Тихий омут твоего сплина

Машина плавно катила по улицам Нагои. В плеере негромко играли "Beatles", через приоткрытое окно задней дверцы мое лицо обдувал теплый ветер. Прохожие и туристы толпами собирались рядом с фонтанами, лавками мороженщиков и у входов в супермаркеты. Лето вновь оказалось засушливым, в какой—то степени даже испепеляющим. Отовсюду слышались предупреждения спасательных служб о пожароопасном периоде, за последнее время в новостях показали множество репортажей о лесных пожарах. Сделав глоток воды из бутылки, я откинула голову на сиденье. Если и устрою пожар, то исключительно в своей машине. Порывшись в сумке и достав оттуда серебряный портсигар, я прикурила сигарету Marlboro и, полностью опустив окно, сделала пару крепких затяжек. Реакции водителя ждать не пришлось — практически сразу на меня воззрились, со всем возможным человеческой мимике укором, глаза Кэйташи. Личный водитель, как и многие другие блага обеспеченного семейства, перешли мне по наследству от старшего брата. Именно в тот момент, когда он купил новый Mercedes, а старый шофер, преданный своей изученной в долгих поездках машине, отказался от вождения на новом автомобиле. Яширо великодушно отвел для меня свое прежнее транспортное средство со всем тем, что к нему прилагается. По поводу обеспеченного семейства — все тоже неоднозначно. Будучи приемной дочерью в обычной, среднестатистической семье, которая приняла меня после смерти кровной матери, я не была особо избалованным в плане материальной роскоши ребенком. Все как у всех — все самое необходимое, периодически желаемого приходится подождать, в некоторых случаях на чем—то сэкономить и даже устроиться на подработку в свободные часы. Совершенно традиционные финансово—семейные обстоятельства, с которыми сталкивается шестьдесят процентов подрастающего поколения. Особо я никогда не жаловалась, настоящую семью не помнила. Ценила, по возможности, то, что имела и старалась оказать родителям посильную помощь. В средней школе помогала пожилой семье по хозяйству за скромные чаевые. В свободное время ухаживала за животными в зоомагазине. Родители не скрывали факт отсутствия родства между нами с того момента, когда я достигла подходящего для принятия этой информации возраста. Не сразу известие было воспринято гладко, но возможности этого не принять не было. Моя мама — худенькая низкая женщина, работающая в больнице. Она ухаживает за смертельно больными, неспособными позаботиться о себе людьми. Весьма сдержанная и очень добрая, она всегда проявляла ко мне много теплоты и всегда считала меня своей настоящей дочерью. Свою хозяйственность и любовь к семье мама всегда объясняла так: "Я каждый день вижу людей, которые уже не в силах поблагодарить своих родных и отдать им хоть каплю заботы. Смерть кажется всем маячащим где — то вдалеке миражом, но это не так. Она всегда приходит неожиданно. И очень важно оставить здесь свое доброе наследие, и успеть поблагодарить тех, кто тебе дорог". Мой отец работал на арендованном у большой фирмы этаже, обустроенном под библиотеку. Книги были его страстью. Он сам много писал в те моменты работы, когда посетителей было не особо много (а много их никогда и не было), но всегда стеснялся показывать свои рукописи. Если отец и печатал, то только на старой, видавшей виды печатной машинке — "все эти новомодные приспособления не подходят для старой закалки волка". Он подшивал свои тексты и прятал в самый дальний угол своей библиотеки, которую так любил. Мы с мамой никогда не видели ни одной из его работ. В семье папа был тихим, крайне спокойным. Мама постоянно отпускала в его адрес замечания о том, что он витает в облаках и не принимает активного участия в семейных делах, на что он, пожимая плечами, виновато смотрел на жену. Два года назад он погиб от лейкемии. Удар пришелся тяжелый. Мама полностью выпала из привычного обихода жизни, растворившись в своем горе. Ночами она запиралась в комнате и выла о боли своей утраты. Я не могла прийти в себя несколько месяцев. Чувствовала себя призраком — пустым, полым, не наполненным ни каплей жизни. Словно все эмоции вытянуло в одно мгновенье и ты остался ни с чем. Маме было тяжело справиться с потерей, в добавок ко всему нахлынуло много материальных трудностей. Папину библиотеку приспособили под новый офис для рабочих той фирмы, которая занимала все здание — наша семья была не в состоянии выплачивать аренду. Нам дали возможность только забрать его личные вещи. Привезли домой коробку с его работами, несколько вещичек, которые он там оставил — сменную обувь, кружку, блокнот для записей. Его рассказы в молчаливом согласии были отправлены в чулан. Даже после его смерти мы не смогли нарушить этот непреложный закон. Работали обе. У меня на носу были выпускные