Не ведаю, восстать иль покориться, Нет смелости ни умереть, ни жить… Мне близок Бог — но не могу молиться, Хочу любви — и не могу любить. — Зинаида Гиппиус, «Бессилие»
Раскинувшее длинные белые руки чардрево красными пальцами рисовало чёрные бесформенные тени на лице сидящей под ним, уродуя и обезображивая красивое юное лицо. Покалеченная волчица, предпочтя шуму родного замка гордое одиночество, осталась наедине с молчаливым визави, глаза которого горели кровью. Свыкнуться со всем произошедшим — вот цель, которую преследовала рыжеволосая, прячась в безлюдной богороще. Любопытно, что она также поступала в детстве: запираясь в комнате, она сбегала от реального мира в собственные грёзы и всё мечтала, и мечтала — думается, что пора бы от этого отучиться. Подумать только, неделями она была одержима идеей мести и только ей, а теперь — всё закончилось. Тем не менее страх никуда не ушёл и, кажется, даже не собирался — он въелся слишком сильно, засел чересчур глубоко, и совсем избавиться от него представлялось невозможным. Сперва, после побега, она, кажется, совсем не боялась, но потом, чем дальше они уходили от Стены и чем ближе приближались к Винтерфеллу, она стала громче слышать учащённый стук собственного сердца и рваное дыхание — единственная и последняя битва должна была решить всё, и она уже стучала им в дверь. Парализующий ужас, настигший её у ворот сознания, ударил в грудь, и она вдруг в полной мере осознала, насколько велик риск неудачи и какова может быть за неё расплата. Цена поражения грозила невыносимыми мучениями в плену у тирана, и о том, чтобы переживать их снова, даже речи не было — она была готова собственноручно заколоть себя или броситься под клыки волков в лесу в случае провала; эти мысли навели её на запасной план, рассказ о котором мог спровоцировать ненужные склоки или того хуже — новые ошибки брата, а потому держать всё в секрете она решила наиболее верным решением и оказалась права, в итоге. Конечно, она не доверяла Мизинцу — она не была настолько глупа, уже нет. Зато она знала его слабость — чувство вины, сыграть на котором нужно было как можно раньше, пока совесть Пересмешника снова не заснула крепким сном. Она, конечно, могла бы польстить себе и решить, что она и есть его самое слабое место, но это бы означало поверить в хоть какие-то тёплые чувства предателя к ней — крайне скользкий и опасный путь, по её мнению. Может, сантименты имели своё место быть у этого человека, но крайне сомнительно считать, что, решаясь на что-то, он в первую очередь руководствовался именно ими, а потому можно было с уверенностью ожидать того момента, когда их «спаситель» потребует свою награду за помощь, и Санса, кажется, вполне ясно себе представляла, чего он хочет на самом деле. Так или иначе Петир Бейлиш сдержал слово и привёл армию по первому её зову, и именно благодаря этому она получила родной дом и долгожданную месть, подаваемую главным блюдом. Убивать кого-то оказалось весьма приятным занятием, особенно, если этот человек искалечил тебя до неузнаваемости, вывернул наизнанку. Это было справедливо, более чем, а потому она не обязана была чувствовать угрызения совести — её тиранов ведь она никогда не мучила, когда они ломали её по частям, верно? Джон её праведной мести совсем не оценил — слишком правильным мнил себя братец-бастард, ну и пусть; он мог хоть каждый вечер читать свои нравоучения, она знала, что поступила верно, отец поступил бы также. Правда, кроме казни Рамси он бы отправил на плаху ещё одного предателя. Он тоже боялся этого. Изредка ей удавалось видеть, как страх Петира Бейлиша просачивался сквозь его маску, отражаясь в глазах, и через мгновение вновь уползал обратно в тень. Он боялся, что она захочет расквитаться с ним — и правильно боялся. Она действительно хотела сделать ему также больно, как он сделал ей, когда предал её доверие — она и делала, все эти дни после битвы; пресекая его попытки сблизиться, играя мужчиной и его непонятными чувствами к ней — это и была её месть, но убивать его Санса бы ни за что не стала — она сама не знала, почему. Внезапно она услышала голос объекта своих размышлений. — Простите, что помешал Вам, миледи, если Вы молились, — Пересмешник говорил осторожно и как-то совсем себе не свойственно, как показалось Старк. — Я уже давно не молюсь, — размышления затянули её, кажется, слишком сильно и всё ещё не отпускали. — Знаете, в детстве я часто сюда приходила. Также именно здесь я молилась об отъезде. Тогда я думала лишь о том, чего хотела, и никогда не благодарила за то, что имела. Она себе отдернула — незачем рассказывать всё это ему, это даже чревато. Санса поднялась на ноги, намереваясь уйти из его общества. — Я была глупой девчонкой, — это была чистая правда, будь она разумней, не стала бы доверять этому человеку. — Вы были лишь ребенком, — кажется, подтекста он совсем не заметил — совсем для него не свойственно. Голос его был мягок, что бывало довольно редко, зато сам он решительно преградил девушки путь. Она