Baby, did you forget to take your meds?

Йен молча наблюдал за тем, как Дебби носится по гостиной и собирает вещи. Ему было совершенно все равно, куда она направляется. Мимолетно радовала возможность остаться наконец-то одному. Позволить себе наконец-то лечь. Хотя, наверное, все же стоит остаться в кресле. Необходимость вставать и что-то делать кажется слишком обременительной. Дебби носится по комнате слишком быстро. Хочется крикнуть на нее, чтобы перестала бегать перед носом, но на это нет сил. Ее голос звучит раздражающе, но как будто сквозь вату: — Черт, я же говорила Карлу не трогать мои наушники, как я теперь выйду из дома? — Она снова поднимает подушки дивана, все еще веря, что наушники где-то там. Перекидывает их с места на место и недовольно сопит. Это так раздражает. И Йен шикнул бы на нее или хотя бы поморщился, если бы были силы. Дебби не прекращает носиться, через несколько минут она начинает искать кофту и Йен перестает следить за ней, ухватившись взглядом за перила лестницы. Остановившись на нем и не растрачивая больше силы на слежение за передвижениями сестры. Кажется, что дышать становится чуточку легче. Черт, когда она уже уйдет и оставит его в покое? Йен перестает слушать ее причитания и не замечает, как она начинает его звать. А потом обращает на себя внимание тем, что дергает его за руку. Взгляд отрывается от перил и задевает пол. Йен всеми силами заставляет себя посмотреть на Дебби. Когда она уже уйдет? — Йен! Ты выпил таблетки? — Дебби не перестает трясти его за рукав, и это так раздражает. Он собирает все силы и кивает. Она внимательно следит за его реакцией. Твою мать. Просто уйди. — Точно, Йен? — В ее взгляде скользит желание убедиться в том, что с ним все в порядке и наконец-то сбежать. И Йен дает ей это. — Да. — Его голос звучит слабо, но этого достаточно, чтоб она перестала трясти его за руку. — Я уйду ненадолго. Всего часа полтора. Посмотри пока телевизор или… — Она беглым взглядом охватывает гостиную и запинается, не в силах придумать, чем еще может заняться парень. Просто ей надо срочно уйти. — Все будет в порядке, — Йен собирает все силы и произносит это. Даже делает попытку улыбнуться. Дебби совершенно не обязательно знать, что он снова смыл долбанные таблетки в унитаз. «Что с тобой не так?» Йен закрывает глаза. «Вот и все. Ты меня бросаешь?» Мотает головой. Блять, не сейчас. Пусть Дебби уйдет. Пусть она просто свалит отсюда. К счастью, она не замечает, как Йен с силой сжимает подлокотники кресла и морщится, стараясь отогнать воспоминания, потому что она наконец-то обнаружила кофту. — Я пойду, Йен. Вернусь очень-очень скоро. В холодильнике… — Она на секунду задумывается. — Блять, там нет нихрена. Но я приду и сделаю блинчики. Как ты любишь. Она быстро целует его в лоб и наконец-то скрывается за входной дверью. Йен выдыхает с облегчением. «Я счастлива. Такие как мы могут быть счастливы, Йен. Это самое главное — найти любимого человека, того кто любит тебя таким, какой ты есть» Блять. Голос Моники звучит в голове так ярко. Хочется сжать виски и выдавить ее из своих мыслей. Но Йен лишь опускает голову, не в силах бороться. Микки не смог бы. Он не смог бы любить его таким. Пятнадцать лет. Пятнадцать лет он будет по ту сторону стекла. В оранжевой робе. Спать на нарах. «Я люблю тебя» «Вот и все» «По сравнению с прошлым — он другой. Едва не ударил меня бейсбольной битой» «Он сбежал с ребенком» «В маниакальном состоянии больные разрушительны» «Ему нужно лечение. Он не способен о себе заботиться» «Вот и все» Голоса Фионы, Дебби, Микки, Липа наполняют голову жутким гулом. «Йен, всегда будут люди, которые будут пытаться нас исправить. Они никогда не останутся довольны. Им больно даже смотреть на тебя» «Тебе нужно быть с тем, кто примет тебя таким, как ты есть» Снова Моника. Йен собирает все силы и прижимает пальцы к вискам. Господи, просто заткнитесь. Просто оставьте в покое. Просто… «Им больно даже смотреть на тебя» «Вот и все. Ты меня бросаешь?» Йен зажмуривается, но перед глазами мгновенно видит взгляд Микки. В больнице после похищения Ева. На крыльце. В его доме, когда он узнал