***
– Леонид Саввич! – Гущин приветственно махал рукой с противоположной стороны коридора. – Есть минутка? – Даже десять есть. Cлучилось что? – Зинченко подошёл к своему бывшему стажёру, протягивая руку. – Да нет, просто не видел вас уже месяц. Соскучился, – широко улыбнулся Гущин. – Может, кофе выпьем? – Соскучился он, – хмыкнул Зинченко. – Что, Ларин спуску тебе не даёт? – Есть немного, – Гущин виновато пожал плечами. – Или вы торопитесь? – Так, давай я сейчас Валерке позвоню, мне его по дороге надо забрать, и тогда скажу. Гущин кивнул, а Зинченко достал телефон и набрал номер сына. – Валер, ну ты как? Что значит «не можешь»? В каком поезде, ты вообще помнишь, что мы договаривались на сегодня? Ты, между прочим, сам день выбирал! Валера! Вернёшься – я тебе такое устрою! Валера!.. Вот паршивец! – Зинченко в сердцах ударил кулаком в стену. – Леонид Саввич, в чём дело-то? – Да Валерка подвёл. У меня два выходных, мы с ним специально договаривались, что поедем в Тульскую область, к родителям моим, крышу чинить. Течёт крыша. А он, видите ли, в Питер едет – ты представляешь? Какой-то концерт, какие-то друзья. А мне теперь там кого-то среди местных алкашей искать в помощь, и это ещё если согласятся. Вернётся – голову оторву. – Слушайте, у меня тоже два выходных, давайте я с вами поеду? – А тебе-то это зачем, Гущин? Иди с девушками гуляй, погода вон – загляденье. – Да успею с девушками. Я за городом уже чёрт знает сколько не был, хотя у отца дача есть в Кратово. – А инструменты-то умеешь в руках держать? – Ну вы обижаете, Леонид Саввич. Мы ж в лётном каждые выходные на какую-нибудь генеральскую дачу ездили, то сарай починить, то крышу ту же. – А вот мы больше по совхозам… Сначала вскопать, потом посадить, потом жуков колорадских собрать раза три-четыре, а потом картошку эту незрелую весь август копать и паковать гнилью вниз… – Ого у вас ностальгия разыгралась, Леонид Саввич, – подколол Гущин. – Ну так что, возьмёте вторым пилотом в крышеремонтный экипаж? – Стажёром, – Зинченко погрозил ему пальцем. – А дальше как себя покажешь. Давай тогда дуй домой, я за тобой заеду ближе к девяти, адрес только дай. – А я вам эсэмэской пришлю. – Ну давай эсэмэской. Спасибо! – Да не за что пока! До вечера!***
«Подъезжаю. Форд Мондео серо-корич металлик». Прочитав сообщение, Гущин закрутил крышку термоса, засунул термос в боковой карман рюкзака и выскочил из квартиры с криком: «Я уехал!». – Багажник откроете? – На заднее брось, багажник забит. Гущин вынул термос, закинул рюкзак на заднее сиденье и плюхнулся на пассажирское. – Я нам кофе заварил, – сказал он, с усилием вбивая термос в слишком узкое для него углубление. – Хозяйственный! – одобрительно усмехнулся Зинченко. – Сейчас ещё за продуктами заедем, я по дороге к тебе не успел. – А почему автомат? – Гущин с любопытством рассматривал интерьер машины. – Ты думаешь, мне на работе рычагов мало? Гущин пожал плечами. – Да и жена иногда на ней ездит, – как будто оправдываясь, добавил Зинченко. – И Валерка? – Это только через мой труп. – Почему? Теперь пожал плечами уже Зинченко. – Хороший вопрос. Не знаю. Просто как-то… – он замолчал, то ли не желая продолжать разговор, то ли обдумывая следующую фразу. – Извините, что спросил. – Да нет, ты просто в болевую точку попал. – Вот за это и извините. – Включи радио какое-нибудь. – Новости или музыкальное? – Да неважно. Гущин по памяти нашёл «Наше радио», и Зинченко наградил его быстрым одобрительным взглядом.***
Войдя в гипермаркет, Зинченко достал из кармана сложенный вчетверо листок бумаги. – Давай, что ли, разделимся, чтобы времени не терять. Вот тут хозтовары всякие… – он оторвал нижнюю часть листка и протянул её Гущину. – А я пока продукты возьму. Встречаемся у первой кассы. Гущин кивнул, внимательно прочитал список и, убедившись, что тележка не нужна и можно обойтись корзиной, пошёл в сторону рядов с туалетной бумагой. Когда он вернулся к кассам, Зинченко там не было. Не стоило, конечно, спрашивать про Валеру, не те отношения с командиром. «Бывшим командиром», – мысленно поправил себя Гущин и задумался о том, как ещё назвать Зинченко. Коллегой? Да, но без единого шанса оказаться с ним в одном экипаже. Другом? Слишком большая разница в возрасте, да и в остальном тоже. А главное – Гущин сам упустил момент, когда можно было