едва ли не впервые почувствовала усталость. Голова закружилась, в желудке было пусто, а в чудо-глазах заплясало все вокруг. Но несмотря на усталость, жрица не сделала ни единого шага в сторону. Беорн стушевался. От былой прыти, силы, устрашающей мощи лютого зверя не осталось и следа, и вот, совсем мирный и вполне безобидный даже не смотря на свои громадные размеры медведь, постепенно превращался в человека.  — Мишка, Мишка… — стоило только склонить голову и сложить руки на груди, и Моргана стала бы похожей на мать, которая увидела своего ребенка всего в грязи и синяках, хоть перед этим очень и очень просила, предупреждала. Медведь в ответ рыкнул. Шерсть на его теле начала пропадать, морда начала принимать человеческие черты, пропали клыки и когти. Совсем скоро перед Морганой сидел огромный, но все же человек. Несмотря на превращение зверя, лунные глаза никуда не пропадали, а совсем напротив. Кулаки сжались еще сильнее, а взгляд на мгновение вспыхнул неестественно даже для луны.  — Тварь! — Беорн схватился за обнаженную груди, словно в попытке вырвать что-то из себя, но это самое «что-то» в считанные минуты засело в нем, свило гнездышко и обещало пустить потомство. — Прекрати!!! Он уже рычал. Разгребал руками землю, качался по грязи и был близок к тому состоянию, когда из глаз от немого бессилия и от тихой злобы градом сыплются слезы. Моргана позволила себе качнуть головой. Ответила чему-то своему, и снова замолчали даже ее внутренние голоса.  — Мишка обещает?  — Ар…ведьма! Прекрати иначе клянусь я порву тебя на кусочки! — изо рта Беорна побежала кровь, он начал захлебываться ею, давится, плеваться и все же бессильно качаться по земле.  — Я порву тебя быстрее. — усмехнулась ведьма, но мучить большого человека прекратила. Беорн не спешил подниматься. Боль утихла, все его нутро словно освободилось. Все же он поднялся. Упираясь на руки, скользя по грязи и будучи полностью перепачканным, он предстал перед Морганой во весь рост. Пред ведьмой возвышалась живая скала. Сильная спина завлекала своей силой и надежностью, но ведьма не почувствовала даже мимолетного влечения, животного желания прикоснутся, которое вполне имело бы место. Он был обнажен, но нагота не пугала девушку. Тот самый пункт, что она не застеснялась его, удивил медведя, но потом, он списал все на врожденное сумасшествие. Резко развернувшись, он схватил ведьму за шею и припечатал к стволу ближайшего дерева. Теперь властвовал медведь. Имеющий секундные сомнения, сейчас он был полностью утвержден в своем решении. Она не девушка! Она — ведьма. — Кто ты и какого Барлога делаешь в этих землях? — он рычал. Утробные его голос точно раскаты грома оглушал Моргану, а все же она схватила оборотня за руку и он моментально отскочил. Метал на его руках был раскален точно в кузне, еще немного и он начал бы плавится просто на руках. — Не стоит так больше делать. В следующий раз я сожгу тебя живьем даже не мигнув глазом и на миг не задумавшись о том есть ли у тебя семья, десять детей и огромное хозяйство. — Что тебе надо? — Мне совсем немного, ежели ты и это сумеешь мне дать. — она оценивающе окинула Беорна блеклыми, совсем обычного цвета глазами, — Кров над головой, да самый скудный завтрак, были бы мне под стать. Невинный взмах ресниц. — Я должен тебе помочь? Ты считаешь? — теперь скептически смотрел он, но все же то ли поддавшись страху, любопытству, то ли другим, обычно свойственным людям порокам, он сделал жест следовать за собой. — Я сумел бы разорвать тебе глотку во сне, но более сильные вещи, чем мнимое благородство сдерживают меня. Следуй за мной, ведьма. И она последовала. В голове вертался такой круговорот, такая каша, что все происходящее показалось сном. А потом, она вспомнила и дым, и боль, и страх. Вспомнила как умирала, но не умерла и утвердилась в единственном решении, в котором только может утвердится человек, внезапно попавший в другой мир: «Чтобы понять что дальше, нужно разобраться в том, что было до меня. Я найду ее. Я узнаю, и тогда правила будут моими.» Ошибка ли это? Знали только Смерть, Жизнь (что пока молчала, не делала насквозь явных шагов, а все же толкала на некоторые ошибки саму Смерть, жизнь мухлевала), и Судьба, верная и единственная действительно нейтральная сторона.