экзамены, я вертелась как белка в колесе. Мама брала дополнительные смены. После смерти отца она кардинально переменилась. В ней не осталось ни особой нежности к окружающему миру, ни внутреннего тепла, которым обычно она привлекала к себе людей и грела, словно солнце. Наше общение почти полностью прекратилось. Только сухие, деловые вопросы. Не было больше вечерних бесед за кружкой чая, милых сплетен, обсуждаемых полушепотом. От этого было вдвое тяжелей. Я ни в чем не винила ее, понимала, что она адаптируется, очень сложным путем возвращается к своему душевному равновесию. Мама не видела больше смысла. Муж был для нее всем — близким другом, надежным товарищем, жизненной опорой. Детей у них больше не было — отец страдал от бесплодия, поэтому они и решили оформить опекунство над ребенком из приюта. Со временем все постепенно начало приходить в норму. Я поступила в университет, мы накопили на обучение и до начала учебного года сумели внести залог. Жили еще беднее чем когда—либо, но не жаловались. Меня воодушевляли новые возможности. Как—то утром, почтальон лично вручил маме письмо. Как оказалось, его ей отправила ее родная сестра из Кюсю. Предложила маме неплохую должность, которая была бы более оплачиваемой и небольшой гостевой домик на их территории, в котором она могла бы жить. "Здесь твоя семья, милая. Я, Рёске (муж маминой сестры), Ясуши и Юиши (их дети) ждем тебя всей душой. В родных краях ты оправишься и придешь в себя". Через два дня мама уехала скорым поездом и попросила меня завести банковскую карточку для того, чтобы она смогла перечислять мне деньги. * * * Сказать, что я легко пережила отъезд мамы, не затаив на нее обид, значит слукавить. Это было для меня тяжелой и угнетающей неожиданностью. Я знала, что это пойдет ей на пользу. Я знала, что она уехала из этого города, чтобы ничего больше не могло напоминать ей о погибшем муже, знала, что на новой должности она сможет прокормить нас обеих куда лучше, знала, что ее горячо любимая ею сестра поможет ей лучше меня. Но именно в это время на мои плечи впервые опустилось острое чувство сиротства, которого я никогда не испытывала до этого. Злые мысли шептали мне на ухо о том, что приемный ребенок никогда и не был ей родным и важным, ей было легче сбросить меня как обузу. Что этот отъезд наконец—то дал ей возможность вдохнуть полной грудью без приемного чада, которого она по глупости молодых лет взяла под свое крыло. В день отъезда я купила в ближайшем минимаркете бутылку красного вина и пачку сигарет. Кассир был знакомый, но я, сказав, что беру все это для мамы, прошла кассу, спокойно расплатившись. Я сидела на полу в полной темноте, слушая джаз. Холодный паркет и опустевшая квартира, погрузившаяся в ночную мглу — пришлось наплевать на детские страхи, для того чтобы не видеть того, что окружает меня сейчас. Крепкие затяжки American Legend оседали в горле, провоцируя приступы кашля, но я не прекращала. Глоток за глотком, ощущая, как мое прошлое ускользает сквозь едва различимые в темноте пальцы. Моя семья, вполне счастливая, состоящая из самых близких и небезразличных в моей жизни людей испарилась как клубок дыма в воздухе. В этой гостиной не так давно мы накрывали праздничные столы, встречали немногочисленных гостей, смеялись, я задувала свечи, папа дарил маме цветы, мама тихонько напевала, поправляя тарелки с блюдами... Но сейчас в доме была лишь темнота. Единственный звук — мой приступами рвущийся из легких кашель. Единственная реально существующая и осязаемая материя — мое бесконечное одиночество. Когда я оклемалась от еще одной потери, после которой человек остался жив и здоров, но я ощутила это так, словно от него в этом мире не осталось и следа, я принялась за обустройство дома. Он был небольшой, но очень уютный. Мама беззаветно оставила его мне, при этом вписав в свое завещание пункт о том, что дом после ее гибели будет моим, без слов дав понять мне, что сюда она уже точно не вернется. Когда мой последний сожитель меня покинул, дом значительно опустел. Нажитого мною богатства было недостаточно много, чтобы равномерно заполнить от пустоты шестьдесят квадратных метров, поэтому в первый же день я отправилась на дешевый рынок. Приобрела пару сдержанных картин в потертых рамах, большую напольную вазу, пару книжек по скидке, валяющихся в общей корзине с прочими дешевыми вещами. Купила себе шарф и перчатки, пару блузок для учебы и удачно умудрилась сбить цену на небольшой напольный коврик. Едва дотащив все приобретенное до метро, я ехала домой, пытаясь сконцентрироваться исключительно на светлых мыслях. Я поступила в университет. Я буду учиться. У меня есть свой собственный дом. Я свободна. Я обязательно найду друзей и хорошего приятеля, с которым смогу слушать джаз в