стать друзьями. Тогда, в машине «Скорой помощи», в которую он зачем-то забрался вслед за командиром, он что-то спросил, а Зинченко огрызнулся, мол, какой он теперь ему Саввич, но Гущин растерялся и пробормотал что-то со словами «старше» и «командир» – точную фразу он так и не смог вспомнить. Оставалось слово «наставник», но оно почему-то не казалось Гущину достаточным. – Всё нашёл? – Гущин задумался так глубоко, что слегка вздрогнул, когда услышал голос больше-чем-наставника за спиной. – Угу. Зинченко начал выкладывать продукты на ленту, автоматически сортируя их для удобства. – Карта есть? – полусонно спросила кассирша. – Вот, возьмите. Гущин, ты там заснул? Гущин встрепенулся и высыпал содержимое корзины на ленту, уронив на пол средство для мытья посуды. Зинченко ухмыльнулся и покачал головой.***
– Часа через полтора будем на месте, поедим и сразу спать. Если завтра рано начнём, можем за один день управиться. – А вам надо обязательно завтра вернуться? – Да нет, просто тебе-то какая радость там дольше нужного торчать. – Леонид Саввич, вы поймите, я же не из альтруизма. Мне, может, с вами пообщаться охота, – Гущин слегка втянул голову в плечи, ожидая ответа. – Давай-ка рассказывай тогда, – нахмурился Зинченко. – Какие проблемы? – Да я и сам не знаю, как это описать. Летать как-то неуютно. – Вообще летать или с Лариным? – Так мне сравнить не с чем, я ни с кем больше не летал после… – Гущин знал, что можно не продолжать. – А ты к психологу ходишь? – Ага, раз в две недели сейчас. – А ты ему рассказывал? – Нет. – Почему? – Так страшно. Вдруг отстранят. – Понимаю, – вздохнул Зинченко. – А что значит «неуютно»? – Да как-то… Вот понимаете, я когда-то Саше жаловался, что рядом с вами себя второгодником чувствую. – Это ещё почему? – А то вы сами не знаете, – фыркнул Гущин. – Но это потому что я всё время боялся сказать что-нибудь не то, как вот про эшелон на экзамене. – И? – А летать не боялся, с вами спокойно было. У вас всё всегда под контролем. А Ларин как будто не контролирует ничего, когда я за штурвалом. – Так это, Гущин, называется ответственностью. Ты со мной в каком качестве летал? Ты стажёр, я инструктор. Я головой за каждое твоё действие отвечал перед компанией, да ещё и карьера твоя от меня зависела. А сейчас ты второй пилот и радоваться должен, что Ларин с тобой как с равным обращается. – Наверное. – Ты бы поговорил всё-таки с психологом. Никто тебя за это от полётов не отстранит, претензий-то к тебе у Ларина, как я понимаю, никаких. – А вы вот прямо так всё и рассказываете психологу, что вас беспокоит? – съязвил Гущин и, кажется, попал в точку. – А я и не утверждал, что надо с меня пример брать. – Извините. – Да хватит уже извиняться по поводу и без, раздражает. – Так это потому что я с вами до сих пор как второгодник, не знаю, что можно, а что нельзя. – Гущин, я тебе не инструктор давно. – Но вы старше, – ляпнул Гущин быстрее, чем успел прикусить язык. – Ах да, запамятовал. – Изви… – Высажу. – Молчу. – Радио включи. – Кофе хотите? – Налей немного.***
К даче они подъехали почти в половину двенадцатого. На крыльцо выбежала опрятная женщина лет семидесяти и радостно всплеснула руками: – Лёнечка! Валера! – Привет, мам, – Зинченко вылез из машины и разве что не подхватил мать на руки. – Только это не Валера, Валера не смог сегодня. Познакомься, это Алексей. – Да просто Лёша, – улыбнувшись, вставил Гущин. – Твой стажёр? – уточнила женщина, тепло обнимая Гущина. – Бывший. Моя мама, Вера Николаевна. – Очень приятно! – Давайте в дом, у меня ужин готов давно. – А папа спит уже? – Ну ты ж его знаешь, президент пообещает приехать – он и то в десять спать пойдёт. – Мамуль, ты иди ужин разогревай, а мы пока машину разгрузим. – Хорошо тут, воздух свежий, – Гущин потянулся. – А тут бор сосновый недалеко, и речка есть, – Зинченко открыл багажник. – Купаться можно? – Гущин полез на заднее сиденье за своим рюкзаком и пакетами. – В принципе, да, только она мелкая, плавать разве что дети могут. Я туда давно не ходил. Так, продукты на кухню неси, войдёшь – увидишь, а рюкзак свой – на чердак, там комната наша. Или хочешь – на веранде оставь пока. После ужина Гущин вызвался помыть посуду, а Зинченко пошёл к колодцу за водой. – Мам, а тазы где? – спросил он, с трудом пристраивая тяжёлый бидон на хлипкую табуретку. – А