Есть такая вселенная

Иногда люди, особенно те, кто даже в двадцать третьем веке не вылетал ни разу на другую планету, не понимают, насколько космос огромен. Солнце, освещающее землю, на которой и живут такие недальновидные личности, для космоса — тьфу, плевочек. Что уж говорить о маленьком, одиноком кораблике, бороздящем эту бесконечную, холодную, пустую и безжизненную пустоту. Каждый, кто находился в этой железной банке, был заперт в ней до той поры, пока она не натыкалась на очередную опасную планету или на звездную базу, не видел солнца, не ощущал тепла под ногами, и мог лишь смотреть, как бесконечное количество звезд остается позади. Однако, похоже, никого кроме бедного старпома Маккоя это не волновало. Все, кто собрался на Энтерпрайзе, либо обожали космос, либо интересовались им, либо помалкивали, ибо, в отличии от Маккоя, не имели полномочий ворчать и громко высказывать свое недовольство. Если честно, Леонард тоже не особо часто это делал — знал, что никто его тут не держит, что в любой момент он может спокойно собрать свои вещички, сесть на ближайший корабль до земли и жить себе спокойно, наслаждаясь природой, до конца жизни. Еще бы ему не знать. И много раз думал, а несколько — почти решался, уже стоял у порога капитанской каюты с заявление об увольнении. Но все никак не мог. Что-то его тут держало. Если бы старший помощник Маккой был честен с самим собой, он бы давно сказал себе, что не что-то, а кто-то. Первый кто-то сейчас сидел в капитанском кресле и со скоростью, близкой к скорости света, печатал в своем падде очередной отчет. Энтерпрайз только недавно завершил свою миссию на Тарсусе-98, уговаривая местных не начинать очередную войну с соседней планетой. Переговоры длились неделю, и выторговали для Тарсеса-99 еще сто лет мира. Однако далось это бравому десанту и горстке политиков с большим трудом — характер у Тарсианцев был сквернее, чем характер клингонов, раз в десять. Теперь капитану Споку предстояло сухо и ясно описать все по часам, чтобы отправить начальству. Благо, у него никогда с этим проблем не возникало. Он весь и так был сух, строг и ясен, и потому его команда питала к нему глубочайшее уважение, но иногда терпеть не могла. Но Спок предпочитал не обращать внимание на обратную сторону медали своего слишком официального и социально-неуклюжего поведения: это бы значительно снизило эффективность их работы. Мистер Спок считал, что капитан не должен вызывать у команды какие-либо положительные чувства, кроме желания долго и упорно трудиться во благо федерации. — Мистер Маккой, — обратился он в сторону научной станции, — вы закончили с поиском планеты, обогащенной ураном? — Нет, капитан, не закончил. — Я вынужден сделать вам замечание, — безэмоционально заметил Спок. — Вы слишком много времени тратите на пространственные рассуждения. Ваши способности и способности компьютерной техники на «Энтерпрайз» позволяют справится со многими задачами с гораздо меньшими затратами времени. — Я вынужден заметить, что я человек, и не способен контролировать свой разум в той степени, чтобы убрать «пространственные рассуждения», — не пытаясь скрыть яд в своем голосе, ответил Маккой. — Вы бы, несомненно, были счастливы, если бы каждый на этом корабле был вулканцем, но, в таком случае, вы обратились не по адресу. Это корабль, хочу вам напомнить, принадлежит Звездному Флоту. А Звездный Флот, снова освежу вашу память, это инициатива землян. — В свою очередь, Доктор Маккой, я так же напомню вам, что если вы не хотите находится в космосе, вы тоже, как вы выразились, «попали не по адресу». — Господе, — прошептала Ухура, — ну только не опять. К счастью всех находящихся на мостике, ее услышали. ** Доктор Кирк очень любил свою работу, отчасти потому, что это было интересно, отчасти потому, что можно было похвастаться тем, как трудно было учиться на медицинском курсе и как много он теперь знает, отчасти потому, что нужно было непрестанно контактировать с людьми. А это Джим просто обожал делать. Он старался помочь каждому, кто ступал на порог его скромной обители — лазарета. Так же он старался каждого лишний раз пощупать, потрогать, осмотреть (потому что был невероятно тактильным человеком), поговорить с ним по душам, написать ему отдельный график занятий и диет, дать самые сладкие таблетки и напоследок поцеловать в лобик. К сожалению, таблетки все были горькие, гипошприцы колючие, а в лобик начальник мед. службы целовать стеснялся. Но это были лишь неприятные мелочи его большой работы. Он их не боялся. Это было не так страшно, как капитан с пробитым животом, Боунс, разбивший голову или умерший в очередной раз бедняга-охранник, и не так неприятно, как бумажная волокита, которой у него, кажется, на всем корабле было больше всех. В любом случае, доктор Кирк этого не боялся. И смело шел туда, куда нормальные врачи не собирались ступать никогда: в глубокий, полный опасностей, такой интересный и великий космос. Вместе с ним, как опора и поддержка, плелся Маккой и вышагивал военным шагом Спок, его лучший друг и чуть-чуть любовь всей жизни. Так и жил доктор Кирк, периодически раздевая любовь всей жизни (а так же лучшего друга и весь экипаж) и довольно часто слушая, как Боунс жалуется ему на капитана. Странный был человек этот старший помощник. Почему-то он, как и многие из экипажа, не понимал и критиковал их красивого, умного, ответственного и храброго мистера Спока. Но Джим все равно очень любил Маккоя, пусть и платонически. Потому каждый раз встречал с крепкими объятиями и легкими успокоительными. Вот как, например, сейчас. — Он бесчувственная логическая машина, Джим, — пробормотал Леонард, разглядывая руки в перчатках. — Нет, Боунс, ты просто его невзлюбил. А ты попробуй, приглядись, и поймешь, что он очень интересный человек и отдаст жизнь за свою команду. — Гляди, так в него и влюблюсь, — скептически усмехнулся Маккой. — Не надо. У него уже есть тайный почитатель. Если Спок выберет тебя, он навсегда останется несчастным. — Можешь не волноваться за свое сердце, Джимми. Спок меня не выберет. ** Леонард Маккой так был уверен в этом и так язвительно и не соблюдая субординацию говорил с капитаном, потому что видел капитана насквозь. Это был не бесчувственный сухарь (точнее, лишь отчасти). Это был большой вулканский лжец, считающий, что все вокруг дураки и не видят, как он глядит на доктора, и как зеленеют его уши, когда тот объявляет очередной полный медосмотр. Может, все вокруг и были дураками. Но точно не Маккой, не даром он глава научного отдела. Так что он по ночам строил планы, как бы свести этих двоих, но все никак не мог выбрать, какой из них гениальнее. А большого сердца Джеймса Кирка хватало на то, чтобы любить и космос, и свою работу, и Маккоя (не забываем, платонически), и Спока. Он хранил что-то в тайне, а что-то показывал всем и каждому, и прекрасно жил. И верил, что когда-нибудь капитан, в очередной раз раздеваясь до пояса, не выдержит крышесносного обаяния доктора и бросится на него, не забыв отлепить датчик пульса и желательно после того, как ему введут вакцину против Агонианской лихорадки.