***
– Леонид Саввич, мы сейчас помоемся, позавтракаем, и я поеду. Завтра утром рейс, а мне ещё где-то срочную химчистку надо найти, – он кивнул в сторону мятого и покрытого сажей кителя, который только что бросил на кровать. – Угу, – рассеянно согласился Зинченко, роясь в шкафу в поисках чистых футболок. – А мне снилось, что я на триста восьмидесятом работаю, – не глядя на командира, сказал Гущин. – Не самый плохой сон. – С вами. Зинченко фыркнул: – Мне поздновато уже, не успею. Вот, держи, штаны Валеркины старые, он тогда всё на два размера больше нужного покупал. Майка моя, но как-то налезть должна. А своё чистое уже потом наденешь.***
Вода в реке была прохладной и не вызывала желания долго в ней плескаться. Зинченко окунулся, вернулся поближе к берегу, быстро намылил мочалку, растёр ею все части тела, до которых дотянулся, сполоснул и бросил Гущину. – Давайте спину потру, – предложил Лёшка. – Да не надо, – отозвался Зинченко, присев в воде и смывая с кожи остатки пены. – Боитесь? – Да, боюсь, – просто и не опуская глаз ответил командир и встал. Каждая капелька воды на его груди и плечах сверкала на солнце, и Гущин сглотнул. – То есть я, по-вашему, совсем маньяк? – А я, Лёша, не знаю, кто из нас больший маньяк. – В смысле? – В смысле, что я не столько твоей, сколько своей реакции боюсь. Давай мойся, нас завтрак ждёт. Гущин молча подчинился, обдумывая неожиданное признание командира.***
– Ещё варенья положить? – Да нет, Вера Николаевна! Мне пора уже. Спасибо за всё, вкусно у вас тут и вообще хорошо. – А ты почаще приезжай, и Лёня тебе рад и мы тоже. Гущин улыбнулся, отодвинул пустую тарелку и встал. Взглядом предложил Зинченко подняться с ним наверх, но тот отрицательно покачал головой. Лёшка уже застёгивал ремень на джинсах, когда услышал шаги на лестнице. Командир вошёл в комнату и закрыл за собой дверь. – Перестали бояться? – хмыкнул Гущин. – Да нет, не перестал. Зато пытаюсь перестать бегать хотя бы от себя. – А если я сейчас целоваться полезу? – Смотри-ка, предупреждаешь. Гущин сел на диван, поставил локоть правой руки на колено и потёр переносицу. – Я так больше не хочу. – Как именно? – Да понимаете, я это видео утром смотрел дурацкое – и вдруг понял, что мне вчера было по-настоящему хорошо. У людей дом горит, мы с вами какого-то синяка за ноги тащим, дым, жарко. Не может это нормальному человеку нравиться. А я себя как будто на своём месте почувствовал. И не то чтобы мне страшно не было, было, особенно когда вы кошку эту полезли искать, но просто… – он отнял руку от переносицы и запустил себе в волосы. – Это после Канву, наверное, у меня что-то с головой случилось. – Не думаю, – Зинченко сел рядом. – Ты же в ВВС зачем-то пошёл, хотя мог с самого начала в коммерческие пилоты идти. – Пошёл. Думал, может, родину защищать понадобится. – Ну видишь. А выгнали тебя за что? Ты не рассказывал никогда. – Да за ту самую идею и выгнали, которую мы с вами в итоге проверили. Как с самолёта на самолёт в воздухе людей пересадить. Зинченко присвистнул. – Эксперимент ставил, значит? – Не успел. Узнали – и выгнали. – Я их понимаю, – вздохнул командир. – А то. Сами меня камикадзе обзывали. – Было дело, – согласился он. – Ну и вот после Канву, да и вчера... как будто что-то выгорело внутри. – Выгорело, – машинально повторил Зинченко. – Да нет… Смотрите, я вчера приехал – у меня аж искры из глаз летели, так вас хотелось… – Лёша смутился. – Ну, хотелось, в общем. – Хорошо держался, кстати, – заметил командир. – Спасибо, старался, – хмыкнул Гущин. – А сегодня я просыпался часов в семь, что ли, а вы рядом спите, и мне вдруг так хорошо стало. Без задних мыслей совсем, понимаете? – Очень хорошо понимаю. – И я подумал, что вы, наверное, с женой так. А тут я со своими… пожарами. Зинченко неловко обнял его за плечи, Лёшка повернулся и уткнулся носом в ключицу командира. – Понимаешь, Лёша, но я-то этот пожар мог в самом начале потушить. Должен был. – Слушайте, не надо вот опять про возраст. – А я не про возраст даже. Из нас я один был трезвым, а уж ситуация у тебя была… – Сами вчера говорили, что смысла нет разбираться, кто в чём виноват. – Говорил. Толку-то, если мыслями всё время к этому возвращаешься. – Да и неважно. Всё равно не получится ничего, у вас жена, у меня в голове чёрт знает что. Ну то есть сейчас нормально, после вчерашнего, но я же знаю, что потом снова закоротит. – Обязательно закоротит, – кивнул командир, касаясь лёшкиного затылка подбородком. – А вы нормальный. – Да не особенно. – А ещё же… ну то есть… ну вы понимаете. – Да понимаю, понимаю. Говорил ведь уже, что у меня то же самое. – Хотите, будем встречаться, не знаю, раз в неделю? Ну, днём, конечно, чтобы… – А с женой я расстался, – перебил Зинченко. Гущин выпрямился и ошалело посмотрел на командира. – Вы серьёзно? – Вполне. – А… а где вы жить будете? – Ну, квартиру снять – не такая большая проблема. – Я тоже от отца съезжать собираюсь, давно пора. Может… – Нет, вот это точно не может. Этого мне Валера наверняка не простит, а я, уж извини, всё-таки надеюсь с ним как-то помириться. Потом, когда у него начальный шок пройдёт. – Но в гости-то можно будет друг к другу ходить? – Ты сам-то понимаешь, что это ненадолго? – В меня не верите, значит? – Хотел бы, да знаю слишком хорошо. Гущин вздохнул. – Это не упрёк был, – уточнил командир. – Да я понял. – И тебе всё-таки пора. – Угу. Поцелуй был недолгим и спокойным, со вкусом хорошего предчувствия и смородинового варенья, а рукопожатие возле машины – дружеским, уверенным и крепким. Чувство стыда перед женой и сыном было по-прежнему острым, но дышалось отчего-то легко и свободно. Зинченко на мгновение сощурился, глядя в ярко-голубое небо, и тут же почувствовал, как его ноги коснулось что-то мягкое. На траве сидела немолодая полосатая кошка с опалёнными усами и трогала босую ступню командира грязно-белой лапой. – Привет, – сказал он кошке и сел рядом с ней на корточки. – Есть будешь? Кошка мурлыкнула и потёрлась лбом о его колено.