на веранде посмотри. – А зачем тазы? – спросил Гущин, вытирая руки. – А надо в них воды из колодца налить, она за ночь нагреется – будет нам утренний душ. Или ты ледяной предпочитаешь обливаться? – Ой нет, мне ледяной дома хватает, отключили три дня назад, – инстинктивно поёжился Гущин. – А у нас на следующей неделе вроде должны. Давай, опускай ведро, вода низко. Почистив зубы, умывшись под уличным умывальником и пожелав матери спокойной ночи, Зинченко пошёл наверх по деревянной лестнице со ступенями разной высоты. Гущин последовал за ним и оказался на просторном и хорошо обустроенном чердаке. Никакой паутины, никаких коробок, чисто выскобленный деревянный пол, шкаф из какого-то советского мебельного набора, старая двуспальная кровать в углу и небольшой диван у противоположной стены. Зинченко посмотрел на диван, потом на Гущина, потом снова на диван. – Давай на кровать, я на диване посплю. – Ну зачем, вы же… – Если ты сейчас скажешь, что я старше, отправлю спать в сосновый бор. Будешь там свежим воздухом дышать. На этом диване я едва помещусь, а ты только если без головы. Бельё мама должна была чистое постелить. Гущин быстро разулся, стянул джинсы и футболку, бросил их на пол и забрался в кровать. Зинченко аккуратно повесил свои вещи в шкаф, выключил верхний свет и лёг на диван. – Леонид Саввич! – неуверенно позвал Гущин. – М? – донеслось с дивана. – Если я вдруг ночью… не знаю, закричу или стонать буду, не обращайте внимания. Ну или киньте в меня чем-нибудь. С дивана доносился только звук взбиваемой подушки, а потом Зинченко очень тихо ответил: – Ты тоже… не обращай внимания, если что. В темноте растворились две понимающие улыбки.***
– Подъём! – раздалось над ухом, и чья-то рука резко сорвала с головы Гущина одеяло, в которое он предусмотрительно завернулся при первых же лучах рассвета. Гущин недовольно лягнул ногой воздух, перевернулся на спину и попытался сфокусировать взгляд на нависшей над ним фигуре. – Вы кто? – услышал он до крайности удивлённый голос и наконец разглядел обидчика. Седые волосы, очки, аккуратно отглаженный воротничок фланелевой рубашки в клетку. – Лёша я, – Гущин на всякий случай начал отползать к стене. – Пап, ну шесть утра! – прояснил ситуацию недовольный голос Зинченко с дивана. – А это кто? – требовательно спросил старик в клетчатой рубашке, кивая в сторону взлохмаченного Гущина. – Стажёр мой бывший, Лёша Гущин, – с обречённым видом поднимаясь с дивана, ответил Зинченко и тут же скривился. – Ох, зря я Валерке не верил, когда он на этот диван жаловался. Шею вообще повернуть не могу. Одновременный хруст нескольких командирских суставов немедленно подтвердил сказанное. Старик неодобрительно покачал головой, посмотрел на часы и отрубил: – У вас двадцать пять минут. – Он не шутит, – хмуро уточнил Зинченко, когда за отцом закрылась дверь, и снова поморщился от боли в шее. – Хотите, шею разомну? – Да не надо, – ещё немного похрустев плечами, ответил командир. – Бери одежду, пошли мыться. Водные процедуры было решено провести на заднем дворе. Они оттащили туда тазы с прохладной водой, Зинченко принёс ковшик с кипячёной водой для чистки зубов и два стакана. Почистив зубы и сполоснув рот, командир спокойно разделся, взял один из тазов и медленно, небольшими порциями вылил на себя, с явным удовольствием тряся головой и отфыркиваясь. Только когда последние капли из таза упали на голову командира, Гущин спохватился и перестал таращиться. Он торопливо разделся, стеснительно отвернувшись к забору, и резко вылил на себя воду. Вода едва скользнула по волосам и телу, оставив пыль и пот на коже. – Вот куда торопился? – насмешливо спросил уже успевший натянуть спортивные штаны и футболку Зинченко. – Постой тут, я сейчас. Он вернулся с ведром воды в одной руке и дымящимся чайником в другой. Вылил воду из ведра в таз, добавил немного горячей воды и скомандовал. – Давай ещё раз, медленно. Гущин постарался в точности повторить действия командира, за которыми наблюдал несколько минут назад, и подумал, что, пожалуй, зря считал себя экспертом по выживанию в походных условиях. Ему явно было чему поучиться у никогда не служившего Зинченко. – Леонид Саввич, а вы в армии служили? – на всякий случай спросил он, вытираясь. – Срочную служил, так проще было в лётное поступить. – А где? – Под Хабаровском. Повезло. – Почему повезло? – Призвали осенью восемьдесят пятого и должны были в Ленинградский военный округ отправить. Но отец за меня просить не стал, и я на Дальний Восток уехал. – И что? – не понял Гущин. – Эх, забываю всё время, какой ты молодой. Из Ленинградского округа всех неблатных срочников в Чернобыль отправляли, саркофаг строить. – А, – Гущин почему-то вздрогнул и одёрнул футболку. – Идём завтракать.***