про порно. «Им больно даже смотреть на тебя» Йен всхлипывает. Он чувствует, как темный океан давит на него. Как он поглощает его. Сжирает его мир. Делает все вокруг таким серым, таким неживым. Он, как дементор, высасывает его жизнь. Им до конца жизни придется заботиться о нем. Принял ли он таблетки. Хорошо ли себя вел. Похитил ли кого-то сегодня. Снялся в порно. Ударил сестру. Переспал с тремя незнакомцами. Им всегда будет больно. Он всегда будет делать больно. Жалость. Огромная как чертова вселенная. Фиона. Лип. Дебби. Микки. «Я беспокоюсь за тебя. Я люблю тебя» Он сломан. Навсегда. Ему никогда не стать прежним. Теперь он лишь мусор. Отброс. Не способный существовать без таблеток. Микки будет лучше без него. Когда-нибудь он выйдет. Найдет себе кого-то. Кого-то не сломанного. Кого-то целого. Здорового. Способного любить без таблеток. Не изменять. Не сбегать. Не давиться в депрессии. Йен заставляет себя встать с кресла. Ему нужно отвлечься. Ему нужно выгнать эти голоса из головы. Ему так нужно чтобы кто-то разогнал весь этот океан. Вытащил его на свет, дал возможность глотнуть кислорода. Просто позволил свободно дышать. Он пытается дойти до кухни, подавляя образ Микки. Его взгляд. Такой перепуганный. Полный боли. До самых краев. Эта гребанная боль переливается через край, прожигает дыры в коже, капает на пол, разъедает поверхность, заставляет все вокруг шипеть и плавиться. Йен видит себя, умирающим в этой боли. Создающим эту боль. Наполняющую взгляд Микки до краев. Все должно быть не так. Микки должен смеяться. Мгновенно картинки перед глазами меняются. Микки, улыбающийся ему в магазине. Микки, передающий ему фляжку после каминг-аута. Микки, целующий его в висок, пока он спит. Стонущий его имя. Смеющийся над его шутками. Микки, который никогда не узнает о биполярке. Микки, которому не надо следить за приемом его таблеток. Микки, способный смотреть на него без боли. Думать о нем без боли. Любить его без боли. Микки, считающий его целым. Настоящим. Живым. Не сломанным. «Тебе нужно быть с тем, кто примет тебе таким, как ты есть» Чертова Моника залезла в его мозг. Мать, которая не смогла дать любовь ни одному своему ребенку. Чертова Моника, не принимающая таблетки. Подарившая ему биполярку. Его чертова мать. Он бросил Микки. Блять. Вспышки под веками. Опять полные боли глаза Микки. Почему он не ударил его? Не выбил из него эту гребанную болезнь? Не вырезал ее? Не выпотрошил, не растворил в своей любви? Все не должно быть так. Запах мокрого асфальта. Дешевых сигарет. Холодной чикагской зимы. Микки. Никогда больше этот запах не будет щекотать его легкие, оседать теплым воском на языке, проникать под кожу, кипятить кровь. Теперь он один. Со всеми этими взглядами полными жалости и боли. Обуза для своей семьи. Ни на что неспособный. Потерявший Микки. Единственного человека, готового терпеть всю эту херню. Йен смотрит на свои пальцы и не узнает их. В какой момент все пошло по пизде? В какой момент он растерял все свои мечты? Защищать свою страну, вылезти из этого гребанного района, уехать из Чикаго, найти себя. Стать счастливым. Смеяться каждый гребанный день. Кто он сейчас? Бледное подобие жизни. Жалкая копия. Полупрозрачная иллюзия. Прошлая жизнь кажется иллюстрацией из фильма. Какого-то фильма, который он смотрел в детстве, когда они с Липом сбегали из дома и тайком пробирались в кинотеатр. Фильма, в котором он мог бы быть счастливым. Любить. Делать что-то важное. Быть кем-то важным. Чувствовать так глубоко, как раньше. Когда Микки выйдет, ему будет сколько? 30? 