подняла на него взгляд. Глаза его показались ей совсем тёмными и помутневшими, они были широко раскрыты и смотрели на неё как-то по-особенному сосредоточенно, но кроме этого было в них что-то, чему дать название она не могла. Лицо мужчины было напряженно, а губы нервно сжаты в линию. На чёрные волосы его ложился снег, и, может быть, из-за яркого освещения его виски казались совершенно белыми. Ей вдруг вспомнилось, как ей когда-то хотелось коснуться его мягких волос, зарыть в них пальцы. Она отбросила эти воспоминания. Он долго смотрел на неё, не произнося ни слова, — она первая не выдержала продолжительного зрительного контакта. — Чего Вы хотите? — она не знала, зачем спросила именно об этом, но вопрос сам непроизвольно слетел с губ — может, ей хотелось убедиться в своих догадках? Петир Бейлиш чувствовал странный дурман и слабость в теле, озноб протянул руку и коснулся его мокрого лба — лорд уже не сомневался, что сегодня же вечером сляжет в постель с лихорадкой. — Я думал, Вы знаете, чего я хочу, — ему всё-таки удалось разомкнуть сухие губы и ответить. Успокаивая бешеный ритм сердца, он принялся считать проходящие секунды: секунда, две, три... — Я ошибалась. — Вовсе нет. Девять секунд... — Принимая решения, я закрываю глаза и вижу лишь одну картину, — ему хотелось, чтобы она поняла, ради чего он жертвовал столькими вещами в своей жизни и ради чего он зашёл так далеко; ведь кто, если не она, сможет тогда его понять? сможет оценить размах его игры? — И каждый раз я спрашиваю себя: поможет ли этот шаг воплотить её в жизнь? Перенесет ли из моих мыслей в реальный мир? И действую только, если ответ положительный. Дело ведь не только в азарте, игре или власти, она — тот затерявшийся ключик к его вожделенному будущему, истинному блаженству, и, возможно, даже к окаменевшему сердцу. — Я вижу себя на Железном Троне, — пока ноги его держат, он делает шаг вперёд. Петир делает паузу и долго смотрит в её лицо. Тридцать две секунды... — И тебя рядом со мной. Санса оцепенела, но не надолго — едва она заметила, как он наклоняется ближе, она положила руку ему на грудь, осторожно останавливая. Он опустил взгляд — от досады, решила Старк. — Прекрасная картина, — она замолчала, опустила глаза, но вдруг оживилась и снова взглянула на него, правда, теперь оскорблённо, зло. — Но не думаю, что вам когда-нибудь удастся претворить её в жизнь. Вы, — она странно усмехнулась, — продали меня Рамси, как свою бордельную шлюху, — в ней закипала злость, и Санса истинно насладилась той болью, что отразилась в его глазах, когда слова ударили его чередой пощёчин. Петир стерпел и молчаливо ждал продолжения. Пятьдесят секунд... — Но, знаете, мне всё равно хочется поблагодарить Вас за это предательство, ведь именно после него у меня открылись глаза на то, кто Вы на самом деле, Петир, — она выплюнула его имя с тем ядом, на которой была только способна, но в этот раз мужчина решил сохранить собственное достоинство и даже не дернулся. Её это только раззадорило. — Вы играете людьми, как Вам вздумается, а затем бросаете их на произвол судьбы. Такие, как Вы, любить не умеют, потому что с самого рождения не имеют сердца, но Вам, вероятно, легче думать, что Ваше сердце было разбито моей матерью, — её лицо исказила злобная усмешка, — было бы, что разбивать. Лицо его осталось совершенно спокойным, а в глазах зажглось что-то, от чего она опешила и даже испугалась. Взяв себя в руки, она быстро обошла его и широкими шагами направилась по тропе к замку. — Вести о битве быстро разнесутся по Семи Королевствам, — лорд говорил твёрдо и спокойно, будто бы секунды назад вовсе не она скомкала и разорвала те чувства, что он ей открыл. Мужчина развернулся, встретившись с её спиной. — Я во всеуслышание поддержал дом Старков. Санса остановилась и повернула голову, совсем чуть-чуть. — Вы и раньше поддерживали дома, лорд Бейлиш, и это никогда не мешало Вам служить себе самому. Даже претерпев унижение от очередной Старк, он мог сохранить своё достоинство — она отчего-то улыбнулась этой мысли. — Прошлое ушло навсегда. Можно сидеть и скорбеть о его уходе или готовиться к будущему. Вы, любовь моя, — последние слова он произнес с той нежностью, которую она совершенно не заслуживала после всего сказанного. Вдруг она почувствовала, что легкие будто бы забились чем-то, и дыхание её стало каким-то тяжелым, отдающимся болью в груди, — будущее дома Старков. Кого поддержит Север? Законную дочь Неда и Кейтлин Старк, рожденную в Винтерфелле, или бастарда без матери, рожденного на юге? Ответом волчицы послужили лишь её скорые шаги. Петир всё ещё стоял там, под падающим снегом, когда тихо произнес: — Девяносто секунд. « Когда же мы встретиться сможем? », « Не знаю », — « Ты занята? », — « Да… ». Он думал: оглянется всё же. Да где там! Знать, слишком горда. Тонка, как серебряный месяц, Светла, точно свет из окна. Кто знает, быть может, раз десять В душе оглянулась она. — Расул Гамзатов, «Горянка»II. 90 секунд.
5 июля 2016 г. в 18:30