О, как убийственно мы любим, Как в буйной слепоте страстей Мы то всего вернее губим, Что сердцу нашему милей! — Фёдор Тютчев (1851г.)
В комнате застыла тишина, редко прерываемая скрежетом пишущего пера, — мужчина наклонялся к столу, записывая пару-тройку слов, а затем снова возвращался в исходное положение. Петир Бейлиш, в очередной раз упав на спинку кресла, гулко выдохнул. Четверть часа уже оказалась за спиной, а письмо всё никак не составлялось должным образом. Задача, казалось бы, простая, даже проще, чем обыграть глупца Старка — лишь изложить очередную ложь на бумаге, вновь обставив ситуацию в свою пользу. За все эти годы лгать для него стало привычным делом, лживые люди — обыкновением, лживые слова — искусным инструментом, коснувшись струн которого можно легко манипулировать людьми. И в последнем он особенно преуспел. Нажимая на клавиши души человеческой, он с лёгкостью играл своими марионетками, не раз переписывая судьбы, как свои черновые расчеты. Крайне редко он позволял себе увлечься происходящим, уступив эмоциям хотя бы на мгновение. Впрочем, несмотря на проросшую в плоть привычку лгать, он предпочитал не обманывать себя, а потому было вполне справедливо упомянуть, что однажды он всё-таки поддался соблазну. Обыкновенный человек, вероятно, не придал бы этому должного значения. Большинство людей рискуют этой нехорошей привычкой — прощать себе всё то, что случилось лишь «однажды». Но Петир Бейлиш никогда не относился к большинству, а потому прекрасно знал цену позволенной когда-то слабине. Идея — это змея, которая пробирается в вашу голову одной ничтожной мыслью, но укрепившись, она лианой окутывает ваш разум. Лорд твёрдо знал, что даже чуть задержавшаяся в голове мысль навечно остаётся погребённой в вашем сознании, а когда вы вдруг вспомните, почуяв запах гниения брошенной, как вы думали, мысли, дух её набросится на вас и будет бросаться вновь и вновь лишь с новой силой. Со временем эта самая мысль станет приходить к вам чаще и чаще, оставляя роль ночной любовницы и становясь полноправной женой, властной и деспотической, которая подавляет и, кажется, будто бы буквально душит. Зрелая идея — вот сущее зло для человека, потому что избавиться от укоренившейся мысли невозможно, а это непременно ведёт к потере контроля. Петиру доводилось попадать в плен хаоса своих собственных чувств, и это кончилось плачевно. Более того, даже после этого он не оставлял своих наивных попыток вернуть ту самую, укравшую его сердце, — когда-то эти слова казались ему романтичными, преисполненными яркими красками чувств. Но даже, если изъясняться подобным образом, то на самом деле когда-то Кейтилин Старк, не встретив никакого сопротивления с его стороны, попросту вырвала его сердце, а затем, наигравшись им сполна, небрежно выбросила, разбив о землю; и тогда оно под силой дождя, грозы и порывистых ветров зарылось в почву, превратившись в камень, — Петир сам превратил его в камень. И эту окаменелость он пытался преподнести ей, после смерти её мужа, как исключительную ценность — удивительная глупость для человека, пообещавшего самому себе не становиться вновь сентиментальным ничтожеством. Но он им всё-таки остался, в отношении одного человека, но остался. Будучи откровенным с самим собой, он принял тот факт, что от смерти его кукловода ему стало легче. В тот момент, когда лезвие кинжала вырвало душу из женского тела, Петир освободился. Пусть сперва он этого и не оценил. Смерть Кейтлин Старк должна была стать для него новым началом, ознаменованием жизни без лишних чувств — совсем без чувств, на самом деле. Но и тут он провалился. Однажды — снова это слово — лорд позволил некоторым чувствам проступить через его маску, и это стало для него фатальной ошибкой. Он допустил тени томления по минувшим дням создать воспоминание, принесшее ему впоследствии лишь головную боль. Петир коснулся костяшками пальцев губ и, рвано выдохнув, прикрыл глаза. Треклятый день сам всплыл в его памяти, как очередное гадкое напоминание. Перед ним вырисовывался образ рыжей девчонки, потерявшей контроль и в чувствах ударявшей Робина Аррена. Петир услышал, как с его собственных губ сорвалась усмешка, когда поймал себя на мысли, как иногда хотел сделать это сам. Он не питал исключительно тёплых или холодных чувств к мальчишке, жалость и, может, даже сострадание — более точные слова. Тем не менее, позволять хоть капли каких-то эмоций забираться в слова или действия не входило в его планы, а потому выдержка служила ему другом, позволяя играть роль покровителя. К тому же его помешанность на контроле чувств уберегала его от риска необдуманных действий. Хотел бы Бейлиш тот раз назвать лишь осечкой, но, откровенно признаваясь, он намеренно приблизился слишком близко к краю и потому сорвался вниз, из любопытства решившись заглянуть вглубь ущелья. С одной мысли, всё началось лишь с одной чёртовой мысли. В какой-то момент ему вдруг стало интересно, каково это — быть к ней так близко, чтобы безо всяких усилий разглядеть каждую чёрточку её лица, вдохнуть цветочный запах её волос и, может, даже коснуться её губ? посмотрев в её глаза, он бы увидел её мать? насколько сильно она похожа на Кет? И каждый раз сближаясь с девчонкой, бывший мастер над монетой всё явственней ощущал, как любопытство всё ближе прокрадывается к нему за спину, а контроль каплями стекает с кончиков пальцев. Затем появилась другая мысль: ответила бы она на его поцелуй? Сперва он решительно сопротивлялся подобным размышлениям, но скоро осознал, что сопротивление бесполезно — когда-нибудь он не