Задача принцессы

      Я не заметила, как опустела комната. Нахлынувшие эмоции потихоньку отступали. Сара молча села рядом и, как бы извиняясь, стала гладить меня по голове. Дверь с тихим шарканьем открылась, в комнату тихонько проскользнули три горничные.       — Мне нужно прогуляться, — проговорила я. Убрав руку моего маленького ангела, вышла из комнаты.       Коридоры стояли в полной тишине. Иногда пробегали служанки, на секунду задерживаясь для реверанса или иного приветствия. Я бродила, как в тумане. Если кто-то приветствовал меня, то в ответ получал лишь незаметный кивок. Всё внимание приковали к себе красная дорожка ковра на полу да мои собственные ботинки, не сменённые после тренировки.       Дверь тронного зала была приоткрыта, и я заглянула внутрь. На своём возвышенном троне сидела мать, место по ее левую руку было свободным, а по правую руку стоял Стайлз. Ступеньки на три ниже от тронной возвышенности стояла Авриния, в нежно-бирюзовом платье, белоснежных перчатках, с тонкой нитью голубого жемчуга на шее и небольшой бриллиантовой диадемой на голове. Её нежно-голубые глаза были опущены, да и стояла она ни живая ни мертвая. Отец — министр Сариот — нервно кусал губы. И только низенький пухловатый мужчина сидел за столом, держа голыми руками огромную ногу северного оленя в базильском соусе, неспешно поедал. Зеленый сок струился с его губ, оставляя пятна на белоснежной салфетке, повязанной у шеи. Перегрызть бы её, эту шею, да только погоды это не сделает.       Я закрыла дверь и пошла дальше. Дойдя до дверей спален южного крыла, услышала громкие стоны, пыхтение, вскрики. Да-да, таков наш король. Стыдитесь, его потомки! Это он разграбил ваше будущее наследство и оставил крестьян без всякой поддержки государства. Ну что за козёл? Тупое животное. Брезгливо скривившись, я ускорила шаг и быстро добралась до юго-восточного крыла.       Здесь были покои моего деда, когда он подал в отставку. Эту часть замка забросили из-за протекающей в коридоре крыши. Комната деда превратилась в подобие чердака. Приятные мелочи интерьера вынесли, оставив кровать, письменный стол, кресло напротив дедушкиного портрета и сам портрет. О, каким величественным Дедушка Генри изображен на нём! Грудь в наградах, в волосах проседь, на лице уже глубокие морщины; и с портрета он сиял всё той же неизменно доброй улыбкой. Я всегда восторгалась им и с удовольствием в детские годы забиралась к нему на колени, дёргала короткую белоснежную бороду и слушала рассказы о военных подвигах обожаемого деда. Комната встретила меня своей привычной темнотой. На это крыло всегда падало слишком много теней со всех сторон. Даже утром здесь было сумрачно, словно вечером, и невозможно понять который час. Из окон здесь не видно было солнца, так что крыло становилось ещё мрачнее и таинственнее. Именно поэтому дед переселился сюда. Мы с ним вместе обожали это время суток, когда вроде и не темно, но уже и не светло.       В нос со свистом сразу втянулся запах старины и пыли. Я, бывало, сделаю тут уборку, но только очень незаметно, чтобы никто не знал, что комната еще используется. На полу валялись всякие мелочи, старый хлам, который уже не используется, но и выбросить жалко. Так, например, в углу притаился потёртый канделябр, некогда стоявший в бальной зале и ярко освещавший танцующих. А вот под письменным столом стоит ваза, которую король привёз моей маме якобы из Фантершейта, но на самом деле это была дешёвая стекляшка из магазина сувениров нашей столицы. Особо большие предметы были накрыты тёмно-зеленой тканью. Стянув материю с большой картины, я восхищённо вздохнула и уселась рядом, закутавшись в тёмно-зеленый лён. Улыбка деда была адресована словно мне, и казалось, что он прямо тут, живой и жизнерадостный. Что он сейчас, как и тогда, приглаживая свою бороду, будет щуриться, словно что-то вспоминая (но это лишь игра, так как память у Генри была великолепная); и начнёт рассказ про битву на Градхоском поле, про то, как он с тремя отрядами противостоял более, чем 600 воинам, или про сражение на Фили, а может быть, напомнит про победу в войне за Дождию.       — Что мне делать? В моём возрасте ты уже бывал на войне, уже распробовал вкус сражений и получил первые награды. Да что уж говорить, в этом возрасте ты был королём, — я обняла руками колени и стала вспоминать все рассказы из детства.       — А помнишь, как ты всегда в шутку ругался, что я, мол, принцесса и должна играть в куклы, а не бегать с деревянной палкой по двору, а то и с крестьянскими мальчишками?.. Я всегда хотела спросить, почему ты сделал королем Роквила, а не Сариота? Даже подумать противно, что в моих жилах течёт его кровь. Он мерзкий утырок, не заслуживающий богатства. Он, будучи Твоим сыном, разграбил всё, чем ты жил, дед. Будь королем отец, мы сейчас не нуждались бы в деньгах, не проигрывали бы позорно в войне, и даже народу жилось бы легче. Знаешь, он так нас любит. Я бы хотела, чтобы он был моим отцом не только на словах, но и в действительности. Мне кажется, тяжелее всего Авринии. Каждое утро она смотрит в зеркало и видит его: те же белокурые локоны, те же глаза, те же скулы, тот же нос. Однажды я зашла к ней в комнату, а она сидела на полу у разбитого зеркала. Из её сжатых в кулаки ладоней текла кровь, и были видны осколки зеркала в кровоточащих ранках. Аври безвольной куклой сидела на полу и рыдала. А когда я подошла спросить, что случилось, знаешь что она сказала? Она сказала: «Я не могу так, Ула. Не могу. Каждое утро! Каждое светлое утро меня встречает это ужасное лицо! Каждое утро я вижу его в своем отражении! В своей улыбке, в своих слезах, даже в своем характере. Я не могу так больше. Это невыносимо. Этот человек принёс нам столько боли. Мне кажется, я схожу с ума… Он повсюду. Я вижу его во всем». Вот так-то. Тебе, наверняка, неприятно слышать такое о своём сыне, но это правда.       Я откинулась к стене, кутаясь в мягкую ткань. Спать хотелось жутко. Воспоминания расплывались в голове, и скоро я заснула, сама того не замечая. Тихий шум и цоканье дамских каблучков разбудили меня. Дверь с шорохом отворилась, и в комнату вошла тёмная фигура в женском платье. Свет на неё, как и на всё другое, не падал, поэтому не было видно, кто именно зашёл. Дама, странно и пренеприятно по копошившись в своём бюсте, достала что-то. Предмет засветился белым светом, и в гостье я узнала леди де Жюль. Из кристалла послышался голос: «Ты узнала, какие ещё действия они предпримут? Я отправил туда посла, но не уверен, что они действительно хотят сдаться.»       Ах, она, предательница! Я всегда знала, что любовницы короля — мерзкие и падшие существа. Падшие, павшие от слащавой красоты вражеского лидера.       А вот мы вам не сдадимся.       — Да, мой Король. Её Величество действительно хочет сдаться. У Шайнхельн больше нет сил для сражения. К тому же они не могут предугадать ваши дальнейшие действия, — ответ последовал незамедлительно. И всё-то она знает, фурия несчастная.       — Отлично. Свободна, — бросил ей «милашка»-король.       — Погодите! — воскликнула молодая леди, — я хотела спросить, могу ли я… Ах, как бы… после победы… — леди де Жюль замялась.       — Можешь. Ты хорошо поработала. Через месяц возвращайся, — ответил ей король, словно отмахнувшись.       — Благодарю вас. Вы так добры, мой господин. Я искренне рада, что вы позволили мне, — рассыпалась в благодарностях дама.       — Довольно. Хватит. Иди к королю, — и на том кристалл погас. Леди де Жюль засеменила к выходу.       Хорошей было идеей накрыться тканью с головой. Итак, что мы имеем? Глупый Франциск! Мне предстояло показать ему его место. Всем показать.       — Спасибо, дедуля. Ты мне очень помог. Боюсь, мы с тобой теперь долго не увидимся. Но я буду всё записывать, и, когда мы победим, приду и всё тебе расскажу. До встречи, — я счастливо помахала портрету рукой и выпорхнула из комнаты. И вдруг показалось, будто портрет едва заметно усмехнулся, угадав план моих действий.       Что же, род Алва, будь осторожен. Я настроена весьма агрессивно…