– Алексей, вы извините меня за утреннее беспокойство, – старик встал из-за стола и крепко пожал Гущину руку. – Жена спала ещё, я и не знал, что Валера не приехал. На этой кровати обычно Лёнька спит, а на диван я и не посмотрел даже. – Да ну что вы, ерунда, – смутился Гущин. – Я, кстати, Савва Васильевич. – Очень приятно! – А я же вчера и не сообразила, что вы тот самый Гущин! – Вера Николаевна подошла к столу с блюдом, на котором горкой лежали идеально круглые блины. – Лёнечка про вас так много рассказывал! – Не много, а часто, – поправил жену Савва Васильевич. – Так-то мы ничего почти про вас не знаем, кроме того, что наша семья вам очень обязана. Гущин мельком взглянул на начинающие пламенеть уши Зинченко и быстро заговорил: – Я бы без Леонида Саввича даже самолёт не посадил, так что кто кому обязан… – Прекрасно бы ты без меня самолёт посадил, – резко оборвал его Зинченко. – Без меня ты паниковать даже не начал бы. Повисло неловкое молчание. Вера Николаевна засуетилась, расставляя вазочки с вареньем на столе, а Зинченко с мрачным видом пошёл в кухню за чайником. – Извините его, – шепнул Савва Васильевич Гущину. – Он вас обидеть не хотел, вы ему как сын почти. Гущин пробормотал что-то невнятное и зачем-то потрогал алеющие кончики ушей. Вернувшись с чайником, Зинченко объявил: – План следующий: заканчиваем завтрак, отдыхаем двадцать минут и начинаем работать. – Обрисуйте фронт работ, товарищ командир, – хихикнул Гущин. – Ты правда готов до завтра остаться? – Угу, сказал уже. – Тогда можно всю крышу успеть поменять, тем более что дождя не обещали. – А материалы все есть? – Есть. Шифер в сарае, давно уже купил, плёнка и доски там же, гвозди шиферные я привёз. Ну что, сейчас полвосьмого. Часов до одиннадцати поработаем, потом перерыв можно сделать.***
– Слушайте, где вы этому всему научились? – Да в девяностые голодно было, на стройке подрабатывал, – серьёзно ответил Зинченко. – Правда? – восхищённо спросил Гущин. – Угу, и почку тогда же продал, вместе с печенью и сердцем, – хмыкнул командир. – Да ну вас, я чуть не поверил. – Да подготовился просто, ролики в интернете посмотрел, как правильно шифер укладывать, а то и нахлёст бы в одну волну делал, и гвозди в углубления вбивал. – А почему, кстати, не в углубления? – Вода при дожде скапливается, а вокруг гвоздя всё равно какой-никакой зазор. А с волны капли как раз скатываются. За несколько часов они успели снять весь старый шифер с крыши, застелить плёнку, прибить её досками к обрешётке стропил и уложить два листа шифера. – Так, всё, перерыв, – Зинченко забил последний гвоздь, вытер пот со лба тыльной стороной ладони в рабочей перчатке, снял обе перчатки и бросил их вниз. – Может, на речку сходим окунёмся? – предложил Гущин. – Я мокрый весь, выжимать можно. – Да я плавки не взял. – Как будто я взял. Пойдёмте, а? – Часа нам, думаете, хватит? Идти минут пятнадцать. – Да за глаза. Сами ж говорите, там толком не поплавать. – А что, давай! – неожиданно весело улыбнулся Зинченко и спрыгнул с приставной лестницы.***
– Интересный у вас отец, – прервал молчание Гущин. – Хороший, – подтвердил Зинченко. – В отличие от меня. – Ну зачем вы так… – Вот только не надо твоих этих... – Зинченко покрутил в воздухе рукой. – Знаешь, Гущин, я вот на Володю Азарова смотрю и понимаю, что он – хороший отец. У него дочка едва говорить научилась, а он с ней всё свободное время проводит. А я, когда Валерка родился, первые два года перед рейсами у родителей ночевал, понимаешь? Здоровый сон пилота – залог безопасности пассажиров… Он замолчал и пнул лежавший на тропинке камешек. Гущин остановился, снял кеды, взял их в руку и догнал командира уже босиком. – Леонид Саввич, ну слушайте, мой отец мною тоже особо не занимался, но я никогда не скажу, что он плохой отец. – Зато, наверное, к вам в гости друзья отца приходили, да? Интересные вещи обсуждали, а ты тихо