35? Он ведь сможет начать новую жизнь. У него есть шанс. А у Йена нет шанса. Ни одного гребанного шанса. Его тюрьма внутри него самого. Его тюрьма у него под кожей. Его тюрьма — пожизненное заключение. Таблетки. Долбанные жалостливые взгляды. Дневник настроения. «Йен, всегда будут люди, которые будут пытаться нас исправить. Они никогда не останутся довольны» Никогда. Не останутся. Довольны. Он, наконец, доходит до стола. Ему хочется воды. Просто немного воды. Пока другая вода, пока толща гребанного океана давит ему на грудь. Где-то рядом, кажется, плачут такие же, как он. Такие же подобия жизни. Такие же никчемные души. Пустые. Никому не нужные. Со стертыми в песок чувствами. Как будто черно-белая фотография. Как будто смазанная иллюзия, которую никогда не отберут, чтобы показать другим. Которую никогда не вклеят в общий альбом. Его место на помойке. Среди очистков овощей, которые резала на завтрак Фиона. Его никогда не заметят в толпе. На него никогда не посмотрят с восхищением. Никчемность. Йен вцепляется пальцами в край стола. Ему хочется лечь. Но до кровати целый лестничный пролет. Тогда он выбирает пол. Тут не так уж плохо. Он оседает, прижимаясь спиной к кухонным шкафам. Голова падает на грудь. Йен упирается взглядом в пол. Он полусидит, не в силах собрать себя в кучу. Не в силах сделать хотя бы движение. Долбанный слабак. Ни на что неспособный слабак. «Ему нужно лечение. Он не способен о себе заботиться» Йен цепляется взглядом за оранжевый уголок, торчащий из-под тумбочки. Он собирает все свои силы, переносит все свое внимание на него. Он не дает ему покоя. Не вспоминать голос Фионы. Глаза Микки. Прикосновение руки Моники. Йен тянется пальцами к оранжевому уголку, хватается за него и достает канцелярский нож. Снова откидывается к стенке тумбы. Должно быть, Карл забыл его здесь. Или Дебби. У каждого в этой долбанной семье был доступ к ножам. Кроме него. Никаких ножей. Йен помнит, как вчера Фиона собрала их все. Даже долбанные ножи для десертов. Ему почти смешно. Он долго смотрит на лезвие. Должно быть, Дебби резала какую-то упаковку, ее кусочки остались на ноже. Йен аккуратно проводит пальцем по лезвию, очищая его, проверяя его остроту. Перед глазами опять вспыхивает взгляд Микки. «Вот и все. Ты меня бросаешь?» Фиона. Дебби. Лип. Карл? Даже Карл. Теперь он для них как вечно создающая проблемы Моника. Превращающий их жизнь в ад. «В ад» «Мы будем заботиться о нем. Ты и я — его семья» «Им больно даже смотреть на тебя» Пусть все просто закончится. Пусть они навсегда замолчат. Пусть вся эта боль перестанет литься через край. Никакой боли. Его просто не будет. Первый порез получается неглубоким. Алая жидкость аккуратными каплями появляется на коже. Йен завороженно следит за ней. Она такая яркая. Такая яркая на его бледной коже. Второй порез выходит лучше. Кровь тонкими струйками течет по руке, капает мягкими каплями на пол. Йен отрывает нож от кожи, наблюдая за раной, не доведя порез до конца. Ему нравится наблюдать. Никакой боли. Только это буйство красок. Теплая жизнь, вытекающая из него на пол. Именно тут это делала Моника? День Благодарения. Он на секунду зажмуривается, вспоминая тот день. Это почти смешно. Прямо как она. «Я не Моника!» Абсолютно точно он — Моника. Моника, запустившая ему под кожу эту болезнь, оторвавшая его от людей, от семьи, от Микки. Кожа Микки такая терпкая на вкус. Так горчит. Йен почти чувствует вкус его пота на языке. Его кожи. Его спермы. Его крови. Так правильно, так должно быть. Он должен чувствовать Микки в последние секунды своей никчемной жизни. Йен делает новый порез, погружая нож еще глубже, удивляясь тому, что совершенно не чувствует боли. Он совершенно завороженно следит, как темное лезвие смешивает цвета. Ярко красный и белый. Кровь и кожа. В этот раз он намерен довести дело до конца. Дойти до сгиба локтя. Просто все должно закончиться. Но внезапно кто-то вырывает нож из его рук. И кровь бурным потоком следует за лезвием, которое вырывают из кожи. Твою мать. Кто-то кричит. Господи, почему так громко? Просто уйди. Дай закончить. Дай остаться тут навсегда. Вкус кожи Микки. Его смех, совершенная голубизна его радужки. Почему так холодно? Почему тут так холодно? — Йен! Йен! — Чей-то голос прорывается в его мозг. Но он не открывает глаз. Он ловит холод. Белый цвет. Покой. Там нет океана, давящего на грудь. Там нет людей, которые смотрят на него с болью. Нет Моники. Там он не Моника. Боль яркой вспышкой окрашивает его мысли. Что-то с силой сдавливает его предплечье. Пожалуйста, просто уйдите. Он пытается отодвинуться от боли. Скользит по полу. Пальцы второй руки мгновенно становятся мокрыми. Что тут разлили? Он хочет