сдержит удар. А потому решил, что во избежания значительных потерь, ему стоит позволить себе один-единственный раз подыграть своей эгоистичной прихоти. Он клялся себе, что допустит эту слабину лишь раз — и этот раз обернулся для него чередой кошмаров, терзающих его по сей день и наяву. Словно в бреду, Петир почувствовал кусающий за кожу мороз и холод от тающих снежинок, будто бы наяву он обошел миниатюрный снежный замок, сделал шаг, ещё один. Кажется, что она снова ему улыбается, когда его слова разрезают воздух. Он, усыпив её бдительность, силится быть ещё ближе — и вот между ними меньше метра, и её лицо совсем близко. Он продолжает говорить, но себя уже и вовсе не слышит. Неуверенно коснувшись её волос, он взаправду чувствует, как обжигает пальцы. Цветочный аромат прожигает ноздри изнутри, а зимний воздух шлифует раны холодом. Поднять глаза вдруг становиться мучительно трудно, и он некоторое время медлит. Это не её глаза. Глаза, в которые он смотрит, совсем другие, ничуть не напоминающие те самые, из прошлого. И вдруг пазл складывается, и Петир уже видит только Сансу, прогнавшую образ её матери из его разума навсегда. Кажется, в одно мгновение, ей удалось сделать то, чего он не мог сделать многие годы. И вот, вопросы, роившиеся в его голове, постепенно исчезают, и остается лишь один, и лорд готов найти на него ответ — окончательно решившись, он наклоняется и целует её. Эта была наихудшая ошибка, которую он мог себе позволить. И даже не потому, что после этого он чуть не улетел в Лунную дверь следом за Лизой. Причина — новая идея, вцепившаяся в него клыками, которая рисковала перейти в одержимость. Сперва он считал, что справится с этими фантазиями или, при необходимости, сможет от них избавиться, но это была лишь очередная ложь самому себе. Желание — вот первичный корень его опасных мыслей. Дикая страсть проснулась в нём с их поцелуя и ударила в голову с новой силой после её лжи лордам Долины. Удивительный потенциал, который он и раньше чувствовал в ней, сейчас он видел абсолютно ясно. Их схожесть стала ещё одной причиной притяжения, которое и она разделяла с ним. Она стала источником дурмана, кутавшего тело. И это было также причиной его злости. Он знал, насколько опасным могло быть это влечение, насколько непредсказуемо всё может стать в один момент; злость на себя напоминала ему, как хрупок тот мир, который он вокруг себя воздвиг, и как все планы могут рухнуть по его глупости. Петир взялся держать себя в руках, поставив расчёт и трезвость ума превыше любых сантиментов, и с этим он какое-то время даже справлялся. Пересмешник открыл глаза, захлопнув дверь воспоминаний. Рассеяно бросив взгляд по комнате, он вытер лоб, мельком заметив покрасневшие костяшки пальцев. Спустя минуту, лорд быстро поднялся и подошёл к окну. Правду сказать, вид открывался превратный: суровые рабочие, разнося по двору грязь и мокрый снег, орудовали молотками, катали загруженные тележки, наивно полагая, что прежний вид вернет замку былую честь — гордый Винтерфелл был сломлен семьёй безумцев, и этого было не изменить внешним подправленным антуражем. К тому же не только замок пострадал от них — пострадали люди. Так что же делать им? Рамси Болтон. Даже упоминание об этом человеке всё ещё будило в лорде бешенство. Он действительно его ненавидел, и после смерти тоже. Возможно, это была совершенно бессмысленная ненависть; в конце концов, ненавидеть мертвецов — дело пустое. Впрочем, он бы, может быть, несколько остыл, если бы самостоятельно расправился с ним. О, Петир нашёл бы способ заставить безумца страдать. Тот бы ещё долго корчился в агонии, прежде чем он подарил бы ему долгожданную смерть — однако сама Санса преподнесла своему тирану более чем мучительную смерть. Она убила его, практически собственноручно. А такое, как известно, всегда оставляет свой отпечаток — Петир сам видел, как люди менялись под этим влиянием. А потому было весьма понятно, почему он нервничал. Беспокойство забиралось в его голову, сплетая паутину опасений из нитей его страхов, и будоражило воспалённый ум. Он слабо удерживал поводья контроля и чувствовал неустойчивость под ногами, ощущал, как трясётся под ним земля. Санса была опасна, она представляла для него настоящую угрозу, и он сам позволил этому случиться. Сантименты — вечный его враг, от которого он не может избавиться лишь потому, что сам вцепляется ему в рукава при любой возможности его ухода. Очевидно, только разума Петиру всегда было недостаточно, он желал новых свежих ощущений, и теперь его эгоистичная прихоть превратилась в никчемную массу сантиментов, грозящих уничтожить его самого. Снова нелепая мысль, пожирающая его мозг уже несколько месяцев, щёлкнула его по лбу и, спрятавшись за тумбой, притаилась в комнате. Глупая идея признаться терроризировала его изо дня в день, прячась за ничтожными аргументами. Но это же был исключительный абсурд. Признание равносильно безрассудному прыжку со скалы, и, может быть, сейчас, до прыжка, это идея кажется не такой уж ужасной, но удар о бушующий океан быстро приведёт его в чувство, вот только ошибка будет уже совершена. Впрочем, признание может быть и неплохой вещью — если ответ на него не отказ. Петир шёпотом повторял все аргументы «против» снова и снова, но уже чувствовал, как ноги несут его вперед, и он приближается к краю, всё ближе и ближе. Зимний холод нисколько не отрезвил его разум, лишь ускорил шаги. Скоро лорд слышал только ритмичные удары каменного сердца, чья кровь поспешно стекала с его пальцев на белый снег.I. Мысль.
4 июля 2016 г. в 17:18