сидел в углу и жадно слушал, а потом ещё в библиотеку шёл и книги искал, которые они упоминали? – Откуда вы знаете? – потрясённо спросил Гущин. – Да об отце твоём наслышан. Мой такой же, только работал не в авиапроме, а в станкостроении. У нас почти каждую неделю его друзья собирались и говорили обо всём. Меня, конечно, спать отправляли в девять, но стены-то тонкие, я и слушал. Иногда ни черта не понимал, а иногда они какой-то самиздат приносили и стихи вслух читали. “Сегодня, я вижу, особенно грустен твой взгляд и руки особенно тонки, колени обняв…” – “Послушай: далёко, далёко, на озере Чад изысканный бродит жираф...” – “Ему грациозная стройность и нега дана, и шкуру его украшает волшебный узор…“ Гущин, ты-то откуда знаешь? Неужели в девяностые инженеры тоже по вечерам стихи читали? – Нет, это мне бабушка читала перед сном. И ещё Сашу Чёрного, про консьержкину Лизу. – Где “Лизе три с половиною года”? – “Зачем нам правду скрывать?” – улыбнулся Гущин. – Удивил ты меня, – задумчиво, как будто самому себе сказал Зинченко. – Да и вы меня. Я думал, эти стихи только моя бабушка и знала. Я в садик-то не ходил, она со мной сидела. В первом классе, помню, другие пацаны спросили про любимые стихи, я «Жирафа» и прочитал. Смеялись надо мной потом долго, пока драться не научился. – А какие надо было стихи называть? – Ну как, «дети в подвале играли в Гестапо, зверски замучен сантехник Потапов». Я эти страшилки потом специально учил десятками. – Помогло? – А сами как думаете? Зинченко пожал плечами и не стал отвечать. – Я как-то Валере «Жирафа» попробовал прочитать, а он попросил отстать от него со школьной программой… Ему тогда лет пятнадцать было. Я тогда впервые и подумал, что ведь не дал ему ничего. Никакой среды, понимаешь? У него всего и было-то, что интернет и школьная программа эта. С Ирой мы в основном о какой-то ерунде домашней говорили, а друзей у меня так и не случилось. Приятели, коллеги. А хотелось-то Атоса c Арамисом или, не знаю, Яшку-цыгана… – То есть можно жить и без друзей… – не то спросил, не то сделал вывод Гущин. Разговор становился слишком личным, и лицо Зинченко невольно посуровело. – Если для себя интересуешься – не советую, – отрезал он. – Пришли, раздевайся. Зинченко снял шлёпанцы, штаны и футболку и осторожно, стараясь не наступать на корни спускающихся к воде деревьев, двинулся к воде. – Тут берег глиняный, скользко. Гущин разделся и не менее осторожно последовал за командиром. Вода была прохладной, поэтому он несколько раз присел, тщательно потерев подмышки и убедившись, что смыл пот, и начал выбираться на берег. Уже ступив на траву, он взвыл от резкой боли в правой икре и запрыгал на левой ноге. – Ляг на спину, ногу вверх, – скомандовал Зинченко, выскочив из воды в три прыжка. Нескольких уверенных движений рук было достаточно, чтобы Гущин перестал скулить. – Не болит? – спросил командир и, удовлетворившись кивком Гущина, продолжил: – Ладно, теперь я буду шифер подавать. – А при чём тут шифер? – Гущин сел. – Так это ты по лестнице долазился, что икру свело. Вода только добавила. Зинченко отошёл в сторону, убедился, что посторонних на берегу нет, снял трусы, тщательно отжал их и снова надел. – Готов обратно идти или ещё хочешь посидеть? – Давайте посидим ещё? Зинченко кивнул и сел на траву рядом с Гущиным. – А хороший сегодня день, – зачем-то сказал он и улыбнулся. Гущин посмотрел на сощурившегося от яркого солнца командира и улыбнулся в ответ.***
К шести часам шифер был полностью уложен, новый конёк установлен, и Зинченко лично осмотрел и чуть ли не обнюхал каждый сантиметр крыши, проверяя, нет ли трещин, хорошо ли забиты гвозди и плотно ли прилегают друг к другу листы шифера. У Гущина ныло всё тело, а к коже на шее было больно прикоснуться. – Сгорел? – сочувственно спросил Зинченко, осторожно трогая кончиками пальцем собственное плечо. – Есть немного. Вы тоже, я смотрю. – Идиоты мы потому что, надо было у мамы платки какие-то на шею попросить. – А есть чем намазать? – Покажи, – Гущин наклонился, и Зинченко внимательно осмотрел его шею. – Давай пока просто холодный компресс. Сейчас сделаю. Мам, тряпки чистые где у тебя? – На веранде пакет! – донеслось из дома. – А пластыри? – А что, ты поранился? – Нет! – Лёша поранился? – Никто не поранился! Пластыри где? – Сейчас принесу! Зинченко