открыть глаза, постараться понять, в чем испачканы пальцы, но сил становится меньше. — Йен! — Голос, кричащий его имя, становится тише. Так, так хорошо. Просто исчезни насовсем. Белый свет окрашивается темными пятнами. Немеют кончики пальцев. Холод. Фиона не оплатила счета? Глаза Микки становятся ближе. Почему нельзя остаться в них навсегда? Свернуться клубком и переждать зиму? Переждать этот холод. Кожа Микки всегда холодная. Ледяные пальцы на руках. Но сейчас холод вокруг него такой неприятный. Темных пятен становится больше. А потом они, наконец, поглощают весь мир, и он исчезает. Да, так хорошо. *** Йен внимательно следит за метаниями Микки. Он хватает со стола тарелки, которые только несколько часов вымыл, и бросает на пол. Осколки со звоном разлетаются по кухне. — Блять! — Он запускает пальцы в свои волосы. — Блять, Галлагер! Его взгляд совершенно безумный. Йен все еще чувствует боль от его сжимавшихся на коже пальцев. Будут синяки. Поверх трех шрамов. Одного, почти доходящего до середины предплечья, второго, который чуть короче. И почти незаметного, третьего. — Мик… — Он пытается его остановить. — Блять, просто заткнись! Или я… — Он подлетает совсем близко. Снова хватает Йена за руку. А потом отбрасывает от себя. — Просто разобью твой ебальник. Твою, блять, мать! Да, именно Моника виновата. Микки хватается за сковородку и с силой бросает ее в стену. Аккуратная бежевая плитка покрывается трещинами. Алекс их убьет. Но Микки совершенно точно не до Алекса. Его взгляд хватается за шрамы. За кровь на распоротой ладони Йена. Черт, почему он поранил именно эту руку? Почему он снял гребанный браслет? Черный десятисантиметровый кусок кожи, который почти скрывал от всего мира последствия того дня. — Почему? Блять, почему, Галлагер?! Гребанный ты кусок мудака! — Микки мечется по кухне. Он никогда не должен был узнать. Никогда. Этот день должен был остаться в прошлом. Где-то за границей их настоящего. Он не должен был проникнуть в сегодня. Появиться вот так ярко. Стереть все надежды Йена на то, что они все еще могут быть вместе. Йен чувствовал себя так, словно он долго-долго стучал в закрытые двери, бился в них головой, всем телом и наконец-то сломал их, чтобы увидеть, что за ними каменная стена. Он сломан. Теперь Микки совершенно точно видит это. Теперь он никогда не будет прежним в его глазах. Три шрама открывшие между ними эту пропасть. Внезапно Микки оказывается совсем близко. Его пальцы хватают Йена за голову и притягивают к себе, заставляют два взгляда пересечься. У него такое тяжелое дыхание. — Господи, Йен. Твою мать. — Он притягивает его к себе и прижимает к груди. Его сердце. Чуть-чуть и вырвется наружу. Йен слушает его быстрые удары прямо напротив своего уха. Пальцы Микки зарываются в его волосы. — Если бы что-то…. Блять… Если бы ты… — Его голос срывается. Йен обхватывает здоровой рукой его талию и вдыхает его запах. Мокрый асфальт. И сегодняшние блинчики. Они стоят, обнявшись, кажется, целую вечность. Пока дыхание Микки окончательно не успокаивается. Он аккуратно отпускает Йена, чтобы снова поймать его взгляд. Во взгляде Микки столько заботы, что Йен почти хочется искупаться в ней, нырнуть, затаив дыхание, позволить окутать себя, омыть, зажечь изнутри. Пусть сегодня будет так. Пусть сегодня будет забота, жалость и эта боль. Пусть сегодня он сломан. Снова без таблеток. Но они тут вместе. Им придется поговорить об этом. — Я расскажу тебе все, — Голос Йена звучит хрипло. В горле как будто ком. Он ни с кем не говорил об этом. Даже с долбанным психологом, к которому пришлось ходить три месяца, пока она, наконец, не удостоверилась, что все дело в пропуске приема таблеток. Больше никогда. Черт, он обещал Фионе, что больше никогда. Потому что он помнит ее взгляд. Тогда, в больнице. И Дебби. Дебби, которая нашла его в гребанной луже крови, прямо на том месте, где резала себе вены их мать. Никогда не пропускать прием таблеток. А теперь Микки снова тут. И Йен три дня без таблеток. Играет в гребанное рождество, когда эти три шрама как будто горят огнем от воспоминания о том дне. Ты облажался, Галлагер. Снова.