темноте. Но порой в жизни случаются достаточно серьезные и неожиданные перемены. Однажды, ко мне на почту пришло странное письмо. Якобы, от родного единоутробного брата, который так же после смерти матери, был пристроен в приемную семью. В письме было сказано, что он помнит как мама носила меня под сердцем и то, как я родилась. Поверить в подобное было сложно, но под каким—то интуитивным импульсом, я ответила на это сообщение. Когда мы встретились, я увидела высокого и крепкого мужчину лет тридцати. Волосы и глаза того же цвета, что и у меня, схожие черты лица, приятный голос. Он показал мне фотографии. Невозможно узнать себя младенцем, но почти все совпадало. История о том, как он искал меня, несмотря на то, что не знал моей новой фамилии, рассказ о матери и детстве, описание дня ее смерти и то, как нас разлучили. Он даже сумел найти копию моего свидетельства о рождении, в котором у меня еще была та же фамилия, что и у него. Яширо к тому моменту уже обзавелся собственным делом и влиятельностью в определенной сфере, что дало ему доступ к некоторым личным данным и архивам, что помогло ему в поиске меня. Общаясь с ним, я проявляла настороженность, хотя внутренне была уже убеждена в том, что все это правда и этот человек, сидящий передо мной в кафе и волнительно комкающий салфетку, и есть тот последний родной мне человек на всем белом свете. Прошло немного времени и мы стали видеться чаще, обменялись почтой и номерами. Яширо регулярно звонил, интересовался моими делами, постоянно предлагая помощь. После того, как я по неосторожности сказала ему свой адрес, он начал присылать мне различные подарки. Первое время мне было сложно воспринимать его как брата — совершенно посторонний мужчина, который уделяет мне столько внимания. Я безумно смущалась и сковывалась, не в состоянии привыкнуть к мысли, что это действительно мой близкий родственник. Но со временем, когда я уже заканчивала первый семестр, наше общение пошло в гору, мы значительно сблизились и сошли бы за действительно хороших друзей. Яширо всегда был очень занят. Он руководил фирмой (название и сути деятельности которой никогда мне не раскрывал). Со своими обязанностями он справлялся действительно хорошо, был в меру властен, слово его в коллективе было законом и он держал все в своих руках. Он был дисциплинирован, ответственен, честолюбив и несколько грубоват. Его неизменный дресс-код — черная рубашка и черные брюки смотрелись на нем просто великолепно, подчеркивая мышцы рук и груди. Он был похож на какого—то таинственного и всемогущего агента, в обязанности которого входит спасение мира. По крайней мере мой мир ему однозначно удалось спасти. Не успела я и глазом моргнуть, как он перевез меня в свой большой загородный дом, в котором жил со своей женой, объявив, что ничто больше не разлучит его с семьей и что отныне его младшая сестра — та самая зарница ока, которую он будет неустанно беречь. К слову, дом оказался просто великолепным. Меня погрузили в неведомую мне до этого момента роскошь, которая всегда была мне чужда. Мне была выделена огромная и светлая комната на втором этаже, с окном, занимающим всю стену. Мебель в ней была нарочито женской — изящно оформленной, светлой, перекликающейся с каждой деталью интерьера. Жена Яширо, с которой он дружил со школьной скамьи, оказалась на редкость необычной женщиной. Мэйко взяла ответственность за мой гардероб и провезла меня по самым дорогим бутикам Нагои, полностью заменив мой посредственный, недорогой и практичный набор одежды, роскошными дизайнерскими вещами. Перемены в моей жизни произошли очень быстро и я до сих пор не до конца могу поверить и осмыслить происходящее. Каждый мой шаг к новой жизни вызывает во мне чувство вины перед своей мамой. Как—то раз, со своей новой карты, подаренной мне Яширо, я отправила ей сумму, которая бы обеспечила ее на три года. Она не знала, что случилось после ее отъезда. Каждую неделю почтальон в одно и то же время приносил ее письма. Ничего не поясняя, я заменила на конверте обратный адрес,не желая терять связь с мамой. Ничего не проходит бесследно. Все перевороты и потрясения привели лишь к одному — сейчас Кэйташи вез меня по улицам Нагои к моему новому психотерапевту, на прием к которому записал меня брат. Я слушаю Beatles и курю Marlboro, оттягивая к коленям свою кожаную юбку и поправляя укладку. Сложный эмоциональный ком, формировавшийся на протяжении нескольких лет и ускорившийся в движении в последний год, дали мне понять, что сама я просто захлебнусь в последствиях этих благоприятных и разрушающих обстоятельств. Мне хотелось воздуха. Мне хотелось скинуть весь груз перед новой и прекрасной жизнью с моим братом Яширо, который чудом нашел меня и спас от моего внезапно нахлынувшего одиночества.