притащил большой пакет, выбрал несколько белых тряпочек, явно бывших когда-то постельным бельём, тщательно намочил ледяной водой из колодца, слегка отжал и велел Гущину снять рубашку. Приложил компресс к шее наподобие плотно прилегающего высокого воротника, расправил на плечах и ещё раз прогладил влажную ткань пальцами, прижимая её к горячей коже, от чего Гущин едва не замурлыкал. Закрепив углы компресса кусочками пластыря, он намочил и отжал следующую порцию тряпок, снял футболку, повернулся к Гущину спиной и слегка наклонил голову. По его шее, там, где начинали отрастать подбритые машинкой после стрижки волоски, ползла крохотная зелёная букашка. Сбивать её с командирской шеи щелчком Гущин не решился, прихлопнуть тоже было нельзя: он знал, как ощущается даже лёгкий шлепок по обожжённой коже. – Секунду, по вам тут букашка ползёт. Зинченко опустил голову. Пытаясь подцепить насекомое ногтями, Гущин наклонился слишком низко и почувствовал лёгкий аромат пота на нагретой коже и до невозможности летний запах речной воды на волосах. Он почему-то мгновенно вспотел сам, хотя было уже не так жарко, спешно вытащил букашку и набросил на шею и плечи командира холодную ткань. Гущину показалось, что он сумел нащупать брешь в доспехах, которые Зинченко таскал на себе в любую погоду и которые делали его в глазах окружающих кем-то вроде всегда действующего по инструкции робота. Гущин ещё мог поверить в то, что у робота может быть семья, что робот может читать стихи и чинить крышу на родительской даче, но так по-человечески пахнуть робот точно не мог. От этой мысли Гущин сначала тихонько захихикал, а потом начал смеяться уже в голос, сложившись пополам и держась руками за живот. – Ты очумел что ли, Гущин? – Зинченко обернулся и посмотрел на него ничего не понимающим взглядом. Сложившийся пополам и всхлипывающий Гущин с компрессом на шее выглядел настолько забавно, что через несколько секунд Зинченко хохотал вместе с ним, закрыв лицо одной рукой, а второй пытаясь поймать сползший куда-то на поясницу компресс. Из дома выскочила обеспокоенная странными звуками Вера Николаевна. Немного посмотрев на ползающих по двору от смеха мужчин, она умилённо покачала головой и ушла обратно в дом. Наконец Зинченко сумел спросить: – Гущин, ты хоть скажи, над чем смеёмся? – Не… не знаю, – хрюкнул Гущин и снова зашёлся в приступе смеха. Отсмеявшись, он снова смочил тряпки и приладил компресс на спину командира. – Лёня, телефон! – на крыльцо вышел Савва Васильевич, держа в руке вибрирующий прямоугольник. Гущин шустро вскочил на ноги, добежал до крыльца, взял телефон и принёс его командиру, успев заметить, что звонит Шестаков. Кивком поблагодарив Гущина, Зинченко нажал на зелёную трубку на экране и поднёс телефон к уху. – Слушаю. У родителей на даче, у меня два выходных. Ну а что за срочность-то? Нет, я понимаю, если лететь надо, а поговорить разве по телефону нельзя? Да приеду я, приеду. Понял, в одиннадцать, – он с досадой бросил телефон на траву рядом с собой. – Обратно надо ехать. Шестаков звонил, за каким-то чёртом я ему завтра понадобился. – Лёшенька, там ваш телефон звонит? – послышался голос Веры Николаевны. Гущин побежал в дом и вернулся через несколько минут совершенно растерянный. – Леонид Саввич, и мне Шестаков звонил. Тоже завтра вызвал – и тоже в одиннадцать. – Что за чертовщина? Что ему от нас двоих может быть надо? – Ну если вы не знаете, то я тем более, Леонид Саввич. – Так, иди собирайся тогда, а я ещё должен маме огород полить... Мам! – он встал и направился к дому.***
За ужином разговор не клеился, Зинченко выглядел заметно расстроенным, а его родители обеспокоенно переглядывались. Гущин думал о том, что ещё один день на этой даче мог бы сильнее сблизить их с командиром, а там уже и до дружбы рукой подать. Зинченко собрал постельное со своего дивана и с кровати, на которой спал Гущин, в большой пакет, забрал у матери другие грязные вещи и пообещал постирать и привезти при первой возможности. – Ну всё, мамуль, мы поехали. Пап, тебе книги какие-то привезти в следующий раз? – Да я тебе позвоню и продиктую, не беспокойся. – Осторожнее на дороге! Ирочку поцелуй и Валеру. – Обязательно. – Леонид Саввич, – Гущин посмотрел на усталое лицо командира. – Вы устали, давайте я поведу. – А ты не устал? – хмыкнул Зинченко. – Да не очень. Давайте, правда. – Ну давай, – Зинченко отдал ему ключи и вздохнул, если Гущину не показалось, с облегчением.***
– Не спать, Гущин! – голос командира выдернул его из накатывающей вязкой дремоты. – Хочешь, поменяемся? Я отдохнул уже. – Да нет. Просто, видимо, разговаривать надо. Зинченко убавил звук радиоприёмника. – Надо – будем разговаривать. О чём хотите? О самолётах или о девушках? – пошутил командир. – Давайте о девушках, самолётов нам, чувствую, завтра хватит. – Можно и о девушках, только я тут не специалист. Двадцать лет брака, какие уж тут девушки. – А вот скажите, как жену найти, чтобы на двадцать лет? – Не знаю, она как-то сама нашлась. – А я как с Сашей расстался, так и… – Гущин замолчал. – И неужели девушки вокруг не роятся? Герой, красавец. Гущин пожал плечами. – Ну… я вот уже месяц одну хочу куда-нибудь пригласить, да всё как-то стесняюсь. – Нашу? – Ага, в экипаже Синицына летает. Марина, светленькая такая. – А ты своим вкусам, я смотрю, не изменяешь! – Да она на Сашу только внешне похожа, мне кажется. – Кажется? Ты с ней вообще, что ли, не общался? – Нуууу, общался, но так, в столовой там, в коридоре. Она с нами один раз в Иркутск летала, когда наша Катя заболела, тогда и познакомились. – Так пригласи её уже куда-нибудь. Вот прямо завтра и пригласи, если встретишь, всё равно вечер свободный. – Ай-яй-яй, Леонид Саввич, какие советы вы даёте молодым лётчикам! Перед рейсом на свидание ходить, – Гущин захихикал. – Я, Гущин, человек старомодный. Я когда в юности на первое свидание девушку приглашал, то это значило в кино сходить и до дома её проводить, а в щёчку при этом поцеловать – так это был верх нахальства и повод для гордости на ближайшие несколько недель. – И с тех пор никогда на свидания не ходили? – При живой жене? – серьёзно переспросил Зинченко. – Нет, не ходил. И не планирую. А вот тебе, молодому и свободному, сам бог велел.***
По случаю визита к начальству Гущин решил надеть единственный имевшийся в гардеробе костюм, поэтому, без десяти одиннадцать войдя в приёмную Шестакова и увидев Зинченко, он мгновенно почувствовал себя глупо. Командир сидел на небольшом диванчике и сосредоточенно читал газету. На нём были потёртые джинсы и выцветшая от многочисленных стирок рубашка-поло. Даже на даче командир был одет более прилично, поэтому его внешний вид нельзя было рассматривать иначе как открытый протест против необходимости приезжать в аэропорт в выходной. Гущин неуверенно присел рядом, Зинченко поднял глаза от газеты, оглядел его и с трудом подавил смешок. – Моя школа, – с издёвкой прокомментировал он костюм молодого пилота. Гущин хотел ответить аналогичной колкостью, но передумал и сделал вид, что изучает заголовки. Из кабинета вышла симпатичная девушка и жестом пригласила их войти. Взглянув на вошедших, Шестаков поперхнулся, и определить, чей вид удивил его сильнее, не представлялось возможным. Пожав руки пилотам, он потёр свои и сел за стол. – Ну что, как летается? – Нормально, – пожал плечами Гущин. – В штатном режиме, – отрапортовал Зинченко. – Азарова-то будем повышать, Леонид Саввич? – Шестаков отчаянно пытался разрядить обстановку. – Будем, но не при посторонних, – сухо ответил Зинченко, и Гущину стало немного обидно. – Ладно, тогда к делу. Дело такое… – Шестаков помялся. – Кстати, забыл предложить, кофе хотите? Зинченко явно собирался отказаться, но Гущин успел раньше: – Чёрный без сахара, если можно, – и мстительно улыбнулся. Это ему за посторонних. Шестаков засуетился и нажал на кнопку вызова секретаря. – Дашенька, кофейку сделай! Чёрный без сахара для Алексея Игоревича. – Мне с сахаром и сливками, – хмуро добавил Зинченко. – Вам как обычно? – Шестаков кивнул, и девушка вышла. – Уфф. Ну я начну пока. Дело такое… Одна замечательная телекомпания хочет сделать документальный фильм об эвакуации с Канву, – он замолчал. – И что, мы должны дать интервью? – уточнил Зинченко. – Да, но не только. – Что ещё? – Ну, у них, конечно, будет реконструкция событий с актёрами, но они хотят снять вас в деле. – В каком смысле «в деле»? – Ну снять, как вы работаете после тех событий. Какой-нибудь регулярный рейс. Они бы, конечно, хотели Петропавловск… – Но вы же им сказали, что мы больше не летаем в одном экипаже? В этот момент в дверь постучали: Даша принесла кофе. Шестаков нервно отхлебнул из своей чашки. – Ну, зачем бы я стал посвящать их в наши принципы формирования экипажей. – Затем, что они не смогут снять нас вместе во время рейса. – Я об этом и хотел поговорить. Мы ведь можем вас поставить в один экипаж на один рейс. – Нет, не можем, – спокойно и твёрдо сказал Зинченко. – Это почему? – Вами же нанятые психологи мурыжили нас с Гущиным чёрт знает сколько времени и решили, что летать в одном экипаже мы не должны. Вы сейчас хотите сказать, что тогда наняли шарлатанов? – Нет, ну почему же… – А если они не шарлатаны, то вы ставите безопасность пассажиров под удар. Или расписку с каждого будете брать? – Леонид Саввич, но это же всего один рейс, – глаза Гущина загорелись слишком хорошо знакомым командиру блеском. – Целый один рейс, – поправил Зинченко. – Мне воспринимать это как отказ? – тон Шестакова резко изменился. – Именно. – Ладно, тогда обойдёмся без вас, Леонид Саввич. В конце концов, главный герой всё равно не вы. Зинченко молчал, но от его взгляда Гущина передёрнуло. – Снимем Гущина с Лариным, Ларина со спины, – продолжил Шестаков. – Всё равно никому не интересно, кто там слева от героя сидит. – Ну что ж, тогда я здесь лишний, – Зинченко встал и ядовито добавил, – Вам ведь нужно детали обсудить. – Стоп, подождите, – опомнился Гущин. – Так не пойдёт. Пусть нас с Леонидом Саввичем на тренажёре снимут. – Гущин, ты хоть понимаешь, что это манипуляция? – презрительно бросил Зинченко. – Или, если тебе так будет понятнее, разводка? Чтобы ты меня кинулся защищать. Кстати, ты припозднился, по плану ты должен был фразой раньше вскинуться. – Так, Леонид Саввич, раз ты у нас такой умный, то игры закончились. После вашего полёта на Канву – напоминаю, решение было отдано на ваше усмотрение, – компания понесла огромные убытки. Нам как воздух нужен этот фильм. Не из-за денег, естественно, заплатит нам телеканал какие-то копейки, а из-за пиара. Мы под это дело сделаем ребрендинг и запустим новую рекламную кампанию. Всё уже спланировано и решено советом директоров, мы начали планировать, как только тебя, Лёня, к полётам допустили. И да, я сказал телеканалу, что вы летаете в одном экипаже. И если вы не сделаете этот чёртов вылет, то не факт, что через пару лет мы вообще не закроемся. Зинченко молчал и думал. Гущин просто молчал. – Пусть заказывают чартер. Гущин, я и оператор с режиссёром. – Лёнь, ну ты что, всерьёз думаешь, что если вас с Гущиным посадить вместе в кабину, вы тут же оба с катушек съедете и полетите в сторону Кремля? – А ты бы не шутил так. Нет, не думаю. Если бы я боялся, что съеду с катушек, вообще бы не летал. Но проблема в том, что так, знаешь, вообще никто про себя никогда не думает, и некоторые из этих не думающих с катушек всё-таки слетают. Я пилот, моё дело метеосводки изучать да штурвал держать покрепче. А экипаж подбирать – не моё дело, но мне бы хотелось, чтобы этим занимались те, кто в этом что-то понимает. И если ваши психологи что-то там про нас с Гущиным поняли, чего мы сами не видим, то мы просто обязаны им доверять. Иначе ну давайте и лечиться будем не так, как врач назначил, а как левая пятка пожелает. В общем, либо пустой чартер, либо никак. – Гущин, ты что скажешь? – хмуро спросил Шестаков. – Я согласен на чартер. – Я им, конечно, предложу три круга над Москвой. Но они могут захотеть Петропавловск. – Захотят – посмотрим. Предложи им сначала три круга. – А интервью? – А это всегда пожалуйста, графики наши у вас есть, пусть согласовывают. – Договорились. – Тогда мы пойдём. – Идите. Зинченко встал и направился к двери, Гущин последовал за ним. – Лёнь! – не выдержал Шестаков. – Извини. – Проехали, – махнул рукой Зинченко и вышел из кабинета. Выйдя из приёмной, Гущин зло, почти срываясь на крик, спросил: – Вы меня совсем за человека не считаете, да? Или я должен был начать доказывать, что вы герой, а не я? Вы один здесь пилот, а я так, за компанию сюда зашёл? Зинченко прикусил нижнюю губу и выверенно спокойным голосом сказал: – Вон там в конце коридора ваша Марина, – он показал рукой куда-то за спину Гущина. – Подойдите и пригласите её куда-нибудь. Вы как раз одеты подходяще, – не дождавшись ответа, он развернулся и зашагал в сторону выхода, доставая мобильный телефон и явно набирая чей-то номер, чтобы Гущину не